А может, Ленин и не считал, что литературное зеркало должно непосредственно отражать? Может, заглядывая в него, он искал не только фотографические отпечатки известных ему событий, а и что-то такое, чего еще и сам не знал и ни на одной фотографии не видел? Может, сравнение гениального творчества с волшебным стеклом Ленин употребил лишь условно, потому что увидел в нем не беспристрастное и скрупулезное отображение известных ему фактов, но и давление таких скрытых пружин, которые сама революция смогла познать только благодаря Толстому?

В этом вопросе, на мой взгляд, кроется ответ и на другой вопрос — чем и каким должно быть художественное произведение. Революция преображала мир, руководствуясь практической необходимостью, она делала свое историческое дело, исходя из жизненных интересов общества. Но только искусство и литература показали народу человеческую сторону и моральный смысл его собственных действий. Без художественного творчества он бы не смог осознать эти свои собственные черты, а следовательно, и не познал бы себя полностью. Выходит, Толстой вторгся в такую сферу жизненной деятельности народа, какую мог по-настоящему увидеть только он: человечность истории; моральная сторона революционных сдвигов; психологические мотивы поступков отдельных людей и огромных человеческих масс; целый мир внутренних переживаний, зависящих от характера каждого в отдельности; весь сложный арсенал человеческих склонностей, обычаев и даже личных привычек. Всех этих внутренних пружин, заставлявших людей действовать, в том числе и в революции, не мог и не сумел бы принять в расчет ни политик, ни экономист, ни вождь, ведущий на прямую и непосредственную битву.

Да, художник обладает чудесным зеркалом, с помощью которого отражает такие стороны человеческой и общественной жизни, каких не в состоянии заметить обыкновенный глаз, и все-таки отражает он жизнь и только жизнь. Он может быть даже фантастом, но и самая мудреная фантазия, созданная буйным воображением, будет иметь ценность лишь в том случае, если раскроет глаза обществу и поможет ему познать себя как можно полнее. Следовательно, знать жизнь — главное. Но обычного знания, рядовой информации, даже основательного изучения общеизвестных фактов недостаточно, поскольку общеизвестное — это не дело художника, его сфера — открывать то, чего другие не видят.

Нашу литературу трудно обвинить в незнании фактов. Она старательно их коллекционирует и освещает. В поисках материала для своих произведений писатели обращаются к самым разнообразным средствам связи с реальной действительностью — от кратковременных творческих командировок до переселения в места, о которых хотят рассказать. Но известно, что подобное «привязывание» себя к жизни, как правило, оказывается искусственным и очень редко дает хорошие результаты. Сколько раз уже на моей памяти писатели отправлялись в поход за образами и фактами! И почти всегда оказывалось, что подобное паломничество не заполняло пустоты в книгах (иногда даже богатых интересными наблюдениями), не затрагивало человеческой души, ибо лишено было внутреннего огня, вспыхивающего в художественном произведении лишь вследствие вторжения в неведомое.

Я думаю, специально «изучать жизнь» вообще нельзя. Нужно просто жить и таким образом познавать ее. А это лучше всего выходит только там, где жизнь застала тебя сама, хоть ты за ней не гнался с командировкой в руках, пусть даже и творческой. Ее не нужно специально искать, ведь она везде — в том числе и там, где ты родился и вырос, где живешь и работаешь, хотя самые эффектные события, возможно, совершаются и далеко отсюда. Она повсюду пульсирует, хоть и не везде проявляется в одинаковой форме. Важно только по-своему почувствовать ее характер и содержание.

Выходит, не так уж и важно, о чем писать; главное — писать только о том, что ты лучше всего знаешь и во что глубже всего проник твой духовный взгляд.

