М а н у (смеется). Э-хе-хе… (Опять застенчиво.) Разве ты можешь чего-нибудь не заметить. (Взволнованно.) Я много раз вспоминал и даже жене рассказывал… Кризис тридцать третьего года. Я — подмастерье, неотесанный деревенский парень. Меня бьют все, кому не лень. Никто на меня не обращает внимания. Девушки в том числе. Однажды ты застал меня в цеху. Я был один…

С т о я н. И ревел.

М а н у. Нет, не ревел, хотя готов был зареветь. Я в чем-то ошибся, у меня из зарплаты вычли восемьдесят три леи, а хозяйка грозилась выгнать меня с квартиры, если я с ней вовремя не расплачусь. Ты меня пригласил к себе. Вы с Мартой еще не поженились. Просто… жили… вместе. (Быстро.) Конечно, тогда не было условий. (Неожиданно глаза его наполнились слезами.) Ах, эта ночь! Мы ели хлеб, обжаренный в подсолнечном масле, и запивали липовым чаем… Тогда я впервые услышал имена Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин… У меня словно пелена упала с глаз… Да, да, знаю — это лозунг. Мне… сам не знаю почему… всегда трудно было выразить, что я чувствую… Всеобщая забастовка. Вы взобрались на груду лома. Я и сейчас слышу ваш незабываемый голос: «Где это сказано, что одни должны владеть всем, другие — ничем!» Потом сигуранца{92}, пытки… Я язык готов был проглотить, только бы ни одного слова не вымолвить… После всего, что вы для меня сделали, я был бы последним подонком…

П е т р е с к у. Правда, этим, из сигуранцы, все давно было известно…

М а н у (взволнованно кричит). А мне какое дело? Во всяком случае, не от меня!.. И когда меня всего в крови принесли в камеру…

С т о я н. Ты, как в бреду, повторял: «Они ничего из меня не вытянули, ничего…»

М а н у (с глазами, полными слез). И ты меня поднял на руки, как ребенка…

С т о я н (вдруг, как и тогда, обнимает его, гладит по волосам). Эх, Тиби, Тиби… А ты располнел…

М а н у. Сидячий образ жизни… заседания… заседания…

В эту минуту на улице появляются  д в а  м о л о д ы х  п а р н я, они тащат тяжелый ящик.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Долго еще нам надрываться?

В т о р о й  р а б о ч и й. Мы уже на месте. Вот он — Дом приезжих. Как назло, сломался грузовик, пришлось на себе тащить этакую тяжесть.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ну давай, последний рывок.

В доме.

М а н у. Что вам сказать, товарищ Стоян? Дела идут! Мы работаем, даем план. Но все не так, как… (Жест — «как в былые времена».) Тогда все было ясно. Черное — это черное. Белое — белое. И все. Приказ. Будет сделано! Сейчас… ничего не скажешь… все вроде хорошо… только надо к каждому прислушиваться, каждый может тебя раскритиковать, а ты, вместо того чтобы поставить его на место, обязан принять к сведению, да еще и объяснить, найти аргументы, понятные всем. Конечно, теперь такая линия, мы ей подчиняемся, но…

Петреску смотрит на него с неприязнью, встает и идет в другой угол. Ищет, чем бы ему заняться.

Вам не нравится, что я говорю, товарищ Петреску… Вы всегда смотрели на меня свысока… Ваше дело — теория. Я же — практик… Но когда я вспоминаю наше общее боевое прошлое, кое-что мне становится ясно. Товарищ Дума, наш дорогой Михай, — человек прекрасный, энергичный… Но… я бы сказал… мечтатель… Идеалист. (Поспешно.) Нет, не в смысле философской концепции… этого нельзя сказать…

П е т р е с к у. А что в этом плохого?

М а н у. Я тоже за демократию… Только чтобы она не превращалась в анархию. Когда каждый говорит, что ему в голову придет… А отсюда всего один шаг, и каждый станет поступать, как ему заблагорассудится. Вот пример… Товарищ первый секретарь дал указание…

П е т р е с к у (смеется). Судя по тому, как ты это сказал, сие указание не показалось тебе «ценным».

