Но не все так изнежены, как я. Вода уже кишела кричащими загорелыми, светлоголовыми детьми. Они ныряли и плавали, поливали друг друга водой из красных и синих ведерок. А их мамаши, как надежные островки, обосновались на берегу на своих одеялах и окружили себя термосами с кофе, бутылками соков, чашками и тарелками. Летний бриз волнами доносил до меня мелодии радио и нет-нет — запах подсолнечного масла.

Я перевернулся на живот, с наслаждением закрыл глаза и почувствовал, что отпуск начался вновь, уже всерьез. Я выбросил все мысли об убийстве и смерти. Заботы о сделках и расходах растворились в солнечных лучах над озером, все утонуло, и я заснул.

Проснулся я разом. Что, начался дождь? Нет, светило солнце, просто маленькая девочка, перепрыгивая через меня, плеснула на мою голую спину холодной водой. Да, это уже лето, подумал я и улыбнулся: а не размяться ли и не поискать ли киоск с мороженым? Ведь это тоже лето: медленно брести и с наслаждением облизывать большой брикет ароматного земляничного мороженого с маленькими кусочками земляники, чувствуя при этом, как ее желтые зернышки легко крошатся меж зубов. Я повернул голову, чтобы подставить солнцу другую часть лица. Всего в нескольких метрах от меня лежала девушка, зажмурившись от солнца. Одежды на ней было совсем немного: лишь нижняя часть бикини. По пути из Сан-Тропеза и Средиземноморья эта мода «без верха» достигла и Аскерсунда. Но я ничего не имел против. Наверное, и не полезно и не приятно — ходить в мокром купальнике, думал я, умный не по годам, и украдкой щурился на девушку через полуоткрытые веки.

Она неожиданно повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась:

— Привет, Юхан. Я и не узнала тебя без одежды.

Только тут я увидел, кто это. Сесилия Эн. Я почувствовал себя так, словно подглядывал в замочную скважину женской бани. Но я это и делал. Чуть-чуть, правда.

— Привет, Сесилия. Сожалею, но должен ответить тем же.

Я сел, втянув живот:

— Полчаса, как приехал сюда.

— Из Стокгольма?

— Именно. Дела.

— Покупал или продавал?

— И то и другое. Потом встретился с Лассе Сандбергом.

Она нахмурила брови и изучающе посмотрела на меня:

— Ты имеешь в виду издателя?

— Да. Спрашивал о мемуарах Густава.

— Зачем?

— Нет, нет. Меня это не касается. Я просто думал, что убийство может быть как-то связано с ними. Что убийца решил: мемуары должны исчезнуть. Просто уничтожить рукопись. Так ведь оно и было.

Она посмотрела на меня. Задумчиво, будто не знала, говорить что-нибудь или нет.

— Ты прав, — сказала она наконец. — Нет ни оригинала, ни копий.

— Разве копий было несколько?

Она кивнула:

— Да, я делала две копии. Густав был так небрежен. Когда ездил куда-нибудь, рукопись брал с собой. Иногда даже терял какие-то страницы. Поэтому я делала лишний экземпляр и откладывала его.

— Тогда другое дело, — обрадовался я. — Значит, ты можешь сказать, кто убийца.

Она покачала головой:

— К сожалению, не все так просто. То, что исчезло и с чего есть копии, — только первая половина рукописи. Детство, юность, первые годы его карьеры. Политика на уровне студенческой корпорации и тому подобное. Но ничего, что могло бы стать причиной убийства. Наоборот. Как и в большинстве мемуаров, это лучшая часть, по крайней мере в литературном отношении.

— Значит, рукопись еще не была готова?

— Нет, пожалуй, была. По крайней мере в основном. Я даже примерно знаю, что должны были содержать последующие главы. Но без деталей. Его работа в СЭПО. В риксдаге. Внутренняя борьба в партии и тому подобное. Но он не хотел, чтобы я их просматривала. А почему — не знаю.

— Он не доверял тебе?

— Конечно, доверял, — огорчилась она. — Мы… я… — она коротко и грустно улыбнулась. Глаза ее потемнели, она проглотила подкативший к горлу комок и устремила взгляд на озеро.

— Но если книга должна была выйти в сентябре, ему следовало торопиться?

