И снова мы вместе с Аннушкой любовались розами, белыми цветами с едва приметным алым оттенком. Был теплый день, и роса с цветов испарилась. В тишине было слышно, как Аничка хрустнула пальцами и потерла сухие ладони.

— Может, вам покажется глупым посвящать всю, всю жизнь тому, чтобы вывести новый сорт розы, ведь их и без меня на свете пропасть, можно было бы заняться чем-нибудь более полезным…

Она не договорила, ей, видимо, хотелось услышать от меня подтверждение, что цель ее жизни избрана правильно. Но какое я имею право решать? Кто я такая? Всего лишь учительница начальной школы, против которой ополчились ее же собственные ученики. Может, я тоже могла бы делать что-нибудь более полезное!

Как же все-таки подавила Аничку старая рабочая окраина, навсегда лишив уверенности, как подрезал крылья тысячелетний гнет, с какой беспомощностью ищет она опору и авторитет, который подтвердил бы правильность избранного ею жизненного пути! Ей невдомек, что ее старая учительница далеко отстала от нее.

— Ты уже переросла меня, девочка.

Я радовалась, что зажгла в ней мечту о прекрасном, о совершенстве, и, если бы даже вся моя педагогическая деятельность не принесла иных результатов, одного этого было бы достаточно.

И вдруг мне показалось комичным, что мы ставим друг другу отметки за вклад в общественное благо, и я рассмеялась.

Давно я не смеялась так раскованно и свободно, может, благоуханная свежесть цветов ударила мне в голову? Впрочем, они не благоухали, а лишь дышали свежестью, словно очень юные существа, и мне хотелось приблизить к ним свои губы, как уста приближают к устам.

— Я должна вам еще в чем-то признаться, боюсь, как бы только все не испортить, но меня это постоянно мучит, будто гвоздь в туфле, я хочу, чтобы вы знали, — ту картинку тогда нарисовала я, и все потому, что я вас любила, я ужасно ревновала вас к вашему будущему мужу. А потом — с какой радостью я вернула бы его вам, с какой радостью! Вы не сердитесь?

Я покачала головой, все во мне давно уже молчало. Точно так же, как и тогда в маленькой кухоньке, я поняла, что в человеке добро уживается со злом, чистота с грязью, целомудрие с пороком.

Иногда я просто теряюсь, глядя на склоненные головы порученных мне детей, я строго требую дисциплины и прилежания, исправляю ошибки и ставлю отметки, потому что ничего другого не могу, ведь не в моих силах сделать их жизнь счастливой, если сами они противятся счастью, не умеют еще ценить его, полагая, что перед ними неубывающий каравай хлеба, а ведь на долю каждого из них может выпасть один лишь ломтик, один лишь единственный месяц.

Не думайте, я не жалуюсь, я не считаю себя несчастной, мне просто хотелось бы сделать больше, намного больше, чем я сделала, ведь я не научила своих ребят думать, не научила жить своим умом, иначе они не попались бы на дешевую демагогическую приманку.

Я глядела вслед Аничке из окна, мы мало сказали друг другу и постарались обойти самое главное. Три сына ждали ее на улице. Рослые, шумные и веселые. Она загнала их в машину, села за руль и с места взяла немыслимую скорость. Мне вдруг показался нелепым ее визит к маленькой глупой учительке для того лишь, чтобы утвердиться в правильности избранного пути. Нелепо, что всю жизнь на ней гнетом лежал какой-то неоплаченный долг.

Теперь она посылает мне розы каждый год, корзину живых роз, в мою честь названных «Учительница», а я жду их с радостью и скупо орошаю слезами. С каждым годом мне все труднее представить, что я походила на белоснежный цветок, подкрашенный каплей живого пурпура.

Я уже не верю, что некогда существовала девушка в белом платье, но розы каждый год убеждают меня в этом, они рождаются каждый год, как ежегодно рождаются дети. Эти розы прекрасны; целомудренно холодные, они согреты в сердцевине горячей кровью, мне они кажутся вечными и живыми, как люди. Они дышат, вы чувствуете?

Аничка не отважилась во всем признаться мне, но я поняла, что когда-то неправильно перечеркнула заглавное «Р», она писала обо мне, я это знаю, во мне говорит не тщеславие, а лишь вера, ибо нельзя любить цветок больше, чем человека.

И те, давно написанные слова уже не страшны, они лишь наивны. Аничка сама отрицает их всей своей жизнью. Ее розы каждый год живут со мной, цветы раскрываются и облетают у меня на глазах, и я не чувствую себя одинокой.

Яромира Коларова, рукопись, 1979.

Перевод В. Петровой.

Родился 3.7.1942 в Подивне, на Южной Мораве, где живу и работаю по сей день. Окончил сельскохозяйственный институт в Брно. Получил диплом зоотехника, позже стал участковым зоотехником по племенному скоту, сейчас — консультант в районном племенном центре, в Густопечах, неподалеку от Брно. Работаю в области генетического развития скотоводства, контроля над наследственностью и концепцией развития животноводства.

Рассказы публикую с 1965 года, в периодике и в сборниках; в 1976 году в издательстве «Млада фронта» вышел сборник избранных рассказов «Конь-качалка». Из более значительных по объему работ я мог бы выделить новеллу «Каникулы», по которой позже сделали кинофильм под названием «Купание жеребят», и юмористический детектив «Синий цветочек».

В 1974 году в издательстве «Чехословацкий писатель» вышел мой первый роман «Паршивые овцы», отмеченный премией Иржи Волькера. Роман этот лег в основу кинофильма «Лицо за стеклом».

За последнее время я опубликовал еще один роман — «Браконьеры», получивший ежегодную премию издательства «Чехословацкий писатель», и новеллу «Сбор винограда».

Как сценарист сотрудничаю с киностудией «Баррандов», Чехословацким телевидением, на радио делаю различные передачи, обычно многосерийные.

В настоящее время готовлю к печати роман «Что бы это было, если бы это была любовь», который выйдет в издательстве «Млада фронта».

Она боялась шагнуть. Невольно оглянулась — страх выжал надежду, что она здесь не одна. Ей так нужно было услышать хоть слово, хоть одно-единственное.

Ночью орошенное утро молчало.

Один из кабанов лежал в двух шагах от нее. Напряженно вытянутые ноги, брюхо вспорото во всю длину. Пьяно жужжали зеленые мухи. Растекшаяся кровь, розовая пена. Глянцевито-черный кабан, она звала его Иродом. Бывало, она скребла ему спину вилами, а он отвечал благодарным утробным хрюканьем. Тогда он еще был живой.

Белый кабан поднялся и, пошатываясь, заковылял ей навстречу. У него была изувечена бабка, исполосована спина. Когда-то он казался ей надменным и коварным. Теперь просил о помощи. Неуклюже рухнув рядом со своим другом, он уставился на нее водянистыми голубыми глазами. Веки с белесыми ресницами медленно закрывались.

— Идиоты… Мерзкие!

Она гнала от себя страх, чувство одиночества. Она еще не умела мириться с беспощадной жестокостью живых существ. Усовещевала их, когда они норовили достать друг друга сквозь просветы в загородке из стальных трубок. Растерянно плакала, когда порой находила розовых поросят, загрызенных собственной матерью. Она всем желала только добра. Даже тем, кто родился лишним.

Она поглядела на обоих кабанов. На мертвого и на умирающего. Наконец-то они помирились. Они подрались насмерть только для того, чтобы не видеть друг друга. И это им удалось. На бетонных плитках засыхала кровь. Их звали Ирод и Плутон.