Маджиде почти повисла на руке Омера. В голове у нее была полная пустота. Вернее, она ни о чем не думала, лишь следила за картинами, одна за другой проносившимися в ее воображении. Одно связывало ее с материальным миром: сознание того, что она стоит рядом с Омером и крепко держится за его руку. Глаза ее были полузакрыты. На душе, после того как она выплакалась, стало легко, а вслед за этой легкостью пришло ощущение счастья. Самые долгие объяснения не могли бы сблизить их больше, чем эти минуты молчания.

Дойдя до квартала Шехзадебаши, они свернули направо. Маленькие, темные домишки, казалось готовые развалиться, лепились к вырисовывавшейся впереди арке акведука. Луна умирала на замшелой черепице крыш и вновь возрождалась в стеклах крошечных окошек. Деревца и трава, пробивавшиеся из камней акведука, при свете луны рельефно выступали на фоне неба.

У деревянного двухэтажного дома Маджиде и Омер остановились. Обоих охватила необъяснимая грусть. Хотелось говорить и говорить, но они не находили слов. Как будто все, что они видели и перечувствовали за этот вечер, свалилось им на плечи и придавило их своей тяжестью.

Омер взял Маджиде за руки. Ему хотелось ласкать их, шептать девушке нежные слова. Но она, очевидно, неверно поняла его движение и крепко пожала ему руку:

— Прощайте.

Омер молча посмотрел ей в лицо, словно собираясь что-то сказать, но, неожиданно передумав, только улыбнулся.

— Прощайте, — сказал он и выпустил ее руку.

— Ох, барышня, где вы пропадали?.. Вас ждут, — сказала Фатьма, открывая ей дверь. — Дядюшка очень сердится.

Маджиде пожала плечами. «А мне какое дело», — хотелось сказать ей, но Фатьма не дала ей говорить.

— Они в зале на верхнем этаже. Сегодня пришло письмо, должно быть, от вашей матушки. Они читали его, говорили что-то, потом опять читали… Даже барышня еще не спит.

Маджиде встрепенулась. «Неужели снова какая-нибудь беда?» — пронеслось в ее голове. Она быстро поднялась по лестнице и вошла в зал. Тетушка Эмине и дядюшка Талиб, стараясь казаться спокойными, ждали ее полулежа на низкой софе. За маленьким столиком чуть поодаль сидела Семиха, делая вид, что погружена в чтение.

— Послушай, дочь моя, — сказала тетушка Эмине, смерив Маджиде пронизывающим взглядом, — где ты так поздно гуляешь? Время уже за полночь.

Маджиде растерянно огляделась. Семиха углубилась в чтение романа. Дядюшка Талиб с необычайным вниманием изучал шляпку вколоченного в пол гвоздя.

— Сколько времени я молчала, — продолжала тетушка Эмине. — Все надеялась, что ты образумишься. Но наша — тьфу, тьфу, не сглазить бы — серьезная, послушная девушка с каждым днем ведет себя все хуже. Наедается где-то на стороне, словно и обеды наши не по ней, приходит домой ночью, чтобы никто не видел, и утром, ни с кем не поговорив, исчезает. Соседи уж бог знает что говорят. Кто видел тебя в Бейоглу с каким-то молодым человеком, кто встречал в парке, куда ты ходила слушать саз с пожилым беем. Врать не буду, сначала я верить не хотела. Все-таки ты из нашей семьи, а в нашей семье, слава Аллаху, еще ни о ком не шла худая слава. Но ведь не все правоверные — лгуны. Клянутся, божатся, что говорят правду… Мы ждали, думали: сама возьмешься за ум. Но больше терпеть я не намерена. Перед покойным твоим отцом, да хранит его душу Аллах, отвечать-то мне придется за тебя. Нам он доверил твою честь. Никогда я и думать не могла, что доживу до такого позора!

Тетушка Эмине никак не решалась произнести самого главного и несколько раз поглядывала на дядюшку Талиба, словно говоря: «Скажи же ты». Старик заерзал на софе, задумался.

В зале воцарилась глубокая тишина. Маджиде, кусая губы, ожидала конца разговора. Видя, что дядюшка Талиб не решается раскрыть рта, Эмине снова обратилась к девушке:

— Послушай, дочь моя, отец твой умер, упокой его душу Аллах. Сегодня мы получили письмо от твоей матери. Несчастная женщина сама не знает, что пишет…

— Да, вопросы наши так и оставила без ответа. Пишет только: дочери моей, ради бога, ничего не говорите, чтобы она не убивалась… — вставил Талиб-эфенди.

