Уже в 1956 году Геня стала жаловаться на боли. У нее на­шли рак, она это знала и продолжала держаться с исклю­чительным мужеством. «Подумаешь! — вызывающе говорила она. — Посмотрим, кто кого, я или этот рак!»

Одно время стало казаться, что Геня берет верх. Но эту роковую битву она не выиграла. Ее положили в больницу в Москве, пытались лечить рентгеном, что лишь вызвало ожоги, от которых Геня сильно страдала. Потеряв надежду, она уехала в Калинковичи, за ней последовала Рива, чьей судьбой стали похороны близких. Туда поехала и Туся с сы­ном, приехал и Яша. Осенью 1958 года дело пошло к кон­цу, и в ноябре Геня скончалась в страшных мучениях. В от­личие от матери, которая умерла после операции и избежа­ла мучительного ракового истощения, Геня хлебнула полную чашу.

Дом был продан, и Калинковичи как семейное гнездо пе­рестали существовать.

Я стал ужасно тяготиться ВНАИЗом. Он угнетал бессмыс­ленностью. Меня раздирали противоречия. Я был бы счаст­лив вовсе бросить технику и стать свободным человеком, как многие мои друзья, но у меня не было для этого базы, а в за­работке я нуждался.

Лев Григорьевич Пуссет посоветовал: «Идите в станко­строение и займитесь программным управлением. Там при­меняют магнитную запись».

Я последовал его совету и связался с ведущим научно-исследовательским институтом станкостроения — ЭНИМС. Начальником отдела программного управления был Влади­мир Григорьевич Зусман. Я начал с ним переговоры об ас­пирантуре. Зусман охотно согласился поддержать меня. Я по­дал в ЭНИМС документы и стал ждать 1-го октября, нача­ла экзаменов. На сдачу экзаменов в аспирантуру полагался месячный отпуск. Но назначенный срок неожиданно отложи­ли.

ЭНИМС официально объявил о приеме пяти аспирантов: трех в очную аспирантуру и двух в заочную. На эти места по­ступило пятнадцать заявлений: четырнадцать от евреев и одно от армянина. Способные русские, если они и оказывались в станкостроении, не нуждались в ЭНИМСе. Они могли пой­ти в гораздо более привлекательный учебный институт или в Академию Наук.

Замдиректора ЭНИМСа Прокопович стал тянуть с экзаме­нами, желая избежать приема одних евреев. Не зная этого, я усиленно готовился к экзаменам, причем преимущественно по электротехнике и электронике.

Но одновременно, в попытке вовсе вырваться из техники, я решил подать документы на сценарный факультет ВГИКа.

В конце концов наступили экзамены и там, и там.

В ЭНИМСе меня ждал сюрприз. Прокопович непринуж­денно заявил: «Учтите, конкурс очень серьезный. Есть только одно место, причем в заочную аспирантуру».

Итак, экзамены были бесстыдным фарсом. Прокопович воспользовался оттяжкой, чтобы провести в аспирантуру без экзаменов русских из промышленности. Зусман был в отъ­езде, и его отдел на экзаменах представлял его заместитель Маркин. Вместо того, чтобы, как было условлено, спраши­вать у меня электротехнику и электронику, меня стали эк­заменовать по механике и гидравлике, к которым я не готовился, и поставили четверку. По марксизму и немецкому я получил пятерки, но все было предрешено. В заочную аспи­рантуру приняли того, кто уже работал в ЭНИМСе.

Во ВГИКе дела шли по тому же образцу. Нужно было на­писать сценарий и сделать критический анализ показанного на экзамене фильма. Заранее решив не писать сценарий на идеологическую тему, я написал сценарий мультипликацион­ного фильма об игрушечном тигре, волшебным образом став­шем большим. Изощренные экзаменаторы поняли уловку, и рецензию мне пришлось писать на фильм, который не давал схитрить, а именно, на новое кино «Коммунист». Пришлось кривить душой, то есть поступить так, как пришлось бы де­лать всю жизнь, если бы меня все же приняли.

