Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Россия казалась ему раем по сравнению с Китаем, и он боялся возвращаться туда. Его, например, поражала свобода передвижения в СССР, на которую никто из нас не обращал внимания как на особое благо. Но в Китае и ее не было. Однажды его послали в командировку в Циндао. Было жарко, и он попросил стакан воды в первом попавшемся раскрытом окне. Ему со всей китайской учтивостью преподнесли воды, но тут же послали пацана в местное ГБ с сообщением, что появился незнакомый человек. За ним стали следить повсюду, включая уборную, а потом задержали, пока не выяснили, что у него действительно есть командировка.

Все, что я знал о Китае, возбуждало у меня чувство глу­бокой политической антипатии, и в конфликте с Китаем, ко­торого я ожидал, я был решительно на советской стороне. В библиотеке Ленина я обнаружил на выставке новых по­ступлений книгу, изданную в Гонконге, о Большом скачке, где было, в частности, письмо старика, просившего, чтобы его, после смерти, бросили в пруд на съедение зеркальным карпам, чтобы таким образом он был посмертно полезен народу.

Честно говоря, я был скорее ободрен всем этим. Я сделал один неверный вывод, опиравшийся на демографическую мощь Китая и его перенаселенность, с одной стороны, и пус­тоту Сибири и Дальнего Востока, с другой. Как и Амальрик, я пришел к выводу о неминуемости советско-китайского кон­фликта по китайской инициативе. Я не знал, насколько слаб Китай, и не знал традиции его политического изоляциониз­ма. А может быть, в этом сказывалось мое бессознательное стремление найти хоть какой-то компромисс с существующей системой.

Я рассчитывал, что китайская угроза должна вызвать по­ложительные сдвиги в советском обществе и заставить его освободиться от крайностей в столкновении с фанатичным Китаем.

К сожалению, я был слишком запуган, чтобы осмелиться занести свои мысли на бумагу, и когда много позднее, в 1970 году, Амальрик опубликовал свои соображения по этому во­просу, я пожалел, почему этого не сделал еще в 1959 году.

Я бросился читать о Китае все, что только можно было прочесть на русском языке, — в основном древнюю и клас­сическую литературу. Это было интересно само по себе, и я с увлечением читал Сыма Цяня, Пу Сун-лина, Ли Бо, Тао Юань-мина. Китайская культура производила смешанное впе­чатление. Были вещи, которые ужасали меня.

В длиннейшем романе 13 века «Речные заводи», где рас­сказывается о народном восстании, есть курьезная история опального чиновника Линь Чуна, ставшего затем одним из вождей восстания. Два солдата ведут его в ссылку пустын­ными горными местами. Они останавливаются пообедать в одинокой харчевне. Их радушно встречают, кормят пампуш­ками и угощают вином, в которое, однако, добавлено сно­творное. Бдительный чиновник уклонился от вина и тем спасся. Радушные хозяева зарезали спящих солдат, из кото­рых намеревались наделать пампушек для новых гостей. Они уже собирались освежевать и опального чиновника, но тот запротестовал и назвался. Его признали и учтиво извинились, что по ошибке чуть не убили и его. Хозяйка людоедской хар­чевни присоединяется к восстанию и становится одной из его предводительниц. В книге нет и намека на то, что этот про­мысел осуждается.

Сыма Цянь, знаменитый китайский историк, кастрирован­ный в виде выговора, оставляет в тени маккиавелиевские ци­низм и хитрости китайских дипломатов, не говоря уже об их жестокости. Нельзя было не усмотреть очевидную параллель между Сталиным и Цинь Ши-хуаньди.

Много позже я стал понимать, почему я так эсхатологи­чески ожидал советско-китайского конфликта. Он внушал надежду на избавление не своими, а внешними средствами. Большинство советских людей, недовольных происходящим, возлагало надежды только на то, что произойдет извне: в Польше, Венгрии, Китае. Раздраженный дикой шумихой вокруг Конго в 1960 году, я принял решение перестать читать газеты и слушать радио. Технически это было очень трудно. В СССР на каждом заборе расклеены газеты, и их вовсе не нужно покупать, что­бы читать. Надо было затрачивать большие усилия, чтобы нс смотреть в газету, которую читал твой сосед в метро или троллейбусе. Бороться же против радио было задачей посиль­ной только гигантам, вроде героя солженицынского «Раково­го корпуса». Так или иначе, мне удалось увильнуть от объятий средств советской массовой информации почти на три года с небольшими перерывами.