— Может не волноваться, — съязвила тетушка Эмине, — доченька ее и не думает убиваться…

Семиха тихонько фыркнула. Маджиде услышала это, и возмущение, наполнявшее ее душу, дошло до предела. Она хотела, чтобы разговор этот закончился как можно скорее.

-: Могу я прочитать письмо? — спросила она.

— Зачем? — сказала Эмине-ханым, переглянувшись с супругом. — Она его на наше имя прислала. Бессвязные слова…

Маджиде рассердилась.

— Но почему я не могу его прочесть?

— Если тебе интересно знать, что с твоей семьей, поезжай домой, узнаешь.

— Конечно, конечно, — тотчас поддержал супругу дядюшка Талиб. — На месте будет виднее.

Маджиде почувствовала, что кровь бросилась ей в голову. Она не знала, что ответить. Ей хотелось уйти к себе, спокойно обдумать случившееся. Но в то же время лучше покончить с этим делом сейчас же. Пусть они выложат все, и тогда она узнает, что от нее скрывают. Ясно, сегодня ее встретили так отнюдь не потому, что она вернулась домой поздно.

— Мама пишет, чтобы я вернулась в Балыкесир? — спросила она как можно спокойнее.

— Нет, — проговорилась Эмине-ханым. И тут же поспешила исправить оплошность: — Да, то есть пишет она много, но смысл такой…

— Конечно, смысл такой, — снова пробормотал дядюшка Талиб. — Одним воздухом в Стамбуле не проживешь. Валиде-ханым, правда, не пишет об этом, но уже два месяца…

Сердитый взгляд тетушки Эмине заставил его умолкнуть.

— Дело не в том, — продолжала она. — Разве об этом стоит говорить? Слава богу, у нас в доме еще найдется кусок хлеба для тебя. Ты нам не в тягость. Да оградит тебя Аллах от подобных мыслей.

— Конечно, конечно, — поддакнул дядюшка Талиб. — Одним ртом больше или меньше — разница невелика. Да вот и мать твоя пишет, что, как только разберется в делах отца, все поправится. — И тут же пробормотал себе под нос: — Не так-то просто разобраться в его делах. Неизвестно, останется ли что-нибудь после того, как все будет улажено.

Эмине снова метнула на супруга сердитый взгляд, и он, вздохнув, умолк. Маджиде уставилась на тетушку. Никогда еще не испытывала она такого отвращения к этой старой женщине, безуспешно пытавшейся с помощью самой примитивной хитрости обмануть ее и утаить свои истинные намерения. Дядюшка Талиб, который вообще не умел скрывать своих мыслей и беспрерывно проговаривался, казался Маджиде куда более порядочным человеком.

— Я ведь сказала — дело вовсе не в этом, — продолжала тетушка Эмине все с тем же видом оскорбленного достоинства. — Речь идет о чести нашей семьи. По правде говоря, я сама напишу твоей матери: пусть знает, что творит ее дочь. Если захочет, оставит тебя здесь, а нет — сама подумает, как быть.

Маджиде постояла еще немного, глядя себе под ноги, потом обвела взглядом всех. На лице ее была написана твердая решимость. Семиха отложила в сторону роман и спокойно, уже считая излишним всякое притворство, поглядывала на кузину с довольной улыбкой. Дядюшка Талиб зевнул во весь рот. Не произнеся ни слова, Маджиде повернулась и ушла к себе.

Сразу вслед за ней и прочие члены семьи разошлись по своим комнатам. Маджиде села на подоконник. Она прислонилась головой к оконной раме и подняла глаза на луну. Неужели этот лучистый круг, с насмешливым спокойствием взирающий на самые зловещие деяния, с одинаковым равнодушием освещающий все, — это та самая прекрасная и пьянящая до самозабвения луна, которой недавно они любовались на море вместе с Омером?

Маджиде медленно поднялась. Весь дом уже погрузился в глубокое молчание. Она осторожно, на носках, подошла к кровати, встала на колени и вытащила черный сафьяновый чемоданчик. Аккуратно сложила свои немногочисленные вещи. Надела кофейного цвета свитер и клетчатую юбку. Девушка не испытывала ни волнения, ни тревоги. Надев пальто, она немного постояла посреди комнаты, огляделась. Взяла лежавшие на кровати ноты, уложила их в чемодан. Больше ноги ее здесь не будет!