Под арестом я просидел двое суток, днём спал, а ночью, выбираясь, до утра качал в озере Хранилище и гонял на берегу голема (второго всё ещё не могу вызывать). А на третьи сутки весь дивизион собрали на товарищеский суд, который и решил мою судьбу. Надо сказать, их решение меня изрядно позабавило. Хотя чему тут удивляться, я ведь пытался навести порядок в дивизионе, семнадцать бойцов за самоволки посидели на губе по моему приказу. Вот сейчас мне это и припомнили, они самые крикливые были. Общим решением у меня забрали комсомольский билет: мол, я должен снова заслужить его, чтобы получить обратно. Ещё меня брали на поруки для перевоспитания – очень благодарен (это ирония, если что). На большее товарищеский суд притязать не мог, но лишение комсомольского билета – это для многих тяжёлое наказание, тут без шуток.

Зиновьев же, со своей стороны, нажав на все рычаги, смог добиться военного суда надо мной, но прокурор, ознакомившись с делом, посоветовал решить проблему своими силами. Привлекли командира нашей танковой дивизии, и тот решил снять с меня звание, дать старшину. Тем более старшина второй батареи уже две недели как ушёл запас, и место свободно.

Сменив форму на красноармейскую, но со старшинской «пилой», я двадцать первого июня передал все дела и печати новому снабженцу. Это был Борисов, техник-интендант первого ранга, тот самый, что сопроводил меня в дивизион и познакомил с командирами. Как только я тут наладил снабжение и пополнил дивизион техникой, он немедленно возжелал эту должность. В штабе дивизии его завалили бумажной работой, а тут уже всё есть, знай ничего не делай – всё как он любит. Но вот от обязанностей начштаба он отбивался руками и ногами. И отбился, пообещали, что командир на должность начштаба будет назначен через несколько дней.

А я тем временем стал принимать дела на батарее и знакомиться с людьми хозотделения – всего восемь бойцов, включая меня. Да, у каждой батареи было своё хозяйственное отделение и батарейные старшины, но армейская полевая кухня – одна на весь дивизион. Ничего, если что, я готовить умею, и котлы с треногами у меня есть.

На батарее ничего не изменилось, разве что пища стала хуже, но командиры по-прежнему получали фрукты. Командир батареи – старший лейтенант Хромцев, весёлый неунывающий парень. Я с ним серьёзно поговорил: мол, могу достать всё, но только для нашей батареи; если что-то из этого уйдёт за её пределы, лавочка будет прикрыта, так как делать работу за других старшин или снабженцев я не собираюсь. Тот меня понял и сказал, что сделает всё возможное. Всё же хорошее снабжение – это полдела, особенно на войне. А Хромцев был из тех редких командиров, кто не верил в мирный исход дела.

До семи вечера я занимался делами на батарее, тут порядка тоже было мало, а потом с семи до десяти вечера качал Хранилище, после чего отправился спать. Кстати, ночевал я по-прежнему в снятой комнате, хотя мне прямо сказали, что я должен жить в казарме, как батарейцы. Но желания не было.

А утром следующего дня началась война. Проснувшись, я лениво сел. Весь дом сотрясался, бомбы падали где-то неподалёку, похоже, в расположении дивизиона, немцы отлично знали, где он размещался. Я, не вставая с постели, дотянулся до красноармейских шаровар и стал не торопясь одеваться. Что происходит с дивизионом, мне дела нет, потому как вчера мы с Хромцевым плотно пообщались, и как только командиры разошлись по домам, он поднял батарею и передислоцировал её на три километра в сторону. Батарея встала на опушке рощи, той самой, где мной был организован дополнительный склад боеприпасов. Борисов, как я видел, в бумагах не особо копался и, похоже, до сих пор даже не подозревал о его существовании, хотя бойцов для его охраны выделяют постоянно.

Рёв самолётов и звуки бомбёжки меня не заинтересовали. Дивизион застали врасплох, и ответного огня он не открывал. Даже если бы бойцы стояли при готовых к ведению огня орудиях, открывать этот самый огонь им было запрещено. Добро могли дать или Лебедев, или Зиновьев. Поэтому Хромцев сейчас совершал военное преступление, открывая заградительный огонь без приказа.

