Д и о г е н. Объединившись, мы уже превратились бы в человеческое общество со всеми его достоинствами и недостатками. Дружище, у свободы нет ни верха, ни низа, ни правой, ни левой стороны. Она ни в ком другом не нуждается. А теперь я уверен, что она не может существовать, пока существуют страны, города, законы, армии…

П а с и ф о н. Мы их уничтожим!

Д и о г е н. Все это создано людьми. Они создадут их заново.

П а с и ф о н. Мы не позволим им этого сделать.

Д и о г е н. Каким образом?

П а с и ф о н. Силой.

Д и о г е н. Силой? Против кого вы ее примените? Против Аристодема, который тебе дал, а мне спас жизнь? Кого бы это ни коснулось, в конечном счете это коснется нас самих. То, что я задумал, нельзя осуществить, создавая пустоту вокруг себя.

П а с и ф о н. А как можно?

Д и о г е н. Это было бы осуществимо, если б пустота уже существовала вокруг.

П а с и ф о н. И мы примиримся с тем, что уже существует?

Д и о г е н. Появятся новые формы рабства, куда более сложные и скрытые. Людей будут приковывать к обществу не цепи, а тонкие, прочные, почти невидимые шелковые нити.

П а с и ф о н. Неужели все это говорит философ Диоген?

Д и о г е н. Да, философ. Потому что человек умер в бочке и воскрес во дворце.

П а с и ф о н. Ты отрекаешься от идеи свободы?

Д и о г е н. Идея свободы представляется мне теперь иначе.

П а с и ф о н. Иначе?

Д и о г е н. В любви.

П а с и ф о н. Ты будешь любить то, что до сего дня ненавидел?

Д и о г е н. Я буду любить то, чего я до сего дня не любил, не умел или не мог любить или даже не хотел… Я буду любить людей, хотя они этого не заслуживают.

П а с и ф о н. Всех?

Д и о г е н. Если я люблю море, ведь я люблю и тварей, кишащих в нем?

П а с и ф о н. Но будем ли мы свободны, полюбив их?

Д и о г е н. Не знаю. Для этого должны бы исчезнуть ненависть и презрение, гордость и зависть, страх и высокомерие.

П а с и ф о н (глубоко удивленный). Знаешь, Диоген, если бы все это исчезло, как по воле богов, думаешь, в одно прекрасное утро мы проснулись бы очищенными от всех грязных чувств, способными лишь любить и быть любимыми?

Д и о г е н (хохочет). Ты сказал, в одно прекрасное утро? Быть может, это и будет что-то вроде утра, если солнце по-прежнему будет совершать свой путь. Но это произойдет через тысячу, две или десять тысяч лет, когда люди пресытятся войнами и поймут, что нельзя быть свободными ни оставаясь рабами, ни будучи хозяевами, когда они обнаружат, что проще разделить свое имущество, чем вырывать его друг у друга, что один миг любви стоит больше года сражений.

П а с и ф о н. Что с тобой произошло? Еще вчера ты говорил совсем другое.

Д и о г е н. От вчера до сегодня я шел рука об руку с любовью и со смертью.

П а с и ф о н. И теперь ты думаешь иначе.

Д и о г е н. Философия — это поиск. Теперь я ищу по-иному.

Входит  А р и с т о д е м.

А р и с т о д е м. Похоже, вы хорошо понимаете друг друга.

П а с и ф о н. Напротив, мы совсем не понимаем друг друга.

А р и с т о д е м. Я рад, что Диоген стал мудрее.

П а с и ф о н (поворачиваясь к отцу). Откуда ты знаешь?

А р и с т о д е м. Раз ты сказал, что вы друг друга не понимаете, я сделал вывод, что философия Диогена больше не отвечает твоим опасным идеям. (Улыбается.) Я совершил великолепную сделку, выкупив Диогена у палача. Не грусти, мальчик, в конце концов вы поймете друг друга.

П а с и ф о н. Почему ты так думаешь?

А р и с т о д е м. Я глубоко верю в обаяние и силу убеждения Диогена… (закрывает глаза, словно смакуя слова) независимо от идей, которые он проповедует. Тем более если эти идеи коренным образом изменились в лучшую сторону.