Но для создания настоящей художественной картины мало бывает даже и этого. Необходимо еще что-то, и это таинственное «нечто» иногда оказывается главным, ибо лишь оно способно оплодотворить настоящей жизнью даже созданные воображением образы и отношения, наделив их такой правдивостью, что мы перестаем интересоваться, откуда автор взял их — выдумал или подметил. И читатель поверит в их жизненность! Ведь заставил же нас Шекспир не видеть путаницы и непоследовательностей, которые педантично отметил когда-то Л. Н. Толстой и которых действительно немало в произведениях великого драматурга. И мы покоряемся, мы не замечаем никаких мелочных противоречий там, где они есть, не сопоставляем их с практической жизнью, не ищем никаких несоответствий. Мы — в плену. Мы видим только то, что заставляет нас видеть воля настоящего мастера, видим только так, как приказывает он.

Подобный художественный «деспотизм» можно увидеть также и у Бальзака. Как рядовой читатель, я никогда не мог разобраться, например, в денежных операциях, которыми занимаются герои его «Банкирского дома Нусингена». Автор рассказывает о них так неясно и неполно, что невольно начинаешь понимать: финансовые операции — это как раз и есть тот самый «материал», который он специально изучал. Но какой жизненной силой, какой эпической широтой и убедительностью дышат образы, созданные его гениальным воображением! Как властно заставляет нас писатель думать только о них и не замечать даже несоответствий во внешней стороне их жизнедеятельности!

Стоит представить себе нечто подобное в произведении другой «температуры», где вас ничто не захватывает и поэтому делает способным холодно и скрупулезно коллекционировать всяческие несоответствия, чтобы понять, что такое талант и что такое бездарность. Тут вы сразу заметите все фактические ошибки и белые нитки, сразу же увидите, надолго ли ездил автор в творческий отпуск, много ли он накопил наблюдений, достаточно ли фактов зарегистрировал в своем исчерканном блокноте. Ведь он не владеет чудодейственной силой, которая навязывает нам мир, увиденный его глазами, не заставляет верить каждому слову, каждому вымыслу, словно они вырваны из жизни, а не созданы его воображением. Он только описывает реальную действительность, стараясь делать это как можно точнее, и не следует требовать, чтобы созданная им рабская копия отражала нечто новое и неведомое, увидеть которое в состоянии только он.

«Чудодейственная сила»! Не следует пугаться подобных слов и придавать им слишком буквальное значение. Как же мне иначе определить понятие талантливости, если мы обращаемся к нему так редко, что не смогли сконструировать градусник для ее измерения? Да, чудодейственная сила, при помощи которой художник раскрывает нам целый мир там, где для других людей существует лишь отдельный случай, создает жизнь искусственную, заставляя нас думать о реальной действительности и ее сложных перипетиях, возводит свое художественное здание так, что мы не замечаем ни единой подпорки, хотя в произведении они есть, как и в любом, даже в самом совершенном, строении.

Всепроникающие глаза и гипнотическая сила воздействия — таким мне видится настоящий реалистический талант. Какими средствами пользуется писатель, чтобы добиться своего, это дело творческой индивидуальности.

1962

Перевод автора.

Если бы мне задали тривиальный вопрос, что из произведений современной украинской поэзии взял бы я с собой, собираясь в экспедицию на пустынный остров, я ответил бы, что скрасить мне одиночество могла бы одна книга Павла Тычины, одна — Леонида Первомайского и несколько книг Миколы Бажана. Почему бы я решил взять с собой первых двух по одной, а Бажана несколько? Не потому, что, избрав из большого количества поэтов только трех, я и среди них отдаю предпочтение одному. Просто любимые мною стихотворения Тычины помещены в одной из его первых книг, Первомайского — в одной из последних, а Бажана — рассыпаны по многим. И это одна из особенностей творческого пути этих поэтов: свои самые яркие, можно сказать, «творчески определяющие» стихотворения Тычина создал в начале своей поэтической деятельности, впоследствии лишь развивая достижения молодости, Первомайский их создал в конце, постепенно поднимаясь на протяжении всей жизни к своей творческой вершине, а путь Бажана был спокойнее и почти ровным — жемчужины сверкали на разных этапах этого пути.