— Вы не понимаете! — Хранитель взволнованно заходил по комнате. — Никто в здравом уме на такое не согласится.

Толик вспомнил страх Нимета перед этой, казалось бы, безобидной вещицей.

— Да что в ней такого? Вы правы, преподобный, я не понимаю. Почему полевой стражник, не боящийся вступить в схватку с врагом, смотрящий в лицо смерти, опасается какой-то шапочки.

— Что смерть? Лишь пересадочная станция. Один из пунктов на пути идущего.

— А что шапочка?

— Шапочка — это одиночество. Представь, что ты абсолютно один в этом мире, и, кроме тебя, никого нет.

Толик на минуту задумался:

— Да это было бы невесело. Очень невесело. Пожалуй, через какое-то время человек, оказавшийся в такой ситуации, взвоет от тоски.

Хранитель кивнул:

— Все мы связаны гораздо более тесно, чем можно было бы подумать. Людское сообщество — как один организм. И весь этот организм объединяет ментальное поле. Сэнсы отлично чувствуют его изменения, но это не значит, что ментальное поле недоступно для других людей. Будь так, люди не могли бы на него воздействовать, а ментальная волна не могла бы воздействовать на умы и настроения.

— Может, это было бы лучше? — сказал Толик.

— Ты в самом деле так думаешь? — удивился О'Брилин. — Тысячи, быть может, миллионы неприкаянных людей, чувствующих себя одинокими? Это было бы ужасно.

— Но человек все равно иногда чувствует себя одиноким.

— И как оно?

— Скверно, — признался Толик.

— И это при том, что по-настоящему одиноким человек не бывает никогда. В глубине души он ощущает, что он не один, что он — часть общества. Ощущает даже тогда, когда считает, что одинок.

Ментальное поле не всегда постоянно. Любой отзвук, любое изменение нашего настроения изменяют общее ментальное поле планеты. Да, в весьма незначительных пределах, но меняют. По сути, из этих самых изменений ментальное поле и состоит. Мы сами его создаем.

— Это как коллективный разум? — улыбнулся Толик.

— Скорее, как коллективное настроение. Каждый его формирует, и каждый получает ответную волну. Как правило, ту, на резонанс с которой настроен. Думайте о хорошем, Анатолий. Попасть в резонанс с недоброй волной — очень скверная штука. Особенно скверная тем, что разорвать этот резонанс человеку очень непросто.

— Если не надеть на него шапку каторжника? — спросил Толик.

— Да. Пожалуй, это единственный случай, когда человеку полезно побыть одному. Почувствовать себя одиноким. От него зависит, куда он сделает следующий шаг. Если сможет вернуть себе безмятежность духа, для него будут открыты любые пути. Если не сможет… — О'Брилин вздохнул. — Тогда, по крайней мере, он не будет усиливать недобрую ментальную волну.

— Но перемены настроения свойственны всем, — сказал Толик.

— Анатолий, я был о вас лучшего мнения. — Хранитель смотрел с укоризной. — Уж не считаете ли вы, что мы спешим изолировать от общества каждого, кто ушиб ногу и по этому поводу высказал десяток-другой эмоциональных предложений?

Толик покраснел.

— Я так совершенно не думаю, — поспешил сказать он.

— А мне показалось, что нечто в этом роде вы сейчас и представили.

Толик покраснел еще больше.

— Шапочка — это крайняя мера, — продолжил О'Брилин, — и применима она может быть лишь к людям, совершившим преступление. И то далеко не ко всем. Что до остальных, мы предпочитаем действовать мягче: убеждение, поиск компромиссов. Свободного человека никто не может принудить надеть шапочку каторжника.

— Получается, стрелки надели их по собственной воле? Или они — сбежавшие каторжники?

— Не знаю. Пока не знаю. Но будьте уверены, я это выясню.

— Спасибо, что все рассказали мне, преподобный, — поблагодарил Толик.

— Пустое. Олди Энц тоже рассказал бы вам о шапочках. Да, этот разговор не доставил бы ему удовольствия, но он не стал бы от вас ничего скрывать.

Толик в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что никто не объяснил бы ему суть этого явления так доходчиво, как хранитель.

