Петя Г. только недавно обзавелся дипломом вечернего института. Жил он с братом Федей в одной комнате. Но оба они были женаты и имели по ребенку, кроме того, в той же комнате время от времени жила их сестра. Среди жильцов комнаты, площадь которой была примерно семнадцать метров, непрерывно возникали ссоры. В результате жизнь бы­ла строго регламентирована. На полу была проведена мелом черта, означающая границу, которую другое семейство нс имело права безнаказанно пересекать, иначе начиналась ко­лотовка. Сестра, чтобы сохранить за собой место, держала в комнате сундук, уверяя, что это материно приданое. В ее от­сутствие братаны Петя и Федя распилили сундук на три рав­ные части. Свои части выкинули, а сестринская треть просто­яла в комнате еще год. Петя постоянно держал нас в курсе всех своих дел. Петина жена была толстой грубой бабой, и Петя постоянно жаловался на отсутствие нежности в супру­жеских отношениях.

— Все в навяз, все в навяз, — сокрушался он.

Его дела держались под строгим домашним контролем, так что он был вынужден кодировать имена знакомых дам. Так, Тамара Гавриловна кодировалась в его записной книжке как Гаврилов, и т. п.

Петя раз рассказал, как братан Федя учил своего десяти­летнего Шурика:

— Ты его поддых бей и беги ко мне. Пока в силе, поддержу. Мать же урезонивала:

— Поддых не стоит. Ты в задницу норови.

Петя был неистощимый рассказчик.

— Дело было в Воронежской области, — гласила одна из его историй. — Ехал шофер в лесу ночью. Видит: посреди до­роги тигр лежит. Он гудел, гудел, а тигр — ни с места. Поехал тогда по обочине и тигру по хвосту проехал. Тигр как рас­сердится и вдогонку... Шофер третью скорость включил, а тигр догнал, прыгнул в кузов и по кабине барабанить начал. Вытащил шофера и разорвал.

— В Воронежской области ведь тигров нет.

— Бывает, заходят...

Или вот другая история.

— Девушка была, машинистка. Сидела как-то на бульва­ре и книгу читала. Подошел человек в полотняном костюме и познакомился. Лет ему было сорок пять. Стали встречать­ся. Сказал, работает бухгалтером, получает 690 рублей. А по­том предложил расписаться. Комнаты у него не было, угол снимал, но она согласилась. Только сказал, что свадьбу до­говорились справить у товарища. Приходит она, а дом-то семиэтажный! Поднимается на лифте, входит в квартиру, а там обстановка шикарная, картины. Тут и гости один за другим. Первый — полковник! Второй — генерал-майор! Ну а третий — аж генерал-лейтенант. Застеснялась, подбегает к же­ниху:

— Что это за комедия?

А он ей:

— Это все мои друзья.

Подводит к гардеробу:

— А вот и мой мундир!

А мундир-то генерал-лейтенанта!

— Я, — говорит, — тебя испытать хотел, полюбишь ли меня бедного.

Женщины ахали, а одна чертежница начинала ворчать:

— Подумаешь, черт какой нашелся! Генерал-лейтенант! Испытать захотел! Я б ему!..

Постоянным героем Петиных историй был некто Кеткин муж, имевший непреодолимую страсть ездить «на моторах», на что просаживал половину получки и «прогресс».

Рябоватому и худощавому Георгию Ивановичу Никулину было тогда лет пятьдесят. Это был несколько странный, но хороший человек. Никулин побывал в плену, после этого си­дел, правда, недолго. На протяжении рабочего дня он прак­тически ничего не делал: слонялся по ДЗЗ или даже спал, положив голову на стол. Работать начинал, лишь дождавшись ухода сотрудников. Тогда он садился за кульман и трудился до позднего вечера, пока за ним не заходила жена. Детей у него не было.

До меня в этой комнате работал еще легендарный Мандрыка, великий делец. На пару с приятелем он чинил маг­нитофоны. Он был механиком, и, если приглашали его пер­вым, то проверял механическую часть и незаметно для вла­дельца замагничивал головку или же выкусывал сопротивле­ние. Окончив, говорил:

— С моей стороны все. Но здесь еще схема не в порядке. Я вам вызову товарища, он все сделает.

Придя домой, звонил напарнику:

— Так! Головку замагнитил, сопротивление выкусил...

Напарник делал то же с механикой, что Мандрыка с элек­троникой.

Среди женщин задавала тон злющая чертежница Чайков­ская, лет сорока пяти, муж которой ходил в начальниках. Чайковская была зла на весь мир, а особенно на мужчин.

— Мужики! — орала она. — Вонючие, противные!

Петя ехидно спрашивал:

— А что, ваш муж тоже вонючий?

Чайковская приходила в ярость.

— Я тебе, Петька, как врежу по лысине!

Когда по радио передавали симфоническую музыку, она сразу бежала его выключать, громко чертыхаясь:

— Вот, черти-то! Притворяются. Симфонии! Красоту нахо­дят! Так я и поверила!

Петя охотно ей поддакивал:

— Ха-ха-ха! Симфония! Ну и ну!

Тайком от начальства Петя подключал динамик радиове­щательной сети к находившемуся этажом выше магнитофону. В ДЗЗ слонялось много артистов. От нечего делать они запи­сывали блатные и полублатные песни, а также запрещенные к исполнению романсы.

Разумеется, был и «Гоп со смыком» с бесчисленными ва­риациями, было множество Вертинского и Лещенко.

Если начальство открывало дверь, Петя или Никулин не­заметно отключали нелегальную музыку.

Я был удивлен свободой слова, царившей в комнате. И снова, и снова я подчеркиваю, что советское общество не безмолвное и никогда не было безмолвным. Разумеется, слова не выливались в действия, но слова были всегда. Более того, в комнате царил настоящий необузданный маккартизм, и не в переносном, а в прямом смысле слова. Травили коммуни­стов! Задавала тон Чайковская, которой вторили чуть ли не все.