— Стоит все-таки жить, если есть на свете такая штука, как весна, — пробормотал он.

Улицы постепенно оживали. Пронзительный скрежет первых трамваев заполнял город. В садиках соседних домов слышался стук деревянных башмаков, хлюпанье насосов, плеск воды. С шумом распахнулись, железные ставни на одном из окон. Урча пронесся по улице автомобиль и свернул на проспект.

Омеру подумалось, что не только жизненный уклад его родственников, но и жизнь всего города разнохарактерна и пестра, словно состоит из множества заплат. Природа и техника, тысячелетняя древность и нынешний день сосуществуют рядом. Красота и фальшь, полезное и ненужное уживаются друг с другом, переплетаются и громоздятся одно на другое.

Кто-то завозился на первом этаже: это, должно быть, встала Фатьма, готовит завтрак. Омер подошел к зеркалу, поправил галстук, причесался. Он решил подождать немного, а потом пойти умыться и напиться воды.

В соседней комнате послышались шаги, открылась дверь. Омер вскочил и, не успев ничего сообразить, оказался в зале. Маджиде с полотенцем в руках уже прошла в умывальную. Через приоткрытую дверь он заметил ее белый ночной халат и спутанные волосы. «Значит, она спала раздевшись», — подумал молодой человек. Это ему показалось странным, будто сон в одежде был признаком истинного горя.

Маджиде умылась и, вытирая лицо, неторопливо возвращалась в свою комнату. Омер растерянно оглянулся по сторонам и, схватив маленькое розовое полотенце, висевшее на спинке стула, принялся мять его в руках.

Подняв голову, девушка равнодушно посмотрела на него, словно не узнавая, и вяло обронила:

— А, это вы? Бонжур.

Омер, похлопывая себя по коленям скрученным полотенцем, ответил ей с чисто детским воодушевлением:

— Да, это я. Я пришел поздно… Вы уже спали… То есть рано ушли к себе… Я не мог с вами увидеться… Да отойдет ваше горе в прошлое. То есть дай вам бог здоровья!

Он видел, что Маджиде порывается уйти, и говорил быстро, чтобы хоть ненадолго удержать ее. Было видно, что девушка провела бессонную ночь. Веки ее покраснели, припухли, лицо побледнело, щеки ввалились. Омер понял, что был не прав, полагая, будто она провела спокойно всю ночь. Он говорил и одновременно осматривал ее с головы до ног. В длинном белом ночном халате Маджиде показалась ему еще выше и тоньше, чем накануне. Между халатом и домашними туфлями из алого бархата виднелись узкие и белые, как слоновая, кость, лодыжки. Короткие рукава с оборками оставляли открытыми покойные руки. От запястья к пальцам веером разбегались голубоватые жилки. В прядях остриженных вьющихся волос блестели капли воды.

Больше Омер ничего не мог сказать. Девушка не выказывала никакого смущения от того, что стояла в ночной одежде перед незнакомым юношей. Ее смелый взгляд совсем смутил Омера. Если бы она покраснела и начала с наигранным волнением закрывать то одну, то другую обнаженную часть тела или попыталась убежать, Омер наверняка стал бы отпускать банальные шуточки. Но стоявшая перед ним девушка вела себя естественнее, чем он, и в этом было ее преимущество.

— Да… Я очень расстроен. — Омер запнулся. — Дай бог вам долгой жизни!

— Благодарю вас, — по-прежнему вяло, но учтиво ответила девушка и ушла к себе.

Омер тоже хотел было вернуться в свою комнату, но сообразил, как нелепо выглядела бы тогда его встреча с Маджиде, и направился к умывальнику. Он снял очки, провел мокрой ладонью по лицу и вытерся полотенцем, которое успел за это время свить в жгут. Хотя во рту у него пересохло, он забыл напиться. Вернувшись к себе, Омер долго стоял посреди комнаты. Он понимал, что вел себя глупо и предстал перед девушкой в смешном, жалком виде.

— Черт подери, выказать себя этаким болваном! — пробормотал он. — Уставился на нее так, словно собирался съесть. Кажется, она ужасно рассердилась, хотя и не подала виду. Если бы я был девушкой, я презирал бы таких мужчин.

Он не мог спокойно усидеть на одном месте. Ходить же по комнате из угла в угол тоже не мог — боялся выдать волнение. Поэтому он продолжал стоять посреди комнаты, исполненный неудовлетворения самим собой.

— В жизни нашей так много мелочей и пошлостей! Они-то и делают ее несносной, — проговорил он. «Да что это я», — тут же одернул он себя и, круто повернувшись, вышел из комнаты и спустился по лестнице на первый этаж.

