Да, мысль была превосходная: я поневоле вспомнил о Лобачевском, опрокинувшем Эвклидову геометрию, подумал об Эйнштейне — и смутная тоска проникла мне в душу, острая боль, если можно так выразиться, разрывала мне сердце.

— Крыса! — выкрикнул я и встал, но мой голос потонул в овациях, как пена в волне, и моего ухода никто не заметил.

Так очищал себя Венца Пейха, который проломил ворота, чтобы освободить принцессу, и проявлял пленки, причем не с одной Марушкой, и многим людям причинил зло, даже не подозревая, что охотник на хищного зверя должен остерегаться, как бы самому не стать на него похожим. Но у того, кто вывалялся в грязи, долго не проходит чувство, что он недостаточно хорошо отмылся. Дела приняли иной оборот, предоставляя все новые возможности окунуться в очищающую купель. Венца хватался за них с той же страстностью, какую я у него знал и раньше. Теперь он уже не выступал на собраниях, его кредо приобрело известность, отныне он зачастил ко мне и, с глазами, чистыми и невинными, говорил, особенно если присутствовала какая-то публика:

— Я со всем этим совершенно не согласен — в отличие от тебя. Но я устраняюсь самым решительным образом.

Словно гурман, он смаковал мои сомнения, великое горе моего молчания, купался в моей беспомощности и в ярости, которая поднималась во мне. Я знал, что он хочет довести меня до бешенства, что ему нужны овации присутствующих, которые, когда я возражал, смотрели на меня прищурившись. Я чувствовал, что ему хотелось бы даже пострадать — не слишком крупно, но чтобы о нем знали и те, кто сидит на трибунах и чья похвала была такой желанной для него, бригадира, певца, гитариста…

— Свинья, — крикнул я наконец, и ярость, которая сотрясала меня, была тем неистовее, что я знал, что именно этого ему и нужно. — Если ты не согласен, так отправляйся ко всем чертям, контра проклятая…

Да, он растянул рот в улыбке, он упивался моей ненавистью, купался в ней, окунаясь снова и снова, плыл на ее волнах в даль, которая должна была ему принести искупление.

— Свинья из свиней! — кричал я хрипло, и ярость располагала меня к мудрости и широким обобщениям. — Вот теперь, когда ты отрекаешься от собственного дела, ты действительно грязен, потому что именно теперь ясно, что дела этого ты никогда не понимал и занимался им только ради себя самого.

Но он не слушал меня и расплывался в улыбке, обворожительный бригадир, актер и режиссер, великий мыслитель, который додумался до того, как самого себя обесчестить.

— Брюнет плешивый, — выкрикнул я напоследок, словно из глубины детства, и уже за дверью, отходя, рассмеялся, ибо знал, что дело совсем не в мифах.

Ярослав Секера, «Выпускники», 1975.

Перевод С. Скорвида.

Родился 16 февраля 1944 года в Брлоге. Окончив гимназию в Чешском Крумлове, решил стать учителем. Закончил педагогический факультет в Чешских Будейовицах по специальности чешский язык — история. Работаю учителем.

Публиковаться начал на страницах газет «Творба», «Руде право» и в журнале «Литерарни месичник». Мои рассказы регулярно печатают литературные приложения. Сказки и рассказы для детей публикую в детских журналах.

Мои книги: «Вкус к жизни», 1975 г., «Долина вечных возвращений», 1975 г., «Я, твой ближний», 1978 г.

В детстве я мечтал стать продавцом в книжном магазине. Никаких проблем — все время с книгами. Осуществить мечту было сложнее: очень уж далеко от родной деревеньки торговое училище, как считали родители. А в гимназию каждый день можно ездить автобусом, на котором много лет работает отец. По крайней мере, буду под присмотром…

Свободой как познанной необходимостью пользовался только в каникулы. Чтобы помочь родителям материально, работал в различных бригадах: рабочим на национальном предприятии «Будвар» и на бумажной фабрике, помощником землемера у геодезистов, подносчиком на стройке, работником в сельскохозяйственном кооперативе.

