Д и о г е н. Это я виноват. Я должен был позвать тебя.

Г и п п а р х и я. Ты ни в чем не виноват. Если бы ты не смог жить без меня, ты бы меня позвал.

Д и о г е н. Думаешь, я тебя не любил?

Г и п п а р х и я. Мои глаза пересохли из-за пролитых слез. Я как покинутый остров — так же одинока и забыта.

Д и о г е н. Я не хотел, чтобы ты видела меня рабом.

Г и п п а р х и я. Твоя гордость оказалась сильнее любви.

Д и о г е н. Ошибаешься: не гордость — идея.

Г и п п а р х и я. Разве идея может оказаться выше любви?

Д и о г е н. Единственное, что может оказаться превыше всего, — идея свободы.

Г и п п а р х и я. Для меня не было ничего превыше любви.

Д и о г е н. Ты — не Диоген.

Г и п п а р х и я. Это правда: я не Диоген. Я — женщина — сухая ветка. Люди живут не только для любви. А я высохла потому, что жила только для любви.

Д и о г е н. Почему ты так непримиримо говоришь об этом? Любовь — это твоя идея, так же как идея свободы — моя.

Г и п п а р х и я. Разве ты не видишь, что эта идея меня погубила?

Д и о г е н. Все великие идеи губят, Гиппархия. Ради идеи я покинул друзей и вернулся в свою бочку.

Г и п п а р х и я. В ту ночь это была наша бочка.

Д и о г е н. Потому что между моей и твоей идеей установилась гармония. (Вдруг горячо.) Вот оно что! Я пересмотрю свои заметки о музыке, геометрии и астрономии. Кажется, я ошибался, как последний глупец. Послушай, я сегодня вторично говорю о гармонии, а сам писал, что это чушь. Надо же так чудовищно заблуждаться!

Г и п п а р х и я. Может, ты ошибался и в других вещах.

Д и о г е н. Я ошибаюсь только в несущественном. В конце концов, какое людям дело до того, полезны ли музыка, геометрия, астрономия. Главное, что они существуют.

Г и п п а р х и я. Диоген, если ты скажешь мне «останься», я останусь. Навсегда.

Д и о г е н. А Кратес?

Г и п п а р х и я. Кратес поймет. Он всегда меня понимал.

Д и о г е н. Больше меня?

Г и п п а р х и я. Да, больше, Диоген. (С отчаянием.) Прошу тебя, на коленях умоляю, скажи мне «останься»!

Д и о г е н. Гиппархия, как ты думаешь: ведь это музыка, геометрия и астрономия открывают нам гармонию внешнего и внутреннего мира? Мне надо изменить все, что я написал. Правда заключается как раз в противоположном.

Г и п п а р х и я  смотрит на него с безграничной любовью и молча удаляется. Диоген начинает яростно чесать свою бороду, как обычно, когда сталкивается с противоречивыми мыслями. Приближаются остальные.

(Делает им знак уйти.) Сегодня я хочу побыть один.

Все удаляются.