— Дела кипят, и в это время вы меня посылаете с письмом к наставнику Траю?

— У вас есть другие предложения? Нет? Съездите, старику будет приятно. А думать вы можете и по дороге. Если надумаете что-нибудь интересное, дайте знать через сэнсов. В любом отделении префектуры примут ваше сообщение и направят его по назначению.

Других предложений у Толика не было, он и возражал-то в основном для порядка. Думать он действительно может где угодно.

— Могу я испросить пару дней дополнительно к этой поездке?

— Для чего, если не секрет? — Хранитель удивленно поднял бровь.

— Никакого секрета. Хочу навестить одного из своих земляков, раз уж выдалась поездка в том направлении. Крюк будет не так велик, обернусь за пару дней.

— Разумеется, вы можете это сделать. Прошу вас обращаться в любое время, если будут какие-нибудь вопросы.

Хранитель попрощался. Толик некоторое время подумал о том, с чем связано такое странное поручение, но появившийся на пороге Нимет отвлек его от размышлений.

— Мне сказали, что мы уезжаем, — сказал полевой стражник.

— Это так, хранитель отправляет нас с поручением в обитель наставника Трая.

— Тогда я пойду готовить фургон.

— Хорошо. Как только все будет готово к отъезду, дай знать.

Через час полевой стражник появился на пороге. Нимет пришел сказать о готовности фургона и принес новую дорожную одежду:

— Ваш плащ, господин Анатолий.

— Откуда? — удивился Толик.

— Мне дал его ключник префектуры, а откуда он у него и почему именно такой, понятия не имею.

Толик с интересом развернул сверток. Плащ был двухцветным. Вроде бы ничего особенного, но каждый цвет по отдельности был весьма символичным. Плащ был наполовину белым, наполовину — бежевым. Без каких-либо дополнительных знаков. Цвета префектуры и хранителей. По сути, плащ не означал ничего, но намекал на очень многое. Вряд ли кто-нибудь осмелился бы носить такой плащ без специального разрешения. Формально это не было нарушением, но являлось своеобразным вызовом. А кто знает, что хуже. Можно сказать, Толик стал обладателем абсолютно эксклюзивного плаща.

— Припасы для наставника Трая загрузили?

— Да, все готово. И проездные нам выдали, чай, по казенной надобности едем, а не по личному делу. — Нимет достал кошель, в котором звенело несколько серебряных монет.

— Что ж, тогда в путь.

Через десять минут их фургон выехал из ворот префектуры и не спеша покатил по городу в сторону юго-восточных ворот. Еще через полчаса ворота остались позади.

Осень была в разгаре, к городу тянулись крестьянские подводы, груженные фуражным зерном и мукой. Крестьяне предпочитали собираться в небольшие обозы и ехать совместно, переговариваясь, обсуждая последние нехитрые новости. Двигались телеги и в обратном направлении. Большей частью пустые. Некоторые возчики брали с собой ребятишек (прокатиться до города), и те весело галдели. Один из крестьян что-то шептал на ухо молодой супруге, та заливалась веселым смехом. Всем этим людям не было никакого дела до грусти, которая одолевала Толика.

«Какое же здесь единение? — подумал он. — Я грущу, а никому вокруг и дела нет. С другой стороны, если бы все вокруг вдруг погрустнели, было бы печально. Единение единением, но у всех свои дела, свои заботы и радости».

— А что, господин Анатолий, все-таки ловко мы стрелков поймали, — сказал Нимет.

— Не напоминай, опозорились на всю префектуру.

— А вот и нет. Я слышал, как полевые стражники обсуждают нашу засаду. Говорят, хорошо у нас это получилось. Да и префекторы, считай, такого же мнения.

— Думаешь? — с сомнением спросил Толик.

— Уж будьте уверены, так оно и есть.

Ближе к обеду поток подвод уменьшился. Тогда-то на дороге и появился человек в хорошо знакомом Толику пончо. Судя по весьма характерному одеянию, человек принадлежал к пока мало знакомому Толику братству слушающих. Он неторопливо шел вдоль дороги, провожая взглядом проезжающие мимо подводы.