«Пока ничего особенного. Запах трупов усиливается… И я слышу свой запах. Я тут была, я недавно тут была!»

«Осторожно! Подожди меня! Гарда, остановись, — мысленно требовал Лёшка, но приказ не получался, его забивала тревога, — да остановись же ты! Не приведи бог, с тобой что случится, я не переживу!»

Он припустил в полную силу, благо под ноги ложилось почти шоссе — ровная бетонная или асфальтовая полоса шириной метра три. Топот отражался от всех стен коротким эхом, смешивался со старым и превращался в ипподромный гул, который забил уши и немного оглушил. Но вой, горестный собачий вой — пробился, прорезал топот и остановил Лёшку.

— Гарда? Что? Что с тобой? Я иду-у-у!

Горестно вопя от ожидания потери, новой утраты напарницы, он скинул ранец — просто вывернулся из его лямок и помчался сломя голову, переведя фонарь в режим светового конуса.

Топот оставался тем же, а вой приближался. Задыхаясь и обливаясь потом, Лёшка ворвался в низкий зал с колоннами. Неподалёку от пульта управления, у стены темнела какая-то конструкция. Вой шёл оттуда. Фонарь осветил Гарду, которая скорбела перед четырехколесной открытой машиной.

Этот автомобильчик Лёшка видел во сне, который транслировал ему медицинский комплекс. Тот сон принадлежал Алексею Безрукову, сотруднику службы безопасности, первому и настоящему хозяину Гарды. С первого взгляда на собаку всё стало понятно попаданцу — Безруков сидел за рулём. Вернее, он навалился на руль грудью, голову положил на переднюю панель, но не свалился с сиденья.

Невыносимый запах тления заставил Лёшку зажать нос и хватать воздух ртом. Разлагался не только контрразведчик, но и тот, кого ему удалось ликвидировать, расплющив бампером машины о стену туннеля. Рука раздавленного и пистолет — они лежали на капоте автомобильчика, словно подсказка, что схватка была смертельной, а получилась обоюдогибельной. Враг застрелил Безрукова, но от возмездия не ушёл.

Лёшка оценил ситуацию, посочувствовал тёзке, но тревога за Гарду руководила его действиями. Он подошёл к напарнице, опустился рядом с ней, не разжимая пальцев на носу, обнял и подумал ей:

«Я понимаю. Но нам надо уходить. Ему не поможешь, его не вернёшь. Поплакала и будет, пойдём. Пойдем, моя хорошая, пойдём…»

Гарда страдальчески выла. Её морда вытягивалась вверх, губы вытягивались, будто она собиралась произнести «о», но тоска, равная плачу или стенанию русской бабы на гробе мужа перед опусканием в могилу, вырывалась звуком сильным, долгим с горьким переливом и уходом во вздох.

Глаза напарницы слезились, скорее всего, от резкого запаха догнивающей плоти того, по ком она выла, но Лёшке показалось, что она живёт теми же чувствами, что испытал он над её бездыханным телом. В нём поднялась такая волна соболезнования, сострадания, что голова сама задралась вверх, пальцы на носу разжались, грудь конвульсивно дёрнулась, и вой вырвался непроизвольно.

В два голоса напарники поминали человека, которого одна знала очень хорошо, а второй — по обрывочным воспоминаниям. Они выли и плакали, прекрасно понимая друг друга без слов.

Возобновлять собрание было поздно. Виктору пришлось отложить введение демократии до лучших времён, а они всё не наступали и не наступали. Зарядили ливни, ручей взбух, и на нижнем уровне возникло небольшое озерцо. Пришлось спешно перенести несколько построек. Потом появились волки, зарезали кабанчика и утащили.

Второй урок, теперь уже от четвероногих грабителей, не пропал даром. Виктор объявил особое положение и принял все возможные меры предосторожности. Охрану лагеря круглосуточно несли охранники, вооружённые копьями с наконечниками из кухонных ножей, занятия военной подготовкой стали обязательными, а утренняя зарядка превратилась в полноценную тренировку.

Все, от мала до велика разучивали приёмы самообороны, учились владеть шестом и дубиной. Разведгруппы превратились в семёрки и уходили в глубокий поиск на несколько дней сразу.

