Верзилу по очереди сменяли двое гестаповцев, шофер пробовал помочь им из кабины стартером, но результат был прежним. Водитель вышел снова. После нескольких бесплодных попыток он истерично взвизгнул и принялся дуть на озябшие пальцы.

Толстый гестаповец наблюдал за ним с возрастающей злобой.

— Не думаешь ли ты, скотина, что мы будем мерзнуть здесь до утра! — заорал он прямо в посиневшее лицо водителя.

Шофер беспомощно пожал плечами.

— Я, наверное, смог бы завести, господа, — подал Ондржей непривычно смиренный голос.

— Ты? — удивился толстый гестаповец.

Но, глянув на фигуру Ондржея, казавшуюся в коротком полушубке еще более мощной, кивнул. Ондржей протянул закованные руки.

— Стой! — крикнул гестаповец поменьше. — Это опасно. Не стоит связываться.

— Не дури, — ответил тот, что был повыше ростом. — Не замерзать же тут! — Он вытащил свой неизменный пистолет. — Сними…

У Ондржея и в мыслях не было заводить «господам» машину. Он не питал ни малейших иллюзий относительно того, что ждет его в гестаповском застенке. Это была последняя возможность использовать силу своих могучих рук.

Вырвав ручку из решетки радиатора, он изогнутым ее концом нанес удар прямо в лицо вооруженному гестаповцу.

Изогнутая ручка была неподходящим орудием. Она выскользнула из руки Ондржея. Он еще успел ударить второго гестаповца кулаком — «отделал ему вывеску», как когда-то своему хозяину-пекарю. Это уже был не паренек, разозлившийся на то, что его грубо растолкали. А враг — не хозяин пекарни. Ондржей ударил, чтобы убить.

Третий гестаповец, наконец опомнившись, разрядил в широкую грудь Ондржея всю пистолетную обойму.

Так погиб мой дядя Ондржей, брат моего отца, кузнец-горняк, шахтер-забойщик и цирковой борец, член подпольной коммунистической организации.

Вот и конец легенды о шахтерском Геркулесе, легенды, ничем не напоминающей историй античных героев. Легенды о его славной жизни и мужественной гибели.

Согласно словарю, «легенда» — это повествование о жизни священных особ или же предание, вымышленная история.

Период второй мировой войны дал понятию «легенда» и иное, не раскрытое словарем значение. Однако самое главное: в этих новых легендах вообще ничего не нужно выдумывать.

Франтишек Ставинога, «Фигурки из угольной пыли», 1976.

Перевод Т. Большаковой.

Я — из Кромержижа. Родился 3.9.1906 года в семье портного. Мой город построен в стиле барокко, и в нем так много парков, что он охраняется законом как исторический памятник.

Кромержиж расположился между плодороднейшей долиной Ганы и хребтом Хршибского со множеством романтических лесных уголков. Моя юность прошла в атмосфере этого волшебного союза искусства и природы, и, хотя шла первая мировая война со всеми вытекающими из этого отвратительными последствиями, я искал и находил возможность использовать эту редкостную атмосферу моего города. Здесь я окончил гимназию, а в университете в Брно получил ученое звание доктора права, что определило мой дальнейший жизненный путь. Я работал юристом сначала в Карпатах, позже в Брно, а потом занялся публицистикой и литературой. Во время фашистской оккупации Чехословакии меня по тотальной мобилизации отправили на принудительные работы на сталелитейную фабрику, где я проработал до освобождения, выйдя оттуда скорее больным, чем здоровым.

Еще в Карпатах я начал писать рассказы и очерки о природе. Меня увлекала первозданная дикая природа, среди которой я оказался после кромержижских парков. Я привык к посыпанным песком дорожкам, озерам с лебедями, беседкам, колоннадам, скульптурам и ухоженным бухловским лесам с редчайшей растительностью. А здесь я увидел необозримое раздолье Карпат, предгорье которых весной и осенью превращалось в зеленое море. Я бродил среди табунов коней и ходил от одного колодца к другому, наблюдал за черепахами, ловил пескарей и варил уху с капустой, скакал на неоседланных конях, коротал время с пастухами у костров, слушая старинные песни и баллады. Среди карпатских вершин, среди буковых лесов, где живут различные звери и птицы, возле рек, полных форели и хариуса, у перекатов, где все то залито солнцем, то вздыблено ветром, грозой, бурей, — там я познакомился с людьми, живущими среди природы, в природе и за счет природы. Людьми, не нажившими «палат каменных», но обладающими сердцем добрым и любящим. Людьми, не ведающими о замках на двери, для которых высшей добродетелью является справедливость. Я породнился с ними, и они научили меня любить и уважать природу. Я подрабатывал в брненских «Лидовых новинах», где в то время редакторами были братья Чапеки, Эдуард Басс, Яромир Йон, Карел Шульц, Рудольф Тесноглидек и другие, а рядом с ними я, батрак из карпатских лесов, был учеником и подмастерьем. Сотрудничал я и с Кошицким радио. Вернувшись в Брно, среди ужасов фашистской оккупации (жил я неподалеку от полигона, где ежедневно раздавались залпы карателей), я чувствовал, что тону и захлебываюсь. И моя тоска вылилась в первые книги: «Серебряный хариус», «Странные», «Земля любимая».