М а н у. …раз в квартал собирать в городе собрание… Без всякой предварительной подготовки, без написанных тезисов. Кто захочет, приходит в зал театра. Вы-то знаете, каких денег он нам стоил, а разве для того мы его строили, чтобы превращать в парламент, где каждый говорит, что ему вздумается? Нет. Здесь надо показывать спектакли, мобилизующие, воспитывающие… Конечно, у людей может возникнуть недовольство — отдельные недостатки еще имеют место… Но все зависит, с какой стороны на них взглянуть, как их объяснить. Есть у нас сложности со снабжением, но отсюда и до…

С т о я н (тихо и грустно). До чего, Ману?

М а н у (возмущенно). До того, чтобы сказать… (Вытаскивает записную книжку.) «Самое простое, товарищ Ману, — это давать объяснения общего характера, обсасывая, как конфету, слова «объективные условия»…

С т о я н. Тиби! Это же мое выражение.

М а н у. Но все зависит от того, в каких случаях его использовать! (Продолжает читать записную книжку.) «…в то время, когда, к примеру, товарищ Ману, у тебя есть все, что тебе нужно, и с тысяча девятьсот сорок седьмого года ты ни разу не стоял в очереди…»

С т о я н (хохочет). И кто же этот анархист?

М а н у. Кто же это может быть? Дед Никифор! Приятель товарища Думы… С тех пор как он вышел на пенсию, стал сторонним наблюдателем строительства социализма, вместо того чтобы заняться рыбалкой или еще чем, всюду сует свой нос… Еще бы. Герой соцтруда! Целыми днями долбит одно и то же: почему, мол, эта улица вся в колдобинах, а этот продавец груб и т. д. и т. п. А товарищ Дума, вместо того чтобы послать его… на прогулку… Ей-богу, я не понимаю таких: ну работал, ну был какой-то там шишкой — и хватит с тебя, радуйся жизни, пока можешь…

С т о я н (с отчаянной грустью). Ах, Ману, Ману… Надо же такое придумать: революционер на пенсии?..

М а н у (поспешно). Я такого не говорил, товарищ Стоян… Но существуют же какие-то общепринятые нормы, проверенные практикой…

В этот момент открывается дверь и появляются  д в о е  р а б о ч и х  с ящиком. М э р и е ш  и  О л а р и у им помогают.

(Направляется к ящику; он устроен таким образом, что его боковые дверцы раздвигаются и тогда виден художественно выполненный макет гидроцентрали.) Товарищ Стоян! От имени рабочих нашего уезда, которым выпала честь участвовать в строительстве этого грандиозного сооружения социалистической эпохи, разрешите преподнести вам этот скромный макет как знак признательности за вашу бескорыстную помощь…

С т о я н (подходит к макету). Помолчи, Тиби. Помолчи…

Медленно гаснет свет. Луч прожектора падает на макет. Слышно, как с ревом бьется вода о плотину. Раздается многоголосое «ура!».

З а н а в е с.

На сцене одна декорация: холл Дома приезжих. Много свободного пространства. Оно нужно для сцен-воспоминаний, ретроспекций. Все сгрудились возле макета: рассматривают его, обсуждают. Один  О л а р и у  забился в угол, будто почувствовал, что не имеет права участвовать в общем разговоре. Стоян заметил это и направился к нему.

С т о я н. Как жизнь?

О л а р и у. Работаю.

С т о я н. Я ведь спросил — как жизнь?

О л а р и у. И что вы хотите услышать в ответ?

С т о я н. Разве ты обязан отвечать то, что я хочу услышать? Я просто спросил: как жизнь… (Пауза.) Должно быть, мы слишком связаны с нашей жизнью, трудно взглянуть на нее со стороны…

О л а р и у (глухо). А что интересного в моей жизни? Стоит ли рассматривать ее со стороны? Что это — камень? Река? Картина? (Пауза.) И запомни, когда бы я тебе ни понадобился… В любом месте, в любом качестве — с оружием в руках, с метлой, которой метут улицу…