Д а в и д. Ты умрешь завтра на заре, так и не изведав счастья.

М а р и я. Вы останетесь жить, но счастья вам тоже не узнать.

Д а в и д. Мы — то есть все?

М а р и я. Нет, вы — это вы, но не мой сын.

Д а в и д (брызгает на «ребенка» воду). Аминь. Не плачь.

М а р и я. Ты убил его?

Д а в и д. Нет.

М а р и я. Не трогай его. Дай ему спать, расти… Он — мой завтрашний день, мои глаза.

Д а в и д. Твое будущее, живое семя. В него будут влюбляться девушки, цветы будут расти на его пути. (Опускает «ребенка» вниз головой в бадью полную воды.) Аминь.

М а р и я. Теперь я тебе верю. Здесь нет ребенка.

Д а в и д. Тогда я погружу еще глубже эти тряпки, которыми Птица вытирает камни.

М а р и я. Ребенок у Севастицы, она охраняет его, она заберет его к себе, будет петь ему песни и положит под дерево, на котором кукует кукушка, — так она мне обещала…

Д а в и д. Она соврала.

М а р и я. Она не умеет врать. Пусть кукушка найдет путь к ее дому и будет куковать над колыбелью моего сыночка…

Давид вытаскивает «ребенка» из бадьи, вода потоками льется с него.

Его будут поливать дожди, будет засыпать снегом.

Давид начинает разворачивать пеленки.

Довольно! (Кричит.) Я буду кричать ему из могилы, чтобы он нашел тебя, живого или мертвого. (Громко, словно говорит с ребенком.) Тикэ, ты должен очистить землю! Не позволяй матерям рожать в цепях, не разрешай крестить детей по ночам, это черное дело, Тикэ.

Давид ударяет оземь «ребенком» из тряпья.

Что ты наделал?! Тебе не смыть кровь ни водой, ни снегом. На глазах у гнома в колпаке ты убивал конокрадов, картежников, цыганок с монистами из фальшивого золота, юношей и девушек, прекрасных людей… Я видела, как они падали на утреннюю росу…

Д а в и д (сухо). Они умерли, омытые росой. Придет и твой черед. Не бойся: твое место в раю никем не занято, оно ждет тебя. Небось, с Севастицей и Птицей ты не делилась своими мыслями, не рассказывала, кто ты такая, как не рассказала ничего и тем, невиновным, кто уже в могиле… Вдруг они тебя предадут. Ты, конечно, скажешь, что не все добрые люди должны разбираться в политике. Ты считаешь, что мы специально тебя посадили с ворами, чтобы унизить тебя, и убьем вместе с ними, чтобы ты не воображала, будто чем-то отличаешься от них.

М а р и я. Вы не можете убить меня, моя смерть — в моих руках, это моя добрая воля, я распоряжаюсь ею — не ты! Я могла бы найти тысячу способов, сохранить свою жизнь, но это значило бы стать похожей на тебя, стать тварью, боящейся кнута.

Д а в и д. А ты не тварь? (Ногой ударяет по тряпичному ребенку.)

М а р и я. Нет. Я женщина, мать, свободный человек, который открыто заявляет вам, что пылинки не останется ни от вас, ни от вашей политики. Я отвечаю за то, что делаю, я знаю, что делаю…

Д а в и д. Конечно, ты вольна умереть, вольна кричать, но тебя никто не услышит и никто не узнает, предала ты или нет…

М а р и я. И это мне известно. А теперь уходи, я хочу отдохнуть. Завтра наступит день, который мой сын никогда не забудет.

Д а в и д  забирает тряпки, бадью и уходит. Бьют часы.

Появляется  С е в а с т и ц а.

М а р и я. Мне надо сказать кое-что Птице.

С е в а с т и ц а. Что ты хочешь ему сказать?