После освобождения моей родины от фашистов наступила эра технического прогресса. Жизнь идет вперед настолько быстро, делает такой скачок, что не успели мы и глазом моргнуть, как оказались в следующем веке. Человек обуздал природу и вышел в космос. Юрий Гагарин стал вехой в истории человечества. Но вместе с этим Землю сотрясает популяция, нас слишком много, миру грозит голод, и мы вынуждаем природу отдавать нам все больше и больше. Что же будет дальше? — ставит вопрос наука, и мы начинаем думать об охране окружающей нас природной среды.

Природа вокруг меня иная, чем там, в Карпатах. И я пишу об этом. Мои самые значительные работы: «Вечный дрозд», «Адмирал на Дые», «Тревога», «Изумрудные следы», «В джунглях не цветут розы», «Лишь секунды», «Марко», «Камея», «Прикосновения тишины», «Между двумя выстрелами», «Гиря времени», «Чудесная охота», «Остановись на секунду», «Охота без оружия», «Под крыльями орла», «Под знаком зодиака», «Чудеса в природе», «Собачий голос». Скоро выйдут книги «Лебяжьи острова» и «Когда падали звезды». Работаю над большим произведением «Лес горит». Постоянно сотрудничаю с периодической печатью, радио и телевидением (серия «Охота без оружия»).

По сторонам S-образной излучины реки осели люди; здесь разместила свои дома полудеревня-полугород, телевизионными антеннами возвещавшая каждому, кто сюда забредал, что связь с внешним миром не представляет в наш век ничего проблематичного. В саду одного из домов стоит неумолчный крик и шум — так заявлял о себе маленький человек, которому дозволено было играть роль диктатора семьи и урезонить которого оказалось бы не под силу, пожалуй, и самому царю Ироду. Подобный произвол действует на нервы и псу боксеру; он дремлет, устроившись на нагретых солнцем камнях двора, положив голову на лапы, и видит свои собачьи сны.

У обыкновенного пса и сны обыкновенные. Грезит он о радостях собачьего счастья, насколько позволяет ему сигнальная система. А система эта удивительно щедра, равно как и фантазия одомашненного хищника обычного типа способна рождать картины столь соблазнительные, на которые не отважится фантазия высшая, интеллектуальная, человеческая. Какой-нибудь барбос воображает себя властителем степи и вожаком стаи диких хищников. Вся округа подчинена ему, и он повелевает ею, не зная пощады, неколебимо и жестоко. Команда — и воздух сотрясается от воя и лая, стая развернулась в широкую линию и с каждым прыжком продвигается вперед, преследуя добычу. Еще прыжок — и хвать! Жертва валится наземь, кровь орошает траву и — жрите все! Ура, победители!

Об этом мечтает почти каждый бульдог. Но боксер не бульдог, и уж совсем не каждый. Был этот пес, напротив, необыкновенный. Всю жизнь надлежало ему играть роль добряка, быть ничтожной игрушкой в руках человеческого детеныша. И в собачьей голове его нагромоздилось столько запретов, что в минуты сна вспыхивает в ней настоящая революция, и он, сама солидность, начинает грезить о вещах несолидных. Ведет своего повелителя на прогулку. Идет на задних лапах, в зубах чубук, а хозяин — на четвереньках, у каждого столба останавливается и поднимает ногу… Или купает мальчика в ванне, полной мыльной пены, возится с недоноском, трет его что есть силы, малыш вопит и жрет пену — как это весело! Гав! Гав! А то сидит в клетке попугая Лоры и кричит на хозяев его голосом: «Ату, ату его!» Обедает за столом, к ошейнику прицеплена салфетка, ха-ха! Свежие яйца, только желтки, и телятинка без костей!.. Вот о чем мечтает наш чудак боксер. В состоянии бодрствования он жил нормальной, вполне обычной жизнью. Любил реку. В сплетении корней под кручей пропасть таинственных укрытий, а вылезает из них то рак, то уж, но они ему ни к чему. Бобер или речная полевка — совсем другое дело. Их легко уцепить за шкуру, потом схватить за спину, разочка два встряхнуть — и добыча в твоих зубах. Ведь мы покорители влажных широт. Но стоило взглянуть на реку сверху, как неприглядная действительность отбивала всякое желание фантазировать. К сожалению, для удовлетворения охотничьей страсти в распоряжении пса было немного, почти ничего. Потому и приходилось ему довольствоваться недогрызенной кем-то костью, подъедать остатки из кастрюль да вылизывать тарелки. А по большей части было вообще не до мечтаний, и все из-за мальчугана, терроризировавшего дом с упрямством маленького лорда.