— Ты зачем сюда идешь? — разозлился он.

— Надо!

Его сопровождали и на бадминтонную площадку в сосед­ней роще, где властвовал еще один беляевский отказник, — бывший энимсовец Женя Якир, племянник командарма. В один прекрасный день явился Осипов, пришедший проявить солидарность. Так как у него был не вызывающий подозрений русский вид, охрана у подъезда его прозевала. Он поднялся на лифте и, прежде чем милиционер успел опомниться, по­звонил в дверь. Милиционер тут же схватил его, но дверь уже была открыта.

— Вы кто такой? — спросил милиционер.

— Владимир Осипов.

— Что вам нужно?

— Я пришел к Агурскому.

— Нельзя! Уходите!

— А почему нельзя?

— Нельзя и все!

Моя квартира не была единственной, подвергнутой блока­де в Беляево-Богородском. Точно так же блокировали кварти­ру Гриши Розенштейна. Сидел под домашним арестом и Юра Орлов, записавшийся русским докладчиком на семинар Воронеля. Ира, его жена, ходила за покупками в сопровождении «хвоста» и все время с ним цапалась. Юра, чтобы досадить осаждающим, выходил на балкон (квартира была на первом этаже) и начинал пилить металл ножовкой. Осаждающие взмолились. Но инструкции помешать Юре у них не было.

Они вообще не имели права входить в наши квартиры. Обалдевшие жители Беляева не знали, что происходит. ГБ распустило слух, что ловят валютчиков и что это засада. Хороша засада, про которую все знают! Когда я вернулся, жильцы смотрели на меня с симпатией.

Липавского я впервые увидел во время голодовки Азбеля, Рубина, Галацкого и Горохова. Когда я еще гулял на свобо­де, а Виталий был под домашним арестом, разнесся слух, что на Липавского совершено покушение. У Липавского, одного из немногих отказников, была своя машина. Согласно его версии (он сам был единственным источником информации), когда он в очередной раз вышел от Виталия, у его машины на выезде из Телеграфного переулка отказали тормоза, и он чудом спасся от аварии, едва доехав до дома на ручном тор­мозе! Пока он сидел у Виталия, злодеи из ГБ перекусили трубку с тормозной жидкостью, дабы его погубить.

Эту историю тут же легкомысленно продали иностран­ным корреспондентам. Мне сразу стало ясно, что это вздор. Во-первых, Липавский был совершенно неизвестен, и чего ра­ди нужно было устраивать это покушение, когда не устраи­вали покушений на Лернера или Польского, также имевших машины? Имел машину и Солженицын. Во-вторых, т. н. поку­шение на Липавского было бы на самом деле покушением не на него, а на толпу невинных людей при выезде из переулка на бульвар, причем, поскольку скорость машины там не могла быть высока, шансы на гибель водителя были невелики. Ни один здравомыслящий сотрудник ГБ этого не стал бы делать. В-третьих, как бы Липавский дерзнул ехать домой, в Болше­во, на ручном тормозе?

Короче говоря, такую клюкву можно было продать толь­ко такому доверчивому и доброму человеку, как Виталий, который никогда не имел машины и в конце концов оказал­ся ее жертвой в Израиле. Я сказал Рубину: «То, что говорит Липавский, просто невозможно». Зная Виталия, я абсолют­но уверен в том, что он не мог передать Липавскому о мо­их подозрениях. Но его квартира прослушивалась. Во всяком случае, Липавский стал избегать меня. Я не раз ловил на себе его испуганный взгляд. Расцвет его провокационной деятель­ности был уже после моего отъезда, пока во время дела То­ли Щаранского не выяснилось, что Липавский — штатный сотрудник ГБ. Я гордился тогда тем, что от моего внимания не ускользнул этот подозрительный человек. Жизнь, однако, показала, что Липавские были среди моих близких друзей, причем очень давно. У каждого из нас был свой Липавский.

10 июля Веру неожиданно вызвали в Черемушкинский райком к тому самому Олегу Книгину, у которого я был в конце 1972 года. В кабинете у Книгина сидел еще кто-то, не произносивший ни слова. То, что явился и я, Книгина не­приятно удивило. Он не нашел ничего лучшего, как отгова­ривать ехать в Израиль. Этого никто еще делать в отношении меня не пытался. У меня не было сомнений, что идеоло­гические органы решили провести эту операцию в пику ГБ.

