В VIII в. «римский вопрос» приобретает чрезвычайно большое значение. Он имеет два аспекта: внутренний — взаимоотношения с собственными итало-римскими подданными; и внешний — отношения к Риму и фактически правившему там римскому папе. Превращение католицизма в государственную религию Лангобардского королевства не помешало военным конфликтам. Во время одной кампании Лиутпранд, как упоминалось, даже сумел войти в Рим. где он заставил многих видных римлян постричься и побриться по-лангобардски. Это был старинный германский символический акт, означающий признание таким человеком своего подчиненного положения, подобного положению сына по отношению к отцу. Реального значения это не имело, т. к. обеспечить действенный военный контроль над Римом Лиутпранд не мог (или не захотел), но он продемонстрировал претензии лангобардского короля на верховную власть в центре западного христианства.
Не меньшее значение имел внутренний аспект этого вопроса. Деятельность Лиутпранда полностью разрушила религиозный барьер между лангобардами и итало-римлянами. И именно в законодательстве Лиутпранда впервые появляется упоминание римских законов. Этим официально признается право местного населения жить и действовать по римским юридическим нормам, которые признаются столь же действенными, как и законы лангобардов. В этих же законах женщине-лангобардке предоставляется возможность выйти замуж за римлянина. Правда, в таком случае она сама становится римлянкой, и ее сыновья должны жить по законам отца, т. е. по римским законам. Это влекло за собой понижение социального статуса. Упоминания о возможности брака лангобарда с римлянкой в законах нет, что понятно: при патриархальном характере лангобардского общества это давало возможность потомкам римлян входить в состав господствующего народа. И все же в некоторой степени право лангобардки на брак с римлянином открывает путь к последующему слиянию лангобардов и римлян. В первое время поселившиеся в сельской местности лангобарды жили полностью отгороженными от местного населения. Их поселение, сохранившее слегка латинизированное название curtis, было даже отделено стеной от окружающей среды. Но постепенно все чаще германцы и итало-римляне стали селиться вместе, а умершие — хорониться на одном и том же кладбище независимо от этнического происхождения. Итало-римляне появляются среди лангобардских общинников с теми же правами, что и германские селяне, и даже среди воинов появляются римляне. Один из преемников Лиутпранда — Айстульф — уже называет себя королем не только лангобардов, но и врученного ему Богом римского народа[465], Итало-римляне платили лангобардам налог в размере одной трети своего имущества или же просто отдавали германцам треть своей земли и рабов, стремясь сохранить за собой остальное. Крупное римское землевладение было в значительной степени разрушено в период лангобардского завоевания, хотя о полном его исчезновении говорить, видимо, не приходится.
В еще большей степени это можно сказать о городе. Город в лангобардской Италии в первое время играл очень небольшую роль. Во время вторжения многие города были разрушены, и некоторые из них более не восстанавливались. Сохранившиеся сократились в своих размерах и изменили даже свой внешний вид. Более или менее «приличные» здания — это в основном церкви и иногда дворцы королей или герцогов. Остальная же часть города занята довольно бедными строениями, некоторые из которых воспроизводят старый германский тип жилища. Это свидетельствует о том, что лангобарды поселяются не только в сельском местности, но и в городе. Характерно, однако, что даже дома знати, может быть, за исключением герцогов, не выделяются своим величием или красотой. Это явно говорит о том, что для их хозяев город все же являлся лишь каким-то временным местом пребывания, в то время как центр всех их интересов находился вне городских стен. В то же время говорить о гибели италийских городов невозможно. Как только наступала более или менее мирная жизнь, начиналось и восстановление некоторых городов, в том числе и ранее разрушенных. Так, возродилась Павия, уничтоженная Агилульфом. В городах даже сохранились слабые следы самоуправления в виде городских собраний на площади перед собором, но решали эти собрания только самые незначительные дела, да и в этом находились под жестким контролем королевских (или герцогских) кураторов и прокураторов, обязанностью которых был не только порядок в городе, но и поддержание в надлежащем порядке улиц, общественных зданий и городских стен. С распространением христианства, особенно католицизма, город, являвшийся резиденцией епископа, приобрел и определенное идеологическое значение. Первое время горожане по традиции еще имели право выбирать епископа, но выбирали они того, чью кандидатуру уже одобрил король. А позже они вообще лишь знакомились с новым епископом. В городе еще сохранялись старые и возникали новые ремесленные коллегии, например, строителей, мраморщиков, ювелиров, медников и других, и это были итало-римляне[466]. Но в целом ремесло пришло в упадок, и ремесленники сосредоточились на изготовлении лишь самой необходимой продукции, чье техническое качество резко понизилось. Это, естественно, вело к обеднению городов. Города беднели еще и из-за того, что сокращалась их округа. Центр тяжести местного управления перемещался в крепости, построенные лангобардами, к которым переходила и значительная часть прежней территории города за пределами его стен. Сеть таких крепостей обеспечивала контроль за завоеванной территорией[467]. Появление домов германской традиции говорит о том, что лангобарды тоже селились в городах, но основную часть городского населения составляли явно итало-римляне. Первоначально, как и в селах, в городах лангобарды тоже жили в отгороженных пространствах, составляя вид воинского гарнизона данного города. Однако рубеж между римской и германской частями города был преодолен гораздо раньше, чем на селе. И это вело ко все более частым контактам между двумя группами городского населения.
Как бы ни относились лангобарды к покоренным итало-римлянам, жить в полной изоляции от них они не могли. Обладавшие более высокой культурой и численно преобладавшие итало-римляне, естественно, оказывали значительное влияние на своих новых господ. Сначала женщины, а затем и мужчины стали воспринимать византийскую моду в украшениях и одежде. С распространением католицизма становится более простым и подобным италийскому погребальный обряд. Иногда лангобарды принимают римские имена, а порой римляне — германские. В варварской среде все больше распространяется латынь. Как говорилось выше, эдикт Ротари основывался исключительно на германском праве, но составлен он был на латинском языке, хотя и весьма грубом, поскольку лангобардский язык, если он еще и был распространен, для создания писаных законов был не приспособлен. В эдикте сохранились лишь некоторые термины, обозначавшие понятия, свойственные только лангобардам. Распространение католицизма еще более усилило позиции латыни и привело, в конце концов, к полному исчезновению германской речи. В VIII в. лангобарды были уже полностью латиноязычными[468]. Разумеется, это была та вульгарная латынь, на которой говорило романское окружение лангобардов. Одновременно в церквах, монастырях, епископских дворцах сохраняется классический язык, ставший языком образованных (в основном церковных) кругов общества Италии того времени. Постепенно число относительно образованных лангобардов росло. Этот процесс ускорился после распространения католицизма. Вступившие в католический клир лангобарды, так же как и итало-римляне, приобщались к той образованности, какая существовала в то время. Чрезвычайно важными очагами образованности являлись монастыри, в которых после принятия католицизма жили как лангобарды, так и римляне. Здесь также обитали монахи, происходившие из других стран. Так, например, монастырь Боббио основал ирландец Колумбан. Наряду с существовавшим еще до лангобардского вторжения монастырем Монте-Кассино этот монастырь стал важнейшим очагом тогдашней образованности. Уже на рубеже VI–VII вв. появился, как говорилось выше, первый лангобардский историк Секунд из Триента. Во второй половине VIII в. лангобард Павел Диакон как историк стоял полностью на уровне тогдашней историографии.