(Медленно выходит на авансцену. У него затуманенный, странный взгляд.) Мы бредем, словно слепые, по миру мимо света, отдавая себе в этом отчет лишь тогда, когда попадаем во тьму. (Рассеянно, невидяще смотрит в одну точку.) Когда я ушел с твоим плащом на плечах, я сделал ошибку, понимаешь, такую же ошибку, как и тогда, когда мы занялись изготовлением фальшивых денег. Я пустился на поиски человека и не понимал, несчастный, что каждый человек может быть именно тем, кого я ищу. Меня окружают люди, красивые и некрасивые, дураки и мудрецы, люди, которые, сами о том не зная, сколотили для меня бочку. В ней я буду жить и лелеять свою идею о свободе. Эти люди причиняют мне зло или покровительствуют мне, любят меня или ненавидят, потому что я такой же, как и они. Этих людей я искал, старик, не зная о том… Почему ты позволил мне поверить, будто можно прожить без людей? Почему, отец? Я по глупости ушел и сейчас вернулся туда же, откуда ушел и должен буду вновь уйти. Почему ты вернулся, шут, тупица, глупец, туда же, откуда однажды ушел? Я вернулся иным. Каким иным? Духовно богаче? О нет, я бы сказал, духовно беднее. Ты хвалишься, что любишь людей, а не смог полюбить человека, одного человека. Это не имеет никакого значения: идея любви — это моя заслуга. Идея? Что делать с идеей в этой пустыне? Сначала ты убил в себе все чувственное и существенное и превратился в человека-идею. Платон, опять ты пристаешь ко мне со своими глупостями? Не хочу тебя оскорблять, но ты, Диоген, бессмысленно растратил свои силы на этой земле, потому что не знал, чего хочешь. Зато теперь я знаю. Что знаешь, человече, что ты знаешь? Я знаю, что ошибался. И что ты будешь делать? А с какой стати мне надо знать все заранее? Зачем мне надо становиться рабом самого себя, рабом знания и своей виновности? Почему бы мне не жить, чтобы получить знания? Прошу тебя, оставь меня в покое. Позволь мне самому разобраться! Я знаю каждый свой шаг. Я пойду за ними. Эй, Кратес, Пасифон, вернитесь! Гиппархия! Люди, вы мне нужны, слышите?! Я признаю, что вы были правы… Нельзя жить как собака… И ты, Платон, был прав… Люди, если вы не придете, то я приду к вам… Да, да, вот в чем истина! Меня одолела гордыня, но… Ты… Не оскорбляй меня больше: я этого не вынесу. Да нет же, Диоген, я не хотел тебя оскорбить. Ты просто устал, вот и все.

Темнеет, становится холодно. Диоген кутается в плащ. Вдалеке показывается  ж е н щ и н а, которая предложила Диогену постель на всю жизнь. Диоген ее не видит. Женщина приближается.

ВСЕГО ЗА ОДИН ВЕЧЕР{118}

Пьеса в трех действиях

Перевод М. Малобродской

Марку Онофрей, 55 лет. Поседевший мужчина, выглядит старше; тип скромного, добродушного ученого, который провел жизнь в провинции и ни к чему другому не стремился. Спокойный, порой рассеянный.

Лия, 22—23 года. Журналистка, приехавшая из Бухареста за материалом для репортажа.

Петре Онофрей, 24 года. Сын Марку.

Оана Онофрей, 50 лет. Добродушная, благовоспитанная, во многом похожа на Марку, как обычно бывает после долгой совместной жизни.

Мелания Онофрей, 20—22 года. Дочь Марку.

Сосед, чья внешность и возраст не имеют значения.

Джеордже Онига, 55—56 лет. Производит впечатление крепкого мужчины в расцвете сил. По-видимому, привык властвовать, подвержен резкой смене настроений.

Шофер, 45—50 лет.

Большая гостиная в провинциальном доме, с множеством дверей. Внутренняя лестница, на площадке которой две двери ведут в комнаты детей. На столике, поставленном вплотную к стене у входа, нераспечатанная почтовая посылка. Л и я  сидит в кресле, держа стакан. М а р к у, несмотря на ее протестующий жест, наливает ей пиво из бутылки. Оба молчат. Марку время от времени подходит к окну и вглядывается в вечернюю темноту. Доносящиеся порывы ветра и шелест листвы говорят о том, что за огромным окном — старинный сад, какие бывают в провинции.

Слышится скрип калитки, раздаются приближающиеся шаги на веранде, за окнами кто-то поворачивает выключатель. Резкий свет выхватывает из темноты контуры громоздких старых деревьев, плетеное кресло. Едва различимый силуэт скрывается в соседнем доме, лицо Марку сводит странная гримаса. Успокоившись, он снова принимается ходить.

М а р к у. Который час? (Ходит по комнате, потом торопливо.) Я некоторым образом всегда зависел от времени. И так всю жизнь — то острая нехватка времени, то ожидание. Моя профессия ученого, исследователя требовала быстрейших результатов, что характерно для нашей эпохи повышенных скоростей; мое же прошлое, мои воспоминания о борьбе и подполье — все это связано с ожиданием. В окопах, где я охранял тайный склад оружия, и в подпольной организации, когда готовили восстание… А сейчас я снова жду — жду своего друга Онигу, которого не видел — опять время! — лет десять, если не ошибаюсь…