Мурена относился к этому абсолютно спокойно и хладнокровно, как к неизбежности. Он напоминал, что в Зоне ничего не происходит просто так, и, если человек погиб, значит, Зона за что-то его наказала, значит, он плохо подумал о Ней, или в глубине души был недостаточно предан «Братству». Если же он верно служил Зоне, но та всё равно почему-то решила забрать его жизнь, значит, такова Её воля. Но после смерти мученика ждёт награда – его душа сольётся со сверхсущностью и обретёт вечное блаженство.

Другой «уважительной» причиной, чтобы отлучиться за пределы базы, была «командировка». Иногда какого-нибудь члена секты посылали с заданием в другую часть Зоны. Такой чести обычно удостаивали лишь тех, кто состоял в рядах «Братства» достаточно долго и доказал свою преданность. Задание могло состоять в том, что «серафим» просто приходил в один из авантюристских лагерей, вёл там совершенно обычное существование: предпринимал вылазки за реликвиями, возвращался, продавал улов, ел, спал, слушал байки у костра, наблюдал за тем, что происходит, передавал информацию связному, и так до особого распоряжения.

Похоже, всё оказалось даже хуже, чем полагал Ворон, и во всех более-менее крупных местах скопления авантюристов в Зоне у «серафимов» имелся как минимум один свой агент. Да уж, не зря Ворон-Ярый подстраховался и оставил Косатку на попечение своему старому знакомому Барракуде. Когда двое авантюристов наконец-то добрались до Бара, наёмник, который был обязан Ярому жизнью, по счастливой случайности тоже оказался там.

Ворон скучал по Косатке каждый день. Невыносимо, до жути. Скучал с самого начала – с того дня, когда передал её Барракуде, строго наказав оберегать и охранять как зеницу ока, а затем вынужден был покинуть любимую, уйти из Бара в направлении Лягушатника. Скучал, когда вёл нехитрое существование простого авантюриста, дожидаясь появления вербовщика. Скучал по пути к мёртвому городу и скучал сейчас. Правда, времени на то, чтобы сидеть и страдать, у него не было.

Косатка говорила правду – распорядок дня на базе был организован таким образом, что у адептов секты не оставалось свободного времени. Всегда приходилось чем-то заниматься, «полностью себя отдавать». Когда они не маршировали – Ворон дежурил в столовой, или подметал на плацу, или собирал реликвии в лесу, или заступал на ночную вахту. Но что бы он ни делал, образ Косатки неизменно присутствовал где-то на бэкграунде его сознания.

Иногда «музыка» вдруг начинала греметь прямо посреди ночи. Сонных «серафимов» поднимали и заставляли идти на групповую медитацию, или маршировать на плацу вокруг памятника Ильичу. Опять. Этот плац, который Ворон помнил уже до малейшей трещинки в асфальте, так ему приелся, что авантюрист ненавидел его лишь немного меньше, чем пресловутый вальс ни в чём не повинного композитора Иоганна Штрауса.

Когда кто-то жаловался на то, что ему не хватает времени, чтобы выспаться, Мурена неизменно вспоминал бразильское племя «пираха», представители которого якобы почти никогда не спали. Ворон не знал, существовало ли вообще в реальности когда-нибудь племя с таким названием.

Пираха, по словам Мурены, жили глубоко в джунглях. И в то время, как обычные люди, отправляясь спать, привыкли желать друг другу: «Спокойной ночи», на языке пираха такое пожелание звучало примерно так: «Не спать! Всюду змеи». И, действительно, змей вокруг было в избытке. Периодически пираха позволяли себе подремать – минут пятнадцать или полчаса. Причём делали это прямо там, где их застал приступ сонливости, – на берегу реки, или прислонившись к стенке хижины. Немного отдохнув, пираха снова принимались за повседневные дела.

Они считали, что спать долго нельзя. Во-первых, сон лишает силы, а во-вторых, сон – это маленькая смерть, и каждый раз человек пробуждается немного другим, то есть теряет себя.

