Ей снилось, что она повстречала эту девушку, которая пишет стихи. Но как только она проснулась, ей вспомнился Роман. Она знала, что он помнит ее и ждет с нетерпением.

— Ну, как фото? — спросил отец за завтраком.

— Понравилось, — отвечала Гедвика.

Отец с трудом удержался от гордой улыбки, а мать не знала, о чем говорят эти двое.

И снова была пятница.

Ян Костргун, «Конь-качалка», 1976.

Перевод Ю. Преснякова.

Иржи Кршенек (Р. 1933) — чешский прозаик, кино- и телесценарист.

Дебютировал в 1963 году романом-хроникой о партизанском движении в Подбескидском крае. Сборник рассказов «Пропавшее воскресенье» (1967) и новелла «Синий парусник» (1968) также созданы на военном материале.

В сборнике рассказов «Время озимых» Кршенек возвращается к простому крестьянину, к его жизни, нравственным ценностям, которыми он руководствуется, — возвращается, однако, лишь для того, чтобы через этот тип людей, и прежде всего — его нравственным масштабом, измерить современный мир, его относительность и неопределенность. Измерить мерой, во всем истинной, основательной и строгой.

В сборнике рассказов «Пиво в разлив продают во дворе» (1969), так же как в романе «Дички» (1973), углублен взгляд на человека, попавшего в трагическую ситуацию, преодолеть которую ему не под силу. «Дички» (на русский переведен в 1976 г.) — не традиционный роман-хроника времен войны против фашизма, это своеобразный тип баллады, где главное — опять-таки психология, образ мыслей людей, которые по-своему, каждый индивидуально, пережили войну и конфликт уродства войны и естественной человеческой гуманности. Понимание автором значительной роли детали, ограждая его от сентиментальности, ведет прямо-таки к рассудочной конкретной предметности. Без фольклорных прикрас и региональной ностальгии, используя совершенное знание деревенской жизни, автор рисует своих героев в тот момент, когда они ощущают необходимость стать зрелыми людьми, проявить себя в действенном, для себя лично и для общества полезном поступке. Автора не страшит даже нетрадиционный конец романа. Герои Кршенека, едва успев осознать свои возможности, — гибнут.

В1975 году он опубликовал психологическую новеллу с детективной интригой — «Петля», однако вскоре вновь вернулся к родному Валашскому краю и создал хронику «Валигурки из Копечка» (1976) и роман «Время бурелома и прививок», — здесь воссоздана впечатляющая картина жизни Валашского края от первых послевоенных лет до исторических февральских дней 1948 года.

Сборник рассказов «Вечер с Мопассаном» (1977) завершает на сегодняшний день его прозу. По сборнику можно судить, какое значительное место занимают рассказы в творчестве писателя. Он умышленно создает для своих героев такие ситуации, когда они вынуждены принимать решения, действовать, чем достигается жизненная правда и пластичность образов.

Телевизионные пьесы и киносценарии, а также радиопьесы написаны им, главным образом, по мотивам собственных беллетристических произведений. Но, как заявил автор в одном интервью, прежде всего — он прозаик. Вот и сейчас он готовит к печати новые произведения: сатирический роман «Изба, которая вот-вот рухнет» и новеллу из жизни городской рабочей семьи в современной Чехословакии — «Жаворонок и сова».

Короткая автоматная очередь рассекла холодную тишину осеннего леса.

— Хальт!.. Хальт!..

Что-то ударило бегущего в лицо, и он машинально вскинул руку. Сосновая кора, понял он, кусок, отбитый пулей от грубого ствола горного дерева.

— Хальт!

В правой руке он держал ружье, на спине у него смешно подскакивал рюкзак из невыделанной козьей кожи. Он перемахнул через небольшую канаву, куда во время ливней стекала вода: успеть бы до края оврага, стучало у него в голове, к большим камням, другого шанса нет. Он чувствовал, что за ним идут по пятам, стреляют метко и знают, как его взять.

