Конечно, и выбор поэтов, и выбор стихов, которые мне по душе, совершенно субъективны. Однако как читатель я вроде бы имею право что-то любить больше, а что-то меньше. Ведь и среди классиков у каждого человека есть и любимые, и такие, которым он только отдает должное. Но даже и у любимого запоминают не все, и если «Выхожу один я на дорогу» большинство грамотных людей знает на память, то есть у Лермонтова и стихи, которые не пользуются такой популярностью.
Все это ясно и вряд ли может вызвать возражение. Начиная от Аристотеля и Буало и кончая современными теоретиками, никто еще исчерпывающе не объяснил, что такое поэзия и почему кому-то в ней нравится одно, а кому-то другое. И, возможно, именно такое удивительное разнообразие пониманий и вкусов как раз и доказывает, что читатель поэтических произведений тоже своеобразный поэт и воспринимает по-настоящему стихотворение только тогда, когда дополняет его собственным чувством, поневоле становясь соавтором.
Если вслед за Лихтенбергом применять при своих оценках «не только позолоченные пилюли, но и весы и меч», то придется признать, что не все в творчестве Миколы Бажана вызывает у меня такую активную эмоциональную реакцию, хоть я и понимаю, что все созданное им и значительно, и художественно совершенно. Он опытный мастер и серьезный мыслитель, его краски густы, а палитра сурова и совершенно лишена внешней красивости и провинциализма мелочной стилизации.
Доминантою в его мировоззрении является последовательный и глубоко ощутимый пролетарский интернационализм, трактующий каждый народ и его культуру лишь как частицу всего человеческого содружества и его культуры. Вот почему обращение поэта к грузинским, английским, польским и итальянским темам более всего связано с поисками контактов с украинской историей и культурой и всегда является углублением в характер их взаимовлияний. И когда в одном случае Бажан отмечает, что «зливались дві ріки, єднались два світи», то в другом приходит к выводу, что «вже не розрізнити ні їх слідів, ні їх доріг».
Полстолетия назад, перед выходом в свет сборника «Резная тень», Бажана считали «левым» поэтом. Это было время, когда для отнесения к тому или иному направлению достаточно было формальной принадлежности к той или иной литературной группе, хотя очень часто ни идейных, ни эстетических мотивов для этого не существовало. Я считаю, что к «левым» Бажана причислили потому, что незадолго перед тем он принял участие в известном сборнике «Встреча на перекрестке», где рядом с его стихами были напечатаны стихи Михайля Семенко и Гео Шкурупия. Способствовало этому определению и то, что сборник оформил известный «левый» художник Татлин.
На самом же деле ничего «левого» в этих стихотворениях Бажана не было, как, кстати, мало его было и в творчестве главаря украинских футуристов Михайля Семенко. Кроме десятка стихотворений типа знаменитого «Понедельник, вторник, среда…», в его «Кобзаре» ничего футуристического нет, и скажу, пользуясь случаем, — давно уже пора, отбросив его немногочисленные выкрутасы, рассчитанные на внешний эпатаж, издать том вполне нормальных поэтических произведений этого писателя.
Выход в свет «Резной тени» развенчал формальность принадлежности Миколы Бажана к «левым». Уже сам факт обращения поэта к скованной заведомо установленным количеством строк и такой устаревшей форме сонета скорее характеризовал его как традиционалиста или неоклассика, чем приверженца модных течений. Но главное состояло в чудесной наполненности этих сонетов, в точности композиционного построения, когда не только ведущая мысль, но и психологические мотивы поступков так глубоко и совершенно разработаны, что по сюжету сонета можно развернуть целую повесть человеческих взаимоотношений, как, например, по сонетам «Разрыв-трава» или «Ночь Железняка».
«Левой» поэзии с ее стремлением уничтожить подобные средства художественной выразительности все это было чуждо. И не случайно после появления этого блестящего цикла Бажан уже больше никогда не появлялся ни на страницах подобных «встреч», ни рядом с их участниками в каких-либо других тогдашних изданиях.