– Пираха знают, что они, как и всё живое – дети леса, – говорил Мурена. – Для них лес – это сложный живой организм, по отношению к которому они испытывают неподдельный трепет, а иногда даже страх. Лес наполнен необъяснимыми и странными вещами, которые они и не пытаются разгадать. Лес полон тайн… даже нет, лес – это вселенная, лишенная законов, логики и упорядоченности. Поэтому лес – это страшно.

У Ворона единственной ассоциацией с Бразилией был указатель, расположенный на локации Заброшенные Склады. Указатель, на котором среди прочих присутствовала стрелка с шуточной надписью «Рио»…

Хронический недосып, ночные медитации, фоновая «музыка», регулярные монотонные действия, долгие часы марша по кругу (Раз – два! Раз – два! Ша-агом! Сми-ирно!) давали свои плоды. В совокупности эти факторы позволяли осуществить сдвиг сознания человека и эффективно изменить восприятие времени у людей, находящихся на базе. Вдобавок ко всему вышеперечисленному, гаджеты на территории города Светлый Путь регулярно по необъяснимым причинам начинали глючить, и смотреть на часы зачастую было бесполезным. Цифры хаотично менялись: например, только что гаджет показывал 17:56, а в следующую секунду уже 15:21, ещё через мгновение 03:41, и так далее. Да и пялиться на часы рядовым «серафимам» было особо некогда.

Наручные часы имелись только у капитана, и он с ними постоянно сверялся. Косатка предупреждала Ворона о проблемах с гаджетами в городе, и теоретически он тоже мог взять с собой такие часики, но это бы сразу привлекло к неофиту ненужные подозрения. Ведь предполагалось, что новобранцы не знают о возможных сбоях компьютерной техники.

В общем, в итоге Ворон практически полностью утратил ориентацию во времени. Иногда ему казалось, что он находится на базе всего три недели, иногда – два месяца, а иногда – уже целых полгода. В определённый момент, во время очередной многочасовой медитации, когда он сидел в жарком тёмном помещении среди множества людей, монотонно бубнящих мантры, а из динамика раздавалась до боли знакомая проповедь «гуру», Ворон почувствовал, что ещё чуть-чуть – и он не выдержит. Что вот-вот он слетит с катушек, и на самом деле во всё это поверит. Или умрёт. Он попытался вызвать в памяти воспоминание о Косатке, как обычно делал в критические моменты, но тщетно. Его разум как будто затянула густая мутная пелена.

И тогда он вспомнил другое… Он вспомнил сентябрь в своём родном городе. Солнце припекало ещё почти по-летнему. Он учился в старшей школе. Они компанией гуляли после уроков. Он, двое его знакомых, и прекрасная девушка с каштановыми волосами, которая ему нравилась, тогда ещё просто нравилась, тогда он ещё не убивался по ней так сильно, как позже. Они четверо шли, шутили и смеялись. По дороге мимо промчалась машина, и из открытого окна до них долетела песня: «Этот город самый лучший город на земле… Он как будто нарисован мелом на стене…»

Ворон пришёл в себя. Вокруг сидели странные люди и твердили мантры, раскачиваясь в трансе. В помещении стоял сумрак, а ещё было ужасно жарко. Но это ничего страшного, это терпимо. Он всё переживёт. Ворон снова закрыл глаза и принялся повторять: «Ом мани падме хум…»

Ворону повезло, а вот парню по прозвищу Лапша повезло меньше. Однажды его заставили дежурить три ночных смены подряд за то, что возразил капитану. Вышло так, что Лапша не спал несколько суток. В итоге бедолага не выдержал, у него сорвало крышу, и он пришил из автомата двух своих «братьев», которые стояли с ним в дозоре. По какой-то случайности неподалёку в этот момент проходил другой капитан, и он пристрелил обезумевшего Лапшу. Это оказался тот самый Аспид, что стоял во главе отряда, в котором раньше была Косатка. Если бы не Аспид, Лапша, вполне возможно, успел бы перестрелять ещё кучу безоружных сектантов.