Главным экзаменом было так называемое собеседование, на котором присутствовало человек пятнадцать, в том числе маститый сценарист Габрилович, великий мастер эстетиза­ции новейших установок партии и правительства. Я неплохо прошел собеседование, хотя, конечно, меня не взяли. В кори­доре меня остановил преподаватель ВГИКа Маршак: «Вы че­ловек способный. Зачем вам ВГИК? Вы и так сможете про­двинуться. Вы же понимаете, выходцев из интеллигенции (это было кодовым названием евреев) не принимают. Пишите сценарии и показывайте мне. Я охотно помогу».

Я решил воспользоваться его советом и стал искать рабо­ту, которая позволила бы иметь много свободного времени. По существу, я решил поставить точку на своей технической карьере. Работу эту я мыслил как промежуточный этап к же­лаемой свободе. Меня звал в ЭНИМС Зусман, раздраженный историей с экзаменами, но я, пообещав, не пошел к нему.

Я нашел работу за два дня, поехав по объявлению в произ­водственно-технические мастерские (ПТМ) Выставки Дости­жений Народного Хозяйства — ВДНХ, где требовались инже­неры по звукозаписывающей аппаратуре. С трудом добрался в село Отрадное, где размещался паршивый барак — там было конструкторское бюро ПТМ. Вид у барака был отталкива­ющий, но когда я узнал, что средняя зарплата там в два-три раза больше того, что я получал раньше, сразу согласился. И вот, вместо того, чтобы последовать совету Маршака, я ув­лекся зарабатыванием денег. Почти полгода ездил я в Отрад­ное в битком набитом автобусе, на конечной остановке которого был огромный секретный институт космической электроники. И хотя все приглядевшиеся мне пассажиры не произносили ни слова о характере своей работы, было очень легко определить, чем они занимались, по технической лите­ратуре, которую они читали в дороге.

Работа моя состояла в проектировании динамических стендов для различных павильонов ВДНХ. В частности, мне было поручено спроектировать управление к «Хлопковому полю» в узбекском павильоне и к «Солнцу» в павильоне «Ма­шиностроение».

Начальником КБ ПТМ был Моисеев, человек явно уголов­ного типа, а со мной в комнате сидела супружеская пара идиотов. Супруг-идиот был одно время советским консулом в Алжире, когда тот был еще частью Франции. Там он прожил год или два в полной изоляции, не зная никакого языка, и решительно ничего не делал. Не сомневаюсь, что он был из­гнан с дипломатической службы за невероятную глупость. Жена его была под стать супругу и к тому же на работе при всех устраивала семейные сцены.

ВДНХ долгие годы был местом, где сколачивались мил­лионные состояния. По сравнению с тем, что я увидел тут, ВНАИЗ со всеми Фалинскими померк в моих глазах. Говари­вали, что если всю огромную площадь ВДНХ застелить день­гами, потраченными на нее, то образовался бы толстенный слой. Здесь не было фиксированных зарплат и не было их по­толка. Платили по нарядам. Слесарь низкой квалификации, делавший макеты, получал зарплату в шесть-семь раз(!) пре­вышающую средний уровень зарплаты советского рабочего. Но поступить туда можно было либо по протекции, либо за крупную взятку, но опять-таки по протекции. Чтобы удержать золотые места, рабочие вступали в партию, и их нельзя было уволить. Квалифицированные рабочие обычно неохотно всту­пают в КПСС, чтобы сохранить за собой право найти более высокооплачиваемое место, ибо членство в партии ограничи­вает свободный уход. На ВДНХ все было наоборот.

Естественно, рабочие регулярно платили начальству боль­шие взятки.

Самые лихие деньги имели художники-оформители. Ху­дожник Васильев, никому не известный за пределами ВДНХ, отсидел даже в тюрьме за рвачество, после чего как ни в чем не бывало вернулся на выставку. Он в 54-55 годах зара­батывал сказочные деньги, по 60 тысяч рублей в месяц, то есть примерно в 50 раз (!) больше, чем средний инженер или учитель. Именно он сделал эскиз «Солнца», который мне надо было автоматизировать.