— Ты прав, но график выполнялся точно, — сказала она. — Все было готово. Густав сам печатал на машинке. Я видела, как он сидел и стучал. Каждое утро, с 9 до 11, — она снова улыбнулась, немного печально, словно вспомнив что-то очень грустное.

— Значит, к этой части рукописи ты не была допущена?

— Что ты! Я проверяла различные персональные данные, выуживала их из документов, газетных вырезок. Иногда ездила в Королевскую библиотеку и просматривала газетные подшивки. Сейчас они ведь микрофильмированы. Например, дело Веннерстрёма. Густаву надо было освежить память и уточнить факты.

— А почему он хранил эти главы у себя, как ты думаешь?

— Это стиль его работы. Первый вариант он всегда писал сам. Потом я забирала его и редактировала. Делала предложения, высказывала свою точку зрения, а потом уже писала начисто. Когда текст был готов, он несколько раз его перечитывал, изменял и зачеркивал. И обратно текст я получала всегда по частям, порциями, глава за главой. Без второй половины.

— А где эти главы, ты знаешь?

Она покачала головой:

— У нас была контора, точнее, рабочая комната. В одном из флигелей. Там же и моя комната. Во флигеле есть и плита, и ванная. Так что там можно жить. Там я и работала, там находился весь материал и компьютер. В первой половине дня Густав писал там. Но потом забирал все с собой. А куда клал — не знаю. Возможно, в сейф. Я уже рассказывала об этом полиции, но думаю, они не нашли.

— Сейф? Разве в нем он хранил свои воспоминания времен СЭПО?

— Да, такой старый и громоздкий. Он стоял в доме почти столько же, сколько и сам дом. Думаю, много взрывчатки потребовалось бы, чтобы взорвать его дверцу.

— А он показывал гостям свои коллекции?

— Да, иногда.

— Ты рассказывала мне о капсулах с ядом.

— Да, ты знаешь, что он отравлен одной из них? Они содержали цианистый калий. Так было написано на листке, найденном полицией в сейфе.

Она умолкла, глядя в песок. Недалеко от нас села чайка, осторожно косясь в нашу сторону. Но не найдя ни хлебных крошек, ни остатков вафель от мороженого, которые часто валяются на берегу, быстро поднялась на своих неуклюжих крыльях. Я посмотрел на Сесилию. В ее глазах стояли слезы.

— А капсулы исчезли, — наконец выдавила она. — Так сказали полицейские. И спрашивали, не знаю ли я чего-нибудь об этом.

— О сейфе, открыть который потребовалась бы масса динамита?

— К сожалению, большого искусства не понадобилось. Ключ был столь же громоздок, как и сам шкаф. Огромный, тяжелый, с массой бороздок. Густав не мог носить его с собой, и ключ висел на гвозде в книжной полке, спрятанной за «А» до Апостата.

— Прости, не понял.

— Первого тома Шведской энциклопедии, — улыбнулась она. — «Туда никто не заглядывает, — говорил мне Густав. — Поскольку там не хранится ни спиртное, ни деньги, туда никто не ходит».

— Кто-нибудь мог видеть, где он берет ключ?

— Не исключено. Обычно он уходил в библиотеку, чтобы взять ключ, а потом — чтобы повесить его обратно. Не думаю, чтобы кто-нибудь шпионил за ним, но если дверь оставалась открытой, вполне возможно, что кто-то и видел.

— Понимаю. Убийца видел, где висит ключ, знает, что хранится в сейфе, забирается туда и крадет и яд и рукопись. Просто и незатейливо. Густав имел обыкновение показывать свои драгоценности любому, кто пожелает, поэтому сразу и не скажешь, кто бы это мог быть.

— Думаю, ты идешь по ошибочному следу, — сказала она серьезно. — Убийство не имеет никакого отношения к рукописи. Рукопись украли, чтобы запутать и увести от следа. Густав убит совсем по другим причинам. Я почти знаю, кто убийца.

Но прежде чем я успел продолжить свой неформальный допрос, нас внезапно прервали.

— Прости, — послышался голос за моей спиной. — Не знал, что у тебя свидание, — голос звучал недружелюбно, иронично и с намеком.

Я обернулся. И увидел Бенгта Андерссона. В плавках, с двумя порциями мороженого.

— А, это ты, — улыбнулся он. Раздражение исчезло, и он сел между нами, протянув одну порцию мне. Что это — жертва в знак примирения? Извинение за ревность?