Снова пролаял автомат. Над его головой задрожали ветви пихты, задетые пулями, и в этой стрельбе, которую он воспринимал болезненно и остро, он уловил какой-то инородный звук. На бегу он оглянулся: его слух, отточенный за годы жизни в лесу, безошибочно распознавал малейшие шорохи; и на этот раз он ему не изменил. За ним гналась собака. Разъяренный пес со вздыбленной на загривке черной шерстью тянул за собой кожаный повод, в его табачного цвета глазах золотисто сверкала неутоленная, хищная жажда крови.

Не может быть! — пронеслось у него в голове. — У них же не было собаки! Он рухнул на живот и привычным движением вскинул оружие. И в это мгновение все вокруг погрузилось в тишину.

Он видел пса, как на немом экране: его оскаленные клыки, влажную, в слюне, морду, розоватый язык. Он нажал курок, и раздался глухой, словно подводный, звук — это пуля пробила тело собаки. Еще не слыша выстрелов погони, он понял, что не промахнулся.

Он вскочил, в несколько прыжков покрыл расстояние до оврага. Торопливо сбросил егерскую куртку, рюкзак и остался в одном свитере из овечьей шерсти грязно-серого цвета. Его натренированное сердце быстро успокоилось.

Вдруг снова воцарилась гнетущая тишина. Рукавом свитера он очистил затвор. Это было охотничье ружье семимиллиметрового калибра, совершенное и мощное оружие с оптическим прицелом и современным спуском курка. В последний год перед войной он вложил в него все свои сбережения, но никогда не пожалел об этих деньгах, как не пожалел и расходов на подгонку ложа, чтобы сделать ружье прикладистей: он был охотник! Это стало его судьбой, уделом жителя гор, где мелкого зверя подстерегают рыси, куда порой забредают и волки, и их протяжный, подобный стону, вой носится в тиши темных ночей. Ствол стреляет, приклад обеспечивает надежность боя — это он помнил со времен лесного техникума.

Он натянул рукав свитера на ладонь и тщательно протер стекла прицела. Осмотрелся через щель между камнями. Убитый пес валялся в нескольких шагах от оврага. Из его груди, пробитой жаканом, текла и пропитывала мох алая кровь.

Он понял, почему так тихо: его окружают. Это — круговой гон, когда стрелки расходятся, чтобы сбить с толку зверя облавной охотой — ложными кругами, из которых выхода нет. Но он не терял надежды и не хотел сдаваться. У него хорошее укрытие, изощренные профессией зрение и слух и прекрасное ружье.

Овраг слева от него переходил в склон, усеянный мелкой кремнистой галькой, отшлифованной весенними ливнями. Этот склон не пройти — выдадут камни. Один неосторожный шаг, стоит оступиться — и каменный поток придет в движение, увлекая за собой всю лавину гальки, осыпи и желтого грунта. Его могли обойти также по низкорослому ельнику справа. Могли проползти там, где валят деревья, в высокой траве и кустах ежевики, пробраться в ельник и напасть на него сзади. Но он верил, что здесь их не пропустит: место повала у него как на ладони. Метелки прошлогодней травы с хохолками на высоких стеблях, покрытых пушком, в безветрии неподвижно торчали между папоротниками, обожженными первыми заморозками.

Он припал к прицелу, внимательно просматривая открытый ему полукругом рельеф. Нитевидный крестик оптики, оснащенный антирефлекторной подкладкой, медленно двигался по высоким стеблям травы. Прицел сужал видимое ему пространство, и стрелок понимал всю невыгоду своего положения. В тягостной тишине что-то встревожило сойку. Птица вскрикнула и прошумела крыльями в ветвях. Резкий птичий крик прозвучал не случайно: к опушке приближалась тень.

В прицеле обрисовался тупой обрез автомата, предохранительный обод мушки, воротник шинели. Его средний палец лег на дужку курка. Стрелок чувствовал, как повинуется ему спуск… раздалось тихое металлическое щелканье. Он знал, какой он стрелок, но в человека он никогда не целился, он лишь несколько недель находился в отряде. У него была твердая рука, но теперь, когда нитевидный крестик прицела рассекал силуэт солдата, какое-то беспокойство шевельнулось в нем. Он целился в пуговицу шинели и, может быть, не понял, что нажал курок. В глазах у него потемнело, он видел, как в высокой траве тело солдата будто вскинуло мощной пружиной, и сразу загремели выстрелы, которые слились в жалобный стон.