Я нанес Н. В. визит вежливости. Она была худощавой, скорее высокой женщиной, и очень живой. В ее маленькой комнатке, обставленной старой мебелью, было много книг в старинных переплетах, а стены были сплошь увешаны кар­тинами, репродукциями, рисунками. Одну репродукцию я уз­нал сразу. Это была «Весна» Ботичелли. Я очень ее любил и был потом приятно изумлен попыткой Феллини разыграть ее в одном из своих кинофильмов.

«Это Ботичелли!» — сказал я. Она удивилась. Мало было в то время людей, которые могли узнать его. На противо­положной стене висел замечательный рисунок тушью на пло­хой бумаге, где был изображен старик, одетый англичани­ном викторианской эпохи, а у его ног мальчик. «Домби?» — спросил я по наитию. Этим я совсем покорил свою новую соседку, и мы сделались большими друзьями. Накануне в Москве открылась выставка картин Дрезденской галереи с «Сикстинской мадонной». В очереди на выставку выстаивали часами.

— Знаете, что мне больше всего понравилось на выставке? — спросил я.

— ?

— «Груши» Ван Гога.

— И я так думаю.

Я часто стал бывать у нее. На видном месте ее комнатушки стояло отлично переплетенное собрание Достоевского, вы­полненное по личному заказу Розанова. Я признался Н. В., что не понимаю Достоевского. Как-то я взялся читать «Кара­мазовых» и не был способен продраться через первые сто страниц, не заинтересовавшись даже сюжетом. «Вам надо на­чать с другого», — сказала Н. В., и дала мне «Двойника», узнав предварительно, что я люблю Гофмана. Кстати, у нее был весь Гофман, и я тут же прочитал «Элексир дьявола». Но и «Двойник» понравился мне. Она призналась, что ее любимый Достоевский — это «Подросток», и теперь я готов с ней со­гласиться. Больше всего она хотела, чтобы я прочел Гер­шензона, о котором раньше я знал только по «Грибоедов­ской Москве». Она вручила мне «Любовь Огарева», этот волнующий и трагический памятник неудавшейся любви. Я был очарован. Она открыла мне новый мир. Наверное, Н. В. думала, что мне как еврею нужно входить в русскую культуру через другого еврея, — Гершензона.

Я прочел книгу Врангеля о Борисове-Мусатове и даже выпросил у Н. В. «Грядущего хама» Мережковского, которого она дала неохотно.

Ранней весной 1956 года она предложила мне пригла­сительный билет на вернисаж выставки старшего Бруни, что для меня было огромным событием. Я впервые попал в мир художников, который казался мне волшебным царством. Все, что исходило от Н. В., было связано с миром, о котором рань­ше я мог только мечтать, а сейчас он вдруг открылся мне про­виденциальным образом. Но не все я готов был принять. Обращаясь к репродукции рублевской «Троицы», висевшей над кроватью Н. В., я высказал недоумение, как образован­ные люди могут верить в Бога? Я уже догадывался, что Н. В. верующая. Очень тактично Н. В. дала мне понять, что вера и образованность не являются несовместимыми. Я задумался над этим.

Той же весной ко мне в гости пожаловал реб Исроэль Гузман из Калинковичей, который тем временем овдовел. Он был очень польщен почестями, которые я ему воздавал, но ни к чему не притрагивался, зная, что все у меня трефное. Он произвел особое впечатление на Н. В., помнившей магнети­ческий интерес ее отца к иудаизму как живой религии.

Вскоре после женитьбы ко мне пожаловал Додик Егоров. Мы с ним время от времени виделись. Так, в 1954 году Додик зашел на Полянку.

— Пойдем в «Три ступеньки»!

Это была популярная пивная на Берсеневской набережной возле Третьяковки.

— А чего там делать?

— Я тебе англичанина покажу из посольства. Он каждый день ходит, заказывает кружку пива, стоит целый вечер и слу­шает, что говорят.

«Три ступеньки» оказались грязной забегаловкой, где мож­но было только стоять. Англичанин уже был на посту. Додик объяснил, что с ним вместе — английский летчик. Дипломат окинул Додика презрительным взглядом, принимая его за агента ГБ. За соседней стойкой пристроился грязный алкаш, который еле стоял. Беседуя с приятелем, англичанин внима­тельно наблюдал за происходящим, но не вступал ни в какие разговоры с русскими. Теряя человеческий облик, алкаш по­лез брататься с англичанином. Дипломат презрительно от­толкнул его, и тот грохнулся, потеряв равновесие. Спустя не­которое время появилась статья, обвинявшая одного из со­трудников английского посольства в том, что он смотрел на СССР через пивную кружку.