Не знаю до сих пор, то ли это была общемосковская ак­ция, то ли затея только идеологических органов, то ли здесь проявил собственную инициативу первый секретарь Борис Чаплин, сын первого секретаря ЦК ВЛКСМ Николая Чап­лина, погибшего во время чисток. Это был редкий и, может быть, единственный случай, что сын жертвы сталинских чис­ток сделал партийную карьеру. Книгин не преминул на это сослаться;

— У Бориса Николаевича отец пострадал в период культа личности. Если бы ваш отец был жив, — поднял глаза к небу Книгин, — о, какое положение он бы имел!

Он обратился к Вере и призвал ее поставить интересы об­щества выше семейных. Я резко оборвал Книгина и посо­ветовал ему не вмешиваться в наши дела. Тут он перешел во фронтальную атаку:

— Вы едете в фашистскую страну.

— Я требую, чтобы вы прекратили говорить таким обра­зом о государстве Израиль. Это арабские режимы, которые поддерживает СССР, — фашистские и антикоммунистические. Израиль — страна демократическая.

— А разве вы не знаете о трагической судьбе палестинских беженцев?

— Давайте сначала обсудим проблему народов Северного Кавказа, крымских татар, а также Восточной Пруссии.

Книгин не выдержал. Он картинно встал и, вытянув руку вперед, воскликнул:

— Я горжусь, что мне приходится бороться с такими людь­ми как вы.

Выйдя из кабинета, я решился на очередной ход конем. Я отправил письмо на имя Брежнева, Андропова и т. д., где писал, в частности:

«...О. Г. Книгин ухитрился превратить ответственное меро­приятие в своего рода грубый провокационный акт... при­крываясь борьбой за «государственные интересы»... В общем, О. Г. Книгин проявил себя недалеким и некомпетентным ра­ботником, умудрившимся породить конфликт там, где его во­все не должно было быть. Я убедительно прошу партийные и иные организации впредь не передавать столь сложный и ще­котливый вопрос, как эмиграция евреев из СССР, неком­петентным инстанциям и, в особенности, таким некомпетен­тным лицам, как О. Г. Книгин».

Я также воспользовался телефоном Сазонова.

— А, это вы, Михаил Самуилович! Вы меня извините, но нам пришлось тогда прибегнуть к аресту...

— Меня интересует другое. Книгин вызвал меня с вашего ведома? Меня никто еще не пытался разубеждать. Это ни к чему не поведет.

Сазонов замялся:

— Я не в курсе дела.

Едва ли не в тот же день Книгин, вызвав и Алика Гольд­фарба, злобно сказал: «Ну и тип у вас этот Агурский».

Через пару недель я получил открытку, в которой меня приглашали в Черемушкинский райком. Я не знал, что де­лать. А вдруг мою жалобу передали самому Книгину? Я все же позвонил в райком. Секретарша была крайне любезна:

— Вас вызывает к себе секретарь райкома.

— Я не знаю, приду ли я.

— Мы вас очень просим прийти, — любезно попросила сек­ретарша.

— А Книгин будет?

— Книгина не будет.

Подумав, я решил пойти. Был в этом известный риск, но телефонный разговор меня приободрил. Секретарша смотре­ла на меня с интересом и без враждебности. Приняла меня полная немолодая женщина, секретарь райкома по идеологии. Без тени эмоции она сказала:

— Вы жаловались на Книгина?

— Жаловался.

— Он действительно перегнул. Не надо было ему вас убеж­дать. Но почему вы говорите, что он «некомпетентный»?

Я почувствовал вдохновение:

— Конечно, Олег Григорьевич человек компетентный, но не в этом вопросе. Этот вопрос специальный. Он требует ин­формации, опыта и такта.

— Мы вас больше беспокоить не будем, — пообещала сек­ретарь.

От Оскара Рабина я узнал, что недалеко от моего дома в Беляево-Богородском художники устраивают выставку на от­крытом воздухе. Я взял с собой Татку и Веньку, не ожидая большого скандала. По дороге я обогнал группу местных жи­телей.