Д и о г е н (лукаво). Могу я воспользоваться тем обаянием и той силой убеждения, которую вы мне приписываете?

Аристодем утвердительно кивает.

В таком случае чтобы и духу здесь не было этих двух гнусных рож!

А р и с т о д е м. Я полагал, тебе приятно будет повелевать этими ничтожными рабами.

Д и о г е н. У меня есть подозрение, что кифареда убили они.

А р и с т о д е м. Подозрение умного человека для меня — доказательство. Ты их больше не увидишь… (колеблется) или увидишь только раз. (Уходит.)

П а с и ф о н. Это гнусные животные, воры и убийцы. Аристодем вытащил их из тюрьмы. Он заплатил много денег, чтобы они ему служили.

Д и о г е н (улыбаясь). Так же как и я.

П а с и ф о н. Ты не убийца. Их он заставляет обделывать самые грязные делишки.

Д и о г е н. Например, преследовать меня по городу и гнать отовсюду.

П а с и ф о н. И знаешь, они делали это с радостью, они озлоблены, ничего не любят, убьют и глазом не моргнут. (С горечью.) И таких людей ты хочешь направить на путь любви? С такими людьми ты собираешься достичь свободы?

Д и о г е н (не слушая Пасифона, взволнованный одной мыслью). Как ты думаешь, могли бы они убить кифареда?

П а с и ф о н. Несомненно.

Д и о г е н. За что?

П а с и ф о н. А им и повода не нужно. Они по натуре преступны.

Д и о г е н (взволнованно). У меня к тебе просьба, дружище. Беги и передай отцу, что я хочу ему кое-что сообщить. Сейчас же! Немедленно! Поспеши! Возможно, уже слишком поздно.

П а с и ф о н  уходит, недоуменно пожимая плечами. Диоген, погруженный в свои мысли, как обычно в подобных ситуациях, яростно чешет бороду. Он возбужденно мечется по комнате, хочет уйти, затем останавливается и нерешительно возвращается. Наконец появляются  А р и с т о д е м  и  П а с и ф о н.

Что произошло, Аристодем? Почему ты молчишь?

А р и с т о д е м (легонько подталкивая Диогена к окну). Смотри!

Д и о г е н (секунду смотрит, затем хрипло). За что?

П а с и ф о н. Убийцы должны быть убиты.

Д и о г е н. Без суда?

А р и с т о д е м. Они принадлежали мне. Я спас их от виселицы, я их и повесил.

Д и о г е н. Что это за закон такой?

П а с и ф о н. Самый справедливый: смерть за смерть.

Д и о г е н (каким-то вдруг старческим голосом). А если не они его убили?

П а с и ф о н. За все то, что сделали эти мерзавцы, их следовало бы повесить, и не раз.

Д и о г е н (терзаемый муками совести). А если не они его убили?

П а с и ф о н (убежденно). Его убили они! Диоген, ты свободен от обвинения.

А р и с т о д е м (Пасифону, с лукавой улыбкой). И что это взбрело тебе в голову, сынок? Я повесил их потому, что поймал в тот момент, когда они пытались украсть мое золотое кольцо. Вот это! (Показывает его.) Неужели ты воображаешь, что я стал бы кого-то наказывать на основании одного лишь подозрения…

Пасифон и Диоген ошеломленно смотрят на него.

Прошло несколько лет с тех пор, как Диоген поселился в доме Аристодема. Сам хозяин постарел, но еще достаточно красив; это человек, знающий, как поддерживать тело и дух. Диоген и Пасифон возмужали.

А р и с т о д е м  и  П а с и ф о н  беседуют как два старых приятеля.

А р и с т о д е м. Значит, и старик Ксениад ушел от нас…

П а с и ф о н. Не такой уж он был старый.

А р и с т о д е м (с ужасом или с суеверием стареющего человека). О, намного старше меня. К тому же он был болен, бедняга.

П а с и ф о н (не понимая слабой и тщетной самозащиты отца). Он был на два-три года старше тебя. Болен? С чего ты взял? Он держался до последнего мгновения.

А р и с т о д е м (как бы сам с собой). Ты говоришь глупости, дружок. (Поднимается с кресла, тяжело вздыхает.)