Говоря о творчестве Бажана того периода, критики хвалят его не за упомянутые выше произведения. Должно быть, это и правильно, так как видимая линия развития мировоззрения поэта пролегает скорее через «Песню бойца», чем через его сонеты и лирику того времени. Но блестящее мастерство Бажана, без которого, как известно, в искусстве самая глубокая идея оказывается обескровленной, засверкало, на мой взгляд, именно в тех сонетах и в той лирике и, возможно, даже началось с них.
В дальнейшем творчестве Бажан заметно отошел от откровенного лиризма своих ранних удач. Почему? Не полагал ли он, что хорошо воспитанному человеку приличнее сдерживать свои чувства? А может, он принадлежал к тем, кто стыдится своих потаенных личных чувств? Не могли же они выветриться сами по себе в человеке, который даже через полстолетия был способен создать такие прекрасные образцы именно лирической поэзии, как те, что напечатаны в январском номере журнала «Вітчизна» за 1977 год!
Смена литературного амплуа да еще такого сильного и самобытного художника, как Бажан, могла быть продиктована лишь весомыми обстоятельствами — либо в нем самом, либо в характере литературы, в которой поэт работал. А обстоятельства и на самом деле не способствовали полному раскрытию лирического таланта интеллектуально развитой личности, каковой уже тогда в значительной степени был Бажан. То было время массового и стихийного проявления творческих сил трудового народа, молодым поэтам иногда не хватало не только необходимых знаний, но и литературной грамотности. И хотя они преимущественно были именно лириками, поэтика большинства из них не поднималась выше дилетантского стихотворчества. На таком фоне глубоко поэтические и совершенные по форме стихотворения Бажана выделялись столь резко, что выглядели чужеродным и нехарактерным явлением. Недаром тогдашняя критика обвиняла поэта и в позорной интеллигентщине, и в недозволенной книжности, и в других смертных грехах.
Таковы были внешние обстоятельства. Что касается внутренних, то после подобных обвинений оставалось только одно — записывать свои произведения в аккуратненький блокнот и беречь его для будущего. А разве мог себе это позволить поэт с таким общественным темпераментом, как у Бажана! Ведь фактически это означало бы лишить свое творчество активной роли в художественной жизни общества.
И поэт постепенно начал переселяться в другой жанр — на неосвоенную целину будущей советской поэмы.
Нельзя сказать, что тем самым он выбрал себе более легкий путь. Поэма, как известно, самый сложный поэтический жанр: она требует не только совершенной техники стихосложения и ярчайшей выразительности слова, но и точной композиции, и предметного изображения, а главное — правдивых человеческих характеров. Подлинная поэма не может быть создана без глубокого проникновения в человеческую психологию и характер общественной жизни и, оставаясь поэтическим произведением, требует тонкого вкуса и кропотливого анализа, свойственного романисту. Вот почему в области поэзии она является определяющим жанром, а для автора настоящим испытанием его творческих возможностей и сил.
И Микола Бажан обратился именно к этому самому сложному жанру. Но обратился не сразу, словно понимая нелегкость такой задачи и пытаясь как можно лучше к ней подготовиться. Его «Строения», «Трилогия страсти» и «Беседа сердец» еще не были поэмами в полном понимании, они скорее были похожи на временные мостки между его лирикой и будущими произведениями в жанре поэмы, но в них уже звучат широкая полифония и глубоко разработанная гармония, одинаково близкая и лирике, и эпосу.
И, наконец, «Гофманова ночь» — уже настоящая поэма, в которой, однако, еще отзывается скрытый лиризм, но уже явно ощутима эпическая фундаментальность.
Значительно позднее появилось «Бессмертие» — произведение, высоко оцененное и одобрительно принятое широким кругом читателей. Это действительно выдающееся произведение, и к общей оценке его я могу только присоединиться. Но как писателя меня интересует не только готовая, так сказать, продукция, а и производственный процесс, и, исходя из этого, хочется высказать некоторые замечания.