Да, вот забили орудия нашей батареи. Хромцев ночевал при батарее и командиров не отпустил, кроме меня. Орудия заранее развернули в боевое положение, склад со снарядами находился под боком, поэтому неудивительно, что батарея так быстро открыла огонь. Но этого недостаточно, при такой батарее обязательно должны быть лёгкие зенитные силы вроде пулемётов. Орудия крупные, их поди разверни на быстро летящую цель, поэтому их и должны прикрывать пулемёты. Однако пулемётов в батарее не было.

Но вчера вечером я пригнал Хромцеву в батарею полуторку, в кузове которой стоял ДШК. По бумагам машина уже числится за батареей – хвала Борисову, которому плевать на канцелярию. Так что сейчас среди выстрелов зениток я слышал хорошо различимую работу ДШК. Комбат решил в случае чего сам встать за пулемёт: и так при некомплекте с трудом нашёл водителя и одного бойца в расчёт.

Одевшись и закончив сборы, я отправил остальные вещи в Хранилище и закинул за спину СВТ. Пистолет ранее пришлось сдать, и Борисов мигом переписал его на себя. Это оружие среди нашей братии снабженцев ценилось довольно высоко, но ниже, чем иностранные образцы. А винтовка эта была на складе, вот я и переписал её на себя. Хорошее оружие. Правда, владевший ею боец привёл оружие в негодность, желая поменять его на карабин Мосина, но я устранил неисправность.

Документы я вчера поменял: зудел над ухом Борисова, пока тот наконец не выдал мне удостоверение, где указывалось, что я являюсь старшиной второй батареи нашего 7-го отдельного зенитного дивизиона. Всё честь по чести, все печати и подписи на месте. Выдавал он мне корочки с торжествующей ухмылкой: достал я его.

В батарее кроме четырёх тяжёлых грузовиков, буксирующих орудия (к слову, эти машины запрещено эксплуатировать, они всегда должны быть готовы к буксировке орудий), была всего одна машина – полуторка. Она числилась за хозвзводом и была разъездной. Но когда я записал за каждой батареей по тяжёлому мотоциклу, для этих целей стали использовать их. Так что теперь в батарее есть два лёгких грузовика, моя полуторка и зенитная машина.

Я попрощался хозяйкой: вряд ли теперь когда увидимся. Она по моему совету сидела в погребе, пережидая налёт. Пожаловалась, что от сотрясения побились две банки солений.

Сев на мотоцикл, который я взял на эту ночь себе, я покатил к батарее. К тому моменту стрельба стихла: немцы улетели. И пусть у меня Взор на пятьсот метров наработан был, я заметил, что кого-то сбить удалось. На границе Взора падал самолёт, похоже бомбардировщик, вроде «Дорнье». Кстати, по плану командования наш дивизион также прикрывал и военный аэродром, где имелись и истребители. Уверен, основной удар пришёлся по этому аэродрому.

Заметив, что в сторону дивизиона бежит Зиновьев, я всё же остановился, когда он требовательно махнул рукой и велел мне везти его в расположение. И так понятно, что там не всё в порядке: дымы и пожары, иногда раздавались взрывы – снаряды в огне рвались. Я довёз политрука до границ ППД, дальше он сам побежал. А я объехал расположение дивизиона по большому кругу. Склады и казарма горели, осколки от рвущихся снарядов свистели над головой, даже рёв мотоцикла не мог заглушить эти звуки.

Доехав до батареи, я увидел, что её позиция изрыта воронками, одно орудие уничтожено прямым попаданием, но у трёх других уверенно и бодро суетятся бойцы. В стороне расположилась на позиции полуторка с ДШК в кузове, прикрывала батарейцев. Чуть в стороне стояли, что-то обсуждая, два командира – командир батареи Хромцев и лейтенант Сомцев, командующий одним из огневых взводов.

Подъехав к ним, я заглушил мотоцикл, подошёл и, козырнув, доложил:

– Товарищ старший лейтенант, докладываю, что по припасам и топливу всё решено. Запасы сделаны, как и обещал. С продовольствием тоже проблем нет. Но случилась беда: из-за прямого попадания мы лишились армейской полевой кухни. Не знаю, что решат Борисов и другие батарейные старшины, но у меня есть в запасе три котла и треноги. В котлах еду приготовим, так что без завтрака, обеда и ужина не останемся. Сейчас же приступлю к приготовлению завтрака. Что у вас было?