Стол, накрытый белой клеенкой, был уже готов к завтраку. В двери, ведущие из сада, вошла Фатьма, обтирая о передник мокрые руки. Она несла эмалированную кружку с крупными зелеными маслинами.

— Вы садитесь, бей, наши поздно встают, — сказала она, ставя кружку на стол, рядом с тарелкой с сотовым медом.

Омер решил, что если он уйдет, не повидавшись ни с кем, то и на этот раз родственники не будут на него в обиде.

— Дядя уже ушел? — спросил он.

— Нет, еще и не вставал.

Значит, Галиб-эфенди совсем забросил дела. Наконец и он понял, что бесполезно являться в свою лавку на Ягискелеси до утреннего намаза, и решил подольше спать по утрам, полагаясь на своего шестнадцатилетнего мальчишку-приказчика.

Омер подвинул к себе стул и сел. Фатьма налила ему чаю. Наверху послышался шум открываемой двери и чьи-то шаги.

— Это Семиха? — спросил Омер с деланным равнодушием.

— Нет, что вы! Барышня встает не раньше обеда… Это Маджиде-ханым. Время идти в школу. Вчера она пропустила занятия, они с хозяйкой навещали приятельницу в Кадыкёе. Но как же она пойдет сегодня?

В зале по-прежнему слышался легкий шум. Наверное, Маджиде надевала туфли. Фатьма придвинулась к Омеру и зашептала:

— У нее в школе играют и поют. Разве можно пойти туда в такой день? — И, покачав головой, добавила: — Ну, а что делать здесь, в четырех стенах? Пойдет, прогуляется на свежем воздухе, легче ей станет… Так жаль ее, так жаль…

Маджиде спускалась по лестнице. На ней была спортивная юбка кирпичного цвета в зеленую клетку, кофейного цвета шерстяной свитер и такого же цвета берет. Омер посмотрел в ее сторону. По его лицу расплылась какая-то нелепая ухмылка. Маджиде, чуть улыбаясь, спускалась по лестнице. В полутемном зале были не так заметны краснота вокруг глаз и бледность лица. Она выглядела лишь немного вялой.

Ее улыбка задела Омера за живое. Не потому, что он считал неприличным улыбаться, когда постигает такое несчастье, — нужно быть слепцом, чтобы не заметить, как страдает Маджиде, — но эта одинокая девушка привыкла полагаться на себя и не хотела выказывать своего горя. Улыбка как будто отталкивала всякого, кто вздумал бы приблизиться к ней. «Я, кажется, впутаюсь в такую историю… Дай бог, чтобы все обошлось благополучно», — подумал Омер.

Маджиде села прямо напротив него. Взяла свою чашку, через силу сделала несколько глотков. На мгновение ее глаза встретились с глазами Омера. Этот юноша с прядями светло-каштановых волос, падавшими на белый лоб, показался ей немного чудаковатым, но искренним и приветливым. Взгляд Маджиде чуть-чуть потеплел, она вздохнула, прикрыв глаза. Весь ее вид, казалось, говорил: «Вы видите, что со мной делается».

Омер сразу все понял. Он посмотрел на нее в упор и тоже глубоко вздохнул. Как два человека, сидящие в одном купе вагона и говорящие на разных языках, они пытались объясниться робкими, застенчивыми улыбками.

Несколько раз Омер наклонялся вперед, намереваясь что-то сказать, но так и не решился. Маджиде как будто не замечала этого. Наконец оба одновременно поднялись из-за стола.

— Передай привет тетушке и дяде, — сказал Омер, обращаясь к Фатьме. — Так и скажешь: я, мол, ждал, ждал, но они еще не встали. Пусть не обижаются. — И, улыбаясь, добавил: — А Семихе передай, что я целую ее глазки.

Он взялся за шляпу. Маджиде собрала ноты и надела розовое летнее пальто.

— Вы тоже уходите? — бросил Омер как бы невзначай.

— Как видите.

«Да, — подумал Омер, — обычные приемы тут не подходят». Шаблонные фразы, веселые дерзости, которые так нравились его сокурсницам, игривые и подчас нескромные остроты — все это мертвым грузом сразу осело на дно его памяти. Но намерения его, напротив, стали более определенными. Когда Маджиде, выходя из дверей, случайно коснулась пальцами его руки, он вдруг покраснел как рак. Они пошли рядом. Изредка Омер ловил на себе взгляд ее черных глаз, одновременно печальный и неприступный. Тогда он терялся, бессмысленно оглядывался по сторонам и умолкал. Он и сам то и дело бросал косые взгляды на свою спутницу. И если полы ее пальто распахивались на ходу и он мог видеть плотно обтянутую свитером грудь, то у него перехватывало дыхание.