М а р и я. Что я обманула его… Что я никогда не летала и не была счастлива…

С е в а с т и ц а. Не трогай его… Зачем объяснять ему, что люди — не птицы? Пусть верит во что хочет… Или не ты научила его верить в птиц, в…

М а р и я. Да…

С е в а с т и ц а. Иди, отдохни, еще есть время… до рассвета. Вот он, идет…

Входит  П т и ц а.

Не трогай его.

М а р и я. Хорошо… (Исчезает.)

П т и ц а. Если бы я нашел где-нибудь, в любом конце страны, ярмарку мертвецов — такая ярмарка есть, я знаю, — я бы выкупил ее, сколь ни велика была бы цена, я бы не поскупился.

С е в а с т и ц а. Иди на свое место, к воротам.

П т и ц а  уходит.

Наступает рассвет.

Падают утренние звезды. Зорьки, сестренки мои, не спешите вставать, понежьтесь в своей постели, — не дайте ей увянуть до срока, пусть попрощается она с родней, с сыночком и с болью покинет этот прекрасный мир…

Рассвело. Слышен шум машины.

Г о л о с  П т и ц ы. Господин Мирча Мушат.

Г о л о с  М у ш а т а. Доброе утро.

Г о л о с  П т и ц ы. Через двор, направо.

М у ш а т  проходит направо.

С е в а с т и ц а. Пусть душа ее отделится от тела.

Г о л о с  П т и ц ы. Господин доктор Стамбулиу Василе.

Появляется  С т а м б у л и у.

С т а м б у л и у. Доброе утро.

С е в а с т и ц а (почти кричит). Радуйся, земля, ты получишь красивый цветок…

Г о л о с  П т и ц ы (быстро). Господин Константин Ирос… Господин Мирон Давид…

Они оба проходят.

Господин Доминик Берчану.

Проходит  Б е р ч а н у.

С е в а с т и ц а (продолжает свой разговор, тихо). …но не цвести он будет, а тлеть…

Г о л о с  П т и ц ы. Отец Изидор…

Проходит  И з и д о р.

С е в а с т и ц а. Иди сюда, Мария.

Появляется  М а р и я.

Я принесла твою сигарету, я сохранила ее. (Протягивает сигарету.) Это было твое последнее желание…

М а р и я. Я пошутила. (Закуривает.) Дурацкий дым.

Появляются  с о л д а т ы.

Это вторая сигарета в моей жизни.

Входит  П т и ц а.

П т и ц а. Доброе утро, Мария.

М а р и я. Доброе утро, Птица… (Гасит сигарету и спокойным шагом направляется в глубь сада. Останавливается у стены, недалеко от гнома.)

Птица и Севастица смотрят на нее. Больше ничего не видно. Севастица зажигает свечку. Тишина. Слышен оружейный залп. Мария не двигается. Севастица закрывает лицо руками. Еще один залп. Мария медленно поднимается вверх, словно собираясь взлететь, как птица.

П т и ц а (протягивает руку, словно он выпустил из ладони птицу). Спасибо, Мария…

ИНТЕРВЬЮ{128}

Пьеса в двух частях

Авторизованный перевод Е. Азерниковой

Ведущий.

Ведущая.

Второй режиссер.

Туци (за пультом).

Сварщица.

Дама из Амстердама[16].

Женщина с сеном.

Нуцика.

Кателуца.

Адвокатесса.

Председательница сельсовета.

Дядюшка Ион.

Действие пьесы происходит в одном из павильонов телевидения и на самых различных съемочных площадках. Место действия часто меняется, но каждый раз возвращается в студию. Я предлагаю художнику использовать из текста все, что он найдет нужным, но не забыть и о подтексте. Оформление не должно замыкаться в телевизионной специфике. Пусть оно вберет в себя реальную жизнь. Смачную, густую, пахнущую мамалыгой и молоком, мокрыми шерстяными платками, автобусами в часы пик, сапогами, сохнущими у печки или на батарее; словом, жизнь вполне конкретную, терпкую и пленительную, смешную и героическую.