На самом деле, я всегда оставался в курсе важнейших событий, ибо о них говорили все, как например во время Карибского кризиса, который я совершенно проигнориро­вал. Беглый взгляд на заголовки газет в транспорте давал мне необходимую информацию.

Осенью 1959 года меня вдруг вызвали в дирекцию ВДНХ, не сказав о причине. Там меня ждал незнакомый сотруд­ник ГБ. Наученный опытом, а кроме того став более строп­тивым, я потребовал от него, чтобы он назвал мне свое имя. Он извлек удостоверение на имя капитана КГБ Фирсова. Такой круглолицый паренек. Не хлыщ, как Рафальский. От­бросив церемонии, Фирсов потребовал от меня, чтобы я рассказал ему об одном из юных поэтов. Я категорически отказался, сославшись на то, что тот мой близкий друг. Раз­говор не состоялся. Больше он ничем не интересовался.

83

КУБА ИЛИ СМЕРТЬ

Смысл жизни ищете? Ищите...

Мозги туманом полощите.

Надежда Григорьева

Этот период безвременья и отчужденья я провел в обще­стве юных поэтов, обществе, построенном на отрицании, а не на чем-то позитивном. Собравшись, мы изливали друг другу раздражение против существующего. Собирались мы в комнате, которую снимали две подруги: Наташа и Джемма. Одна училась в библиотечном институте, а другая во ВГИКЕ. Отец Наташи, работавший на Дальнем Востоке, послал ее в Москву к своему родственнику, известному кинооператору. У нее возникли проблемы, и ей пришлось уйти оттуда. Она объединилась с Джеммой, влюбленной в этого кинооперато­ра. В конце концов Джемма своего добилась и вышла за него замуж, а ныне и сама стала лауреатом Ленинской премии.

Джемма училась вместе с поляком Анджеем Щигелом, ко­торый женился в Москве на испанке Розине. Отец Розины, офицер королевской армии Прадо-Фернандес, бежал из Ис­пании после победы Франко и занялся изданием словарей испанского языка. Розина была красивая девка и фанатичная коммунистка. На этой почве у нее были нелады с Анджеем, ибо тот, как и все поляки, не любил Россию, увлекался за­прещенным в СССР авангардом в кино и живописи. Анджей был помешан на Вайде и Кавалеровиче. Он пригласил меня посмотреть свою дипломную работу, которую считал экзис­тенциалистской. Это не мешало ему, однако, видеть правду в делах и мотивации Феликса Дзержинского, наверное, только потому, что тот был поляк.

Стены своей комнаты на Ленинском проспекте Анджей раскрасил в разные цвета, чему я потом долго подражал.

Кончилось все тем, что Розина уехала на Кубу после при­хода к власти Кастро и взяла с собой сына Петра. Когда Кастро прибыл в Москву, Розина уже была в его свите как корреспондент телевидения. Анджей примчался из Варшавы, чтобы повидать сына. Розина ходила с револьвером и твердо сказала Анджею, что если Петр станет ревизионистом и из­менит революции, она его собственноручно застрелит.

Таких коммунистов, как Розина, я больше не видал. Выве­лись: отстреляли их в чистках, а остаток перемер. Анджей потом, говорят, сделал в Польше фильм о Дзержинском.

Встречал я в этой компании и японскую студентку Юко Ясуи, дочку лауреата Ленинской премии мира Каору Ясуи. В 1982 году она, уже будучи мадам Ватанабе, прислала мне письмо из Японии.

84

ПОСЛЕДНИЙ ПРИСТУП

И можно не бояться стукача,

И не страшна, как в те года, Лубянка.

Борис Камянов

В январе 1960 года я снова поехал в Ленинград и остано­вился там у А. М. Он жил с женой, детским врачом, в кро­шечной комнате на Кировском проспекте. Принял меня А. М. крайне радушно. Он по-прежнему работал в Институте восто­коведения, разбирая еврейские рукописи, и однажды назна­чил мне там свидание. Он ждал меня в роскошном вестибю­ле. У него продолжали выходить статьи в газетах. Одна была о Чехове. Но «Антология» прикрылась, и договор был рас­торгнут. А. М. по-прежнему бредил Израилем. Все у него было израильское: костюм, авторучка.

68
{"b":"851316","o":1}