Студенческая стипендия дала мне возможность освоить профессию механика на водоочистительных сооружениях.

Человеческая жизнь — неисчерпаемый фабулятор. Кто-то сказал, что человек сначала приобретает некий жизненный опыт, а потом философски осмысливает его. С уважением позволю себе вспомнить слова Бабеля об «армии слов, которая атакует всеми видами оружия».

Пытаясь изобразить судьбы людей, с которыми ежедневно встречался по работе, я был захвачен магией слов.

Рассказы сборника «Вкус к жизни» объединяла главная черта их героев: стремление найти себя. Она свойственна начинающему учителю так же, как и старику, дни которого далеко не заполнены полезной деятельностью.

Книга «Долина вечных возвращений» — горячая исповедь современного тридцатилетнего мужчины. Автор прослеживает своего героя с первых детских шагов до момента принятия первых ответственных решений.

Камерные рассказы сборника «Я, твой ближний» посвящены проблеме возраста. Цель их — доказать, что жизненное благополучие для человека далеко не все, если у него нет в обществе уважения, признания, взаимопонимания — естественного человеческого общения.

Герои всех трех книг — живые люди нашего времени, и нескромное желание автора — чтобы они говорили со своими живыми современниками.

С некоторых пор он не включал радио.

Боялся.

А чтобы не признаваться самому себе в том, что это страх, он придумывал ему другие названия.

«К чему слова, — рассуждал он, — если за ними пустота, зачем музыка, если с некоторых пор она звучит только в миноре?»

Приведенные доводы казались ему вполне убедительными, чтобы оставить приемник в покое. Лишь изредка, когда на него находили приступы активности, он проводил по ящику влажной тряпкой, точно так же, как и по поверхности письменного стола и по корешкам книг.

Впрочем, это случалось нечасто.

Бо́льшую часть времени он валялся на кушетке, смотрел в потолок и курил. Новой мебелью, которая в его неуютной комнате выглядела как на корове седло, он обзавелся недавно и, вспоминая, сколько заплатил за кушетку, обзывал себя болваном: ведь вполне можно было спать на железной кровати, которую он приволок с чердака. Но он выкинул ее, потому что, ворочаясь ночью с боку на бок, каждый раз просыпался от ее скрипа и потом долго не мог уснуть.

Чем заполнить время от полуночи до первого автобуса, которым начиналось утро? Может, чтением; ведь он всегда гордился тем, что в его библиотеке — исключительно хорошие книги, правдиво отражающие жизнь. Да что он знал о жизни? Теперь, когда ему было необходимо почерпнуть силы, содержание книг обращалось против него; что ни страница — то эпизод из его собственной жизни, отболевшая, выстраданная часть пути, приведшая к этой кушетке.

Если стремишься о чем-нибудь забыть — читать не нужно.

Лучше уж встать, откупорить бутылку пива и закурить кто знает которую по счету сигарету.

И включить радио.

Когда он поймал станцию, которая работала еще после полуночи, и пространство заполнила леденящая душу музыка ночного концерта, он лег на спину, одну руку заложив под голову, другой придерживал зажженную сигарету.

Он не боялся уснуть.

Усталость одолевала его лишь под утро, но тогда уже нужно было вставать и двигаться, двигаться…

Так текли его дни. В смутном полусне, в неустанном чередовании света и тени; и уже казалось, что он оправился от пережитого потрясения, которое отняло у него веру сразу в несколько жизненно важных установлений.

Но однажды, когда он, мучимый бессонницей, вновь нажал клавишу радиоприемника и в темноте загорелся волшебный зеленый глазок, из репродуктора послышался голос, напомнивший, что ему никогда не избавиться от своих мучений, что он навеки обречен переправляться через реку Стикс и все равно ничего не сможет забыть.