И я не сразу заметила, что больше не одна. Когда очередное «кино» кончилось, я включила свет, чтобы выбрать новую музыкальную пластинку, и только тогда заметила, что в одном из кресел развалился Рихтер.

Я так и застыла, молча на него смотря.

– Сеньорита, что вам поставить? – донесся сверху глухой голос оператора синематографического театра.

– Ничего. Я уже ухожу! – громко сказала я, убирая пластинку обратно в стопку. Льющийся свет из окошка над головами потух, и по глухому стук я поняла, что оператор ушёл.

Я же сбежать не успела. Рихтер загородил мне дверь.

– Рената, нам нужно поговорить.

– Завтра.

– Почему-то мне кажется, что завтра я тебя одну уже не застану.

– Кто тебе сказал, что я здесь? – с досадой спросила, усаживаясь в одно из кресел. Все же нужно было воспользоваться предложением дожа, и принести вино.

– Лау. Предложил поспешить, пока ты в хорошем настроении.

Все же Фоскарини меня подставил! Рихтер развернул соседнее кресло в мою сторону и уселся непозволительно близко. Наши колени почти соприкасались. Я отвела взгляд, не в силах смотреть в его серьезное лицо.

– Корбин, ты... вы что-то от меня хотите?

– После того, что между нами было, глупо сохранять вежливую дистанцию.

– Между нами ничего не было!

– Не думал, что ты решишься заняться самообманом. Тебе пришлось познакомится с той моей частью, которую я едва ли хотел бы ком-нибудь показывать. А ты, кажется, узнала о себе больше, чем хотела. Таковы уж стихии – они выворачивают наизнанку, делают скрытое явным, и не позволяют лгать.

Я до боли сжала подлокотники кресла.

– Тогда я – на самом деле такая? Похотливая и жестокая?

Маг поморщился от грубости моих слов и покачал головой.

– Скорее – полная ярости, которой ты никогда не давала воли. Как и другим своим желаниям. Если игнорировать свои чувства, то они имеют весьма неприятную особенность – возвращаться в самый неподходящий момент, и в таком виде, что справиться с ними невозможно. По крайней мере в одиночку.

– Хочешь помочь? – не удержалась от вопроса.

Видимо, одна единственная ночь меня в самом деле изменила. Никогда не была столь язвительной и дерзкой. Но Рихтер неожиданно серьезно кивнул.

– Да. Потому что тоже через это проходил. И я не про срыв, а про ту боль, что тебя мучает, которую ты скрываешь за фальшивым смирением. Хотя больше всего на свете хочешь... вернуть её тому, кто сделал тебе больно.

– Ты ничего не знаешь!

– О том, кто тебя обидел – ничего, – неожиданно согласился маг. Он сжал мою ладонь в своих, и я, неожиданно для себя, не стала вырываться. Ровное сухое тепло его рук успокаивало. – Во время мнемоскопии я провалился в воспоминания гораздо глубже, чем мне хотелось. И вспомнил те ужасные времена, когда так же сгорал от такой же беспомощной злости. Мой отец избивал мою мать. Он поколачивал и меня с братом, но это я мог стерпеть, но вот то, что он обижал маму... самое ужасное, что она ничего не делала, и запрещала мне вмешиваться. Даже когда я обнаружил в себе магические способности, и мог защитить её, забрать из этого ада, она все еще была на его стороне. А затем мама умерла.

– Он... убил её?

– Может, и не напрямую, но это точно была его вина. Первым моим желанием было уничтожить его, развеять по ветру, сжечь заживо, превратить все внутренности в... – Рихтер оборвал себя, криво усмехнувшись. Было видно, как сложно Корбину говорить об этом. – Мне бы ничего за это не было. Может, посадили бы на годик под замок, для острастки, но не больше. И вот, уже всё для себя решив, я вернулся домой, и обнаружил эту свинью валяющейся под крыльцом, пьяную и едва ли что соображающую. И пока приводил его в сознание, передумал. Не стоило оно того.

– Хочешь сказать, что жизнь сама его наказала?

