Надо заметить, что обе революции, Американская и Французская, выросли из кризиса старого, сословного представительства, в первом случае из разногласий по поводу взимаемых Англией без согласия американских представителей налогов, в другом из созванных королем Генеральных Штатов. Таким образом, здесь в событийной форме произошел поворот от сословно — представи — тельной и, значит, пассивной трактовки представительства к его национальной, суверенной и активной трактовке. Двусмысленности понятия была тем самым придана ориентация.

В Америке термин «представительная демократия» предложил Александр Гамильтон. Но полноценная теория представительной демократии (без использования термина) была дана во Франции, революционным аббатом Эммануэлем Сийесом, в небольшой брошюре «Что такое третье сословие»[20]. В этой брошюре Сийес показал необходимость представительства суверенного народа, но представительства всей нации, в которой преобладает третье сословие.

Сийес разделял ординарное представительство, соответствующее конституции, и экстраординарное, учредительное представительство, которое возникает во время революции с целью принять эту конституцию и которое поэтому не ограничено никакой правовой формой. Эта революционная форма репрезентации позднее получила развитие в «Советах» самоуправления, возникавших во Франции в 1871 году, в России в 1917 году, в Венгрии в 1956 году и в ряде других революционных государств. Эти Советы, возникнув из недр «старого порядка», выполняли прежде всего роль по его демонтажу. Таким образом, репрезентация, как и суверенитет, имеет свою революционную сторону, оборачиваясь против тех самых властей, которые претендовали на репрезентацию общества сверху вниз.

После поражения Французской революции в Европе настал период реакции. В рамках компромисса между революцией и Старым режимом, Гегель создал модель многоуровневого либерального государства, которое венчает мало что решающий монарх, ставящий точки над i. Гегель указывал, что эта персональная инстанция необходима, так как она репрезентирует свободную субъективность каждого из граждан. Так он апеллировал к старой, персоралистской форме репрезентации в терминах субъективистского индивидуализма и либерализма.

XIX и XX века были в целом временем победного шествия представительной демократии, в той или иной ее форме. На протяжении всего этого времени то и дело обострялось противоречие между «аналитической» и «синтетической» трактовками репрезентации. Является ли парламент местом согласования интересов (эта интерпретация более принята в англосаксонских странах), или же он выражает несводимое единство нации (континентальная модель)? Актуальны обе эти модели, но по мере сращивания современного государства с бизнесом и по мере преобладания экономической легитимации этого государства налицо опасность преобладания «аналитической» трактовки репрезентации и постепенной эрозии публичной сферы государства.

Институт репрезентации — канал коммуникации политики с иными сферами культуры (религией, искусством, наукой). Так, начиная с XIX века политическая репрезентация тесно сближается с экспериментальной наукой — государство стремится узнать волю внешнего ему народа («черного ящика») через выборы, организованные по строго соблюдаемой формальной процедуре. Особую, промежуточную между политикой и искусством нишу занимают средства массовой информации.

В наше время, когда доминирующим средством массовой информации становится телевидение, политика все больше превращается в зрелище, постоянно подручное, яркое, доступное для созерцания, но удаленное в пространстве и времени, закрытое для непосредственного участия. Мы в каком — то смысле возвращаемся в XVII век, век барочной репрезентации, а точнее, сразу в точку его кризиса. Телевизор в наше время — красный уголок, политический алтарь любого дома, способ политизации в одиночестве. Репрезентация в смысле современных медиа, все более индивидуализирующих пользователя (телевидение, Интернет, аудио— и видеоплееры), реализует сегодня заложенный с самого начала смысл: интеграцию отчужденного общества одиночек посредством воображения и символа. Но опасность телевизионного «подключения» к политике — в пассивности и изоляции зрителя и в безответственности тех, кого показывают на экране. Они представляют нас, но мы их не выбираем и не уполномочиваем. В этом смысле Интернет, хотя он тоже построен на воображении одиночки, может потенциально сыграть революционную роль, поскольку позволяет активно разделить, сообщить одиночество.

Однако на массовом уровне репрезентация в СМИ, и даже в Интернете, все больше работает по «нисходящей» модели: телевизионные персонажи формируют простых членов общества, поскольку те подражают тому, что видят по телевизору, перенимают типичные формы поведения. Голливудское кино, любимые нашими зрителями сериалы являются своего рода репрезентативным институтом, поскольку их эстетика полностью построена на столь любимой Шмиттом типизации. Сериалы играют скрыто политическую роль: их эстетика, основанная на сознательной и акцентируемой штамповке, сильна тем, что задает массам стереотип поведения и модель идентификации: такого рода репрезентация формирует массу. У нас в России во время перестройки сначала не отрываясь смотрели съезды депутатов, а потом, когда интерес к политике угас, стали по инерции смотреть сериалы. Но если в первом случае идентификация с происходящим на экране могла вылиться в политическое действие, сегодняшние программы, как политические, так и развлекательные, предлагают нам скорее «суррогаты коллективности».[21]

Репрезентация сегодня переживает кризис. Идея единства нации разрушается, поскольку теряется ее этническая и культурная гомогенность. Государства, и особенно новые межгосударственные образования, слишком велики, чтобы в их органах власти были реально представлены местные интересы. К тому же институты созданы по принципу репрезентации единства, и поэтому центральная элита все более независима от своих конституентов. В СМИ идет все большая эмансипация знака от референта. Люди все меньше склонны идентифицироваться с парламентскими политиками, с массовыми партиями, с идеологиями — скорее, они ориентируются на медийные фигуры и рекламные кампании, занимая по отношению к политике позицию разборчивого потребителя. Впрочем, идея репрезентации изначально находится в противоречии с демократическим, гражданственным обществом. Это видел уже Руссо, а в наше время Арендт, которая считала, что репрезентация культивирует политическую пассивность гражданина, его разобщенность с другими, акцентируя только его идентичность. Возможной альтернативой, репрезентацией активности могли бы быть, с ее точки зрения, революционные Советы — цепочка последовательного делегирования, основанной] на прямо демократических местных собраниях граждан. Но Советы очень непрочны и легко подчиняемы партиями или исполнительными комитетами. Советы — это форма репрезентации, которую Сийес называл учредительной, экстраординарной. Пусть они не обладают суверенным блеском или правовой формой, они содержат в себе более фундаментальное, событийное ядро репрезентации — переход человека от пассивности к активности, от подчинения к самоуправлению. Современный кризис суверенного репрезентативного государства неизбежно приведет и уже приводит к расколу суверенитета и репрезентации на их консервативную и революционно — резистентную формы.

Понятие государства в четырех языках. СПб.: Европейский Университет, 2002.

Ямпольский Михаил. Возвращение Левиафана. М.: НЛО, 2005.

Geschichtliche Grandbegriffe. Historisches Lexikon 2ur politisch — sozialen Sprache in Deutschland / Hrsg. O. Brunner, R. Koselleck. Stuttgart: Klett — Cotta, 1972—.

Kervegan Jean — Francois. Sovereignty and Representation in Hegel // The Philosophical Forum 31. 2000. № 3&4. P. 233–247.