Сейчас Додик пришел за другим. Против него было воз­буждено уголовное дело. Он попросил: «Приходи на суд! Оденься получше, но не говори ни слова. Так надо!» Доб­рейшие родители Додика, сами того не замечая, споили сына, ибо отец его, будучи главным садоводом, держал у себя бочку с вином.

Уже студентом Додик стал заправским алкоголиком и вы­пивал до литра (!) водки за раз. У него обнаружилась разрушительная черта, по-английски называемая «black out». Даже очень сильная выпивка, когда сознание его отключалось, не отражалась на его внешнем поведении, и со стороны труд­но было понять, что он мертвецки пьян. Я уже говорил, что Додик жил в очень странном доме. Со времен наших школь­ных лет количество оригиналов там только пополнялось. Наш сверстник по прозвищу Паук предался тунеядству с юных лет. Это не мешало ему развивать различного рода социальную активность. Паук регулярно устраивал домовые шахматные турниры и, что самое главное, регистрировал их в райкоме физкультуры и спорта. Ему удалось таким образом дойти едва ли не до первой категории. Другой заслугой Паука было полу­чение патента на детскую игру «Забей мяч». Эта настольная игра была даже выпущена какой-то артелью. Паук носил па­тент при себе и, в случае задержания в пьяном состоянии, совал его в нос милиции, как заслуженный изобретатель. А в таком состоянии Паук пребывал часто. Как-то, например, он зашел позвонить в телефон-автомат в гастрономе при Доме правительства. Телефон был занят генерал-лейтенантом. Сам факт, что генерал пользовался автоматом, было легко истол­ковать. Он явно скрывался от жены. Паук оценил ситуацию, открыл дверь кабины, схватил генерал-лейтенанта за шиворот и выставил. Генерал остолбенел, но понял, что формаль­но протестовать ему не стоит, ибо у жены сразу возникнут ненужные подозрения. Он подозвал милиционера и строго приказал: «Взять его и достойно наказать!» Милиционер же был собутыльником Паука и отпустил его за ближайшим уг­лом.

В Доме-Который-Переехал был тайный клуб в котельной. Туда приходили заслуженные люди: бывший медвежатник До­дик, Паук, районный военком, начотделения милиции и не­которые милиционеры. В котельной было домино, а главное — стаканы. Собиравшееся здесь общество было элитарным, и попасть в него со стороны было нельзя.

Однажды Додик хватанул литровку и пошел гулять. Его вынесло на Софийскую набережную на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки, где до сих пор располагается английское посольство. Рядом был Дом правительства. На на бережной затесался небольшой завод «Красный факел», в клубе которого раз в неделю по четвергам заседал «президиум» общества подпольного бизнеса. Там орудовали дель­цы, у которых можно было достать дефицитные рыболовные снасти.

По стечению обстоятельств Додик напоролся на пятерых членов «президиума», невинно беседовавших около парапета. «Уходите отсюда», — грозно сказал Додик. Зная, что район битком набит топтунами, рыболовы-спортсмены, ни слова не говоря, повиновались. Додик этим не удовлетворился. Он по­следовал за перепуганными рыболовами и повторил угрозу в уточненной форме: «Уходите, а не то придет Колька!» Рыбо­ловы еще более заспешили, поняв наконец, что имеют дело не с топтуном, а с кем-то из Дома-Который-Переехал, заслу­женно пользовавшегося дурной славой. Около Болотного сквера рыболовы стали расходиться, а один из членов «прези­диума» встал в очередь на автобусной остановке. Здесь-то его и настиг Додик и ни за что ни про что врезал по уху. Дело не имело бы никаких последствий, но тут взыграла гражданская совесть отставного полковника Иванова, председателя обще­ства рыболовов-спортсменов. Он подозвал того же милицио­нера, который в свое время отпустил на волю Паука, и Додика повели в отделение. Многоопытный Иванов не доверил Додика милиционеру и был прав. Распоясавшийся Додик устроил в отделении скандал, и его собутыльник, майор, на­чальник отделения, вынужден был составить на него прото­кол, поскольку в присутствии полковника Иванова Додик по­обещал разжаловать его в солдаты.