– О нет, я определенно не привык в мести полагаться на свои силы, а не надеяться на небеса. Так что я его все-так избил, без всякой магии. Чуть не сжег мельницу, что принадлежала нашей семье, но вовремя одумался. Не стоило оставлять брата без наследства. Но убивать не стал. Понял, что это не успокоит мое горе, и не примирит со случившимся, а лишь сделает отцеубийцей.

– Ты все еще его ненавидишь?

– Не знаю, – признался маг. – Самое глупое, что даже когда он умер, без какого-либо моего участия, я все еще варился в свое жалости к себе, злости к отцу... и себе, наверное. Что так долго всё терпел и позволял матери терпеть. Что не смог ничего сделать. Понадобилось много лет, чтобы оставить прошлое в прошлом. Насколько это возможно.

– Прошлое должно оставаться в прошлом, – задумчиво повторила я.

– Я не говорю о всепрощении или смирении. Лишь о том, что тот, кто тебя обидел... не достоин влиять на твое будущее и отношения с другими людьми.

Мы действительно были похожи. Раненные, прячущие свою слабость. Только он смог вернуть свою целостность, а я – нет. Слезы текли по моим горячим щекам против воли. И я совсем не возражала, когда маг перетащил меня на свои колени и позволил спрятать лицо у себя на плече. Он не просил меня рассказать о своей беде, понимая, что я не готова, и просто давая выплакаться. Молча гладил по волосам и спине, мягко укачивая, как ребенка. Может быть, Корбин тоже нуждался в утешении, но вместо этого щедро делился со мной своим душевным теплом, ничего не прося взамен.

Предложенный мне платок оказался весь в бурых, плохо застиранных пятнах и подозрительно пах порохом. Вышитый вензель «К.Р» почти полностью выцвел.

– Это подарок моей подруги и хороший артефакт. Жалко выбрасывать, – смущенно пояснил Рихтер. – Не бойся, он чистый.

– Артефакт?

– Ага, косметический. Попробуй, не бойся.

Как целитель я и сама могла привести себя в порядок, но послушно вытерла глаза и нос. От платка пахло мятой и мёдом, и в носу тут же перестало хлюпать. И ощущения были очень освежающие, будто по разгоряченной коже провели кусочком льда.

– Спасибо. Постираю и отдам.

Нужно было слезть с колен повелителя стихий, но мне совсем этого не хотелось. Рихтер в чем-то прав. Глупо врать самой себе. Мои чувства к нему гораздо неоднозначнее, чем хотелось бы. Не только стыд заставлял меня избегать повелителя стихий. Все эти два дня я гнала мысли о том, что было бы, если мы всё-таки...

«А почему бы и нет?» – искушающе спросил меня внутренний голос. – «Скоро ты уедешь, и вы никогда больше не увидитесь. Возможно это твой последний шанс, Рената».

Шанс. Я говорила себе, что сейчас мне не нужны мужчины в моей жизни и постели. И может, это было действительно так. Но на самом деле я боялась отношений. А Корбин, мог меня излечить. Он не только не вызывал у меня отвращения, но и заставлял почувствовать себя снова живой, желанной и даже любимой. Пусть даже и любви между нами не было. Но ведь любовь не защищает от жестокости и злобы. Я сама в этом убедилась. Важнее, что Корбин, даже находясь под воздействием стихий, смог сдержаться, и не обидеть меня. В этом я могла ему доверять.

Не давая себе передумать, я приникла к его губам, точнее, неумело ткнулась, болезненно стукнувшись зубами. Ай! Испугавшись, застыла и поймала ошарашенный взгляд Рихтера. Но он быстро сориентировался, и вернул поцелуй, гораздо более уверенный и умелый, чем мой.

Я не возражала. В этом он был гораздо более хорош, чем я. В теле появилась приятная слабость, и я инстинктивно выгнулась в руках мужчины, приникая к нему ближе и обхватывая пальцами его шею. Поцелуй стал еще глубже, язык Корбина скользнул в мой рот...

В этот момент над нами что-то загрохотало. Я вздрогнула, инстинктивно сжав зубы. Тут же разжала, но было уже поздно. Корбин отпрянул и застонал.

– Фза фто, Фенафа?! Больно фзе!

Я вскочила, поправляя ворот платья.

– В соседней комнате кто-то есть!

– Простите, я уже хожу! Извините, сеньоры! – раздался нисколько не смущенный голос сверху.