Регбисты сдержали слово — остались в отряде. Им, конечно, помогли восстановить сломанное ограждение, а то копались бы они до морковкина заговенья. А попутно им объяснили правила поведения и — судя по их очень уважительному отношению к «тирану» — опасность непослушания.

Времени на отдых у отрядников совсем не оставалось. Алёна и психолог больше разговоров про релаксацию не заводили, но Виктор постоянно чувствовал, насколько изменилось отношение девушки к нему.

Та пренебрегала любыми словами командира, кроме прямого обращения или приказа. А он старался как можно меньше её отвлекать от дел — похолодало, в лёгкой одежде и обуви дети стали простужаться и прихварывать.

Умерла простывшая старушка, кашляла-кашляла, и наутро просто не проснулась. Зато трое раненых практически выздоровели, что позволило назначить их на охрану лагеря, а из бывших охранников создать дополнительную разведгруппу.

Вот она и обнаружила автоматический завод. Тот не работал — энергии не было, но на складе оказалось огромное количество синтетической материи. Когда радостные разведчики приволокли несколько рулонов ткани, которая превратилась в подобие древнегреческих хламид для детишек — Виктор снарядил туда целую экспедицию.

Двадцать человек должны были сделать несколько рейсов, но вместо этого пришлось ограничиться одним. На фабрике они встретили представителей другой выжившей группы, чему все оказались так рады, что решили взаимно сходить в гости. Половина разведчиков привела новых знакомых в лагерь, а вторая — отправилась на птицефабрику.

Виктор выслушал гостей, обрадовался решению проблемы с мясом — свинину он мог позволить своим лишь раз в неделю, чего было недостаточно. Судя по рассказам тех бедолаг, жили они в скверных условиях. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, командир велел собираться в дорогу Алёне, Водянову, психологу Андрею, взял с собой три самых сильных разведгруппы и ранним утром отправился туда.

Во второй половине дня стало понятно, что марш-бросок не удался. Гости оказались физически слишком слабыми и буквально валились с ног. Предстояло где-то заночевать, и тут группа вышла на старую заросшую дорогу.

— Искать поляну, — приказал Виктор разведчикам.

Гриша со своими парнями побежал вперёд, осматриваясь по сторонам. Но буквально через минуту в той стороне, куда они ушли, грохнул выстрел, спустя минуту — второй и третий. Виктор встрепенулся:

— Всем оставаться здесь!

Поймав тревожные взгляды Алёны и профессора, он нахмурился, подозвал к себе Михаила-регбиста:

— Если стрельба продолжится, уводи людей назад, в лагерь. Будешь за старшего, — и нырнул в кустарник, росший по обочине.

Спустя несколько минут он рассматривал с небольшого бугорка бивак, разбитый возле грязно-синего троллейбуса. Судя по формам и рекламным надписям на боках, этот вагон прибыл из времени, близкого Виктору. Костёр с котелком над ним, пара ящиков, несколько сидений, гора сухой травы, изрядная гора хворосту — всё это придавало обстановке мирный вид, если бы не два неподвижных мужских тела.

Вокруг головы одного расплывалось широкое пятно, а второго рассмотреть не удавалось — его загораживали парень и девушка. Они стояли на коленях и, видимо, оказывали помощь.

Никаких признаков опасности и людей с оружием Виктор не обнаружил, тем более своих парней. Это его удивило. Осмотреть окрестности не удавалось — слишком сильно тут поработало землетрясение. Поваленные стволы деревьев перекрывали обзор. Пришлось рисковать:

— Что случилось? — вышел он на дорогу. — Помощь нужна? Я слышал, вы стреляли..

— Не мы, — вскинула голову симпатичная девушка, что стояла на коленях перед телом мужчины явно неживого вида. — Лёши нет. Мы не знаем… А тот, он с этим, и убил Федю… А Юра зарубил второго…

Она показала на молодого парня со светлой бородкой, который находился в шоке, наверное, от содеянного. В его руке был зажат топор, с отточенного лезвия которого свисали капли свернувшейся крови. Взгляд парня не отрывался от убитого.