По мнению самой Ксюши эти замечательные станки-автоматы проработают до полного износа хорошо если лет десять, ведь вся автоматика на них была чисто механической и даже «программатор» представлял из себя хитро выточенный коленвал, нажимающий разные кнопочки и переключающий разные тумблеры, спрятанные внутри станка. Но и такая «автоматика» была более чем полезна, ведь Смоленский завод крепежных изделий обеспечивал винтиками и болтиками почти все механические заводы. В том числе и все автомобильные и тракторные (по какому поводу у Ксюши постоянно возникали споры с мужем, ведь при проектировании новых автомобилей или тракторов «допускалось использование крепежа из уже выпускаемой номенклатуры»).
Но Ксения рабочих для «своего» смоленского завода готовила почти четыре года, а Саша на обучении новых автомобилестроителей потратил чуть меньше одного — и лишь категорический запрет со стороны жены не давал ему возможности закатить Кате-первой новый скандал. А причин для такого, как казалось Саше, было более чем достаточно. Например, молодые рабочие на моторном производстве в течение первого месяца работы выдавали более девяноста процентов брака — хотя, казалось бы, какие могут возникнуть проблемы с простеньким бензиновым мотором? Но даже при отливке блока цилиндров молодежь (причем вроде уже успешно делавшая ту же работу в Москве) половину произведенного сразу отправляла в переплавку. А когда Саше сказали, что даже при установке чугунных гильз в блоки цилиндров рабочие портят каждую десятую отливку, он вообще вышел из себя. Стал кричать жене, что он отправит криворуких рабочих копать землю в цементном карьере, причем простыми лопатами…
И единственное, что его привело в состояние относительного покоя, стал долгий разговор с Вовой. Не то, чтобы он совсем успокоился, но перестал психовать из-за каждого сообщения об очередном «провале».
— Ты, Саш, немного недоучитываешь некоторые различия моего, скажем, и твоего производства, — постарался объяснить суть проблемы Володя. — У меня каждый рабочий — универсал, каждого я годами и даже десятилетиями лично учил делать совершенно разные вещи. Но дело даже не в том, что я их учил, а в том, что они уже привыкли к тому, что работа может каждый день оказаться новой и не похожей на ту, что они делали еще вчера. И, благодаря этой привычке, они не впадают в кому при смене деятельности, а спокойно обдумывают как они эту новую работу сделают. У тебя же и на автозаводах, и на тракторном в основном работа ведется на конвейере, то есть каждый рабочий умеет делать только одну какую-то операцию, и умеет ее делать хорошо. Но если внезапно приходится заниматься чем-то принципиально новым, они очень не сразу могут эту новую работу освоить, потому что они просто не привыкли делать что-то именно новое.
— И что же ты предлагаешь? Ничего нового не делать?
— Я предлагаю рабочих не дергать, а дать им время на освоенное этой новой работы.
— Но они же в Москве все делали хорошо! А в Смоленске гонят один брак — то есть, я думаю, они без моих живительных пинков работать просто не хотят!
— Это — твое глубочайшее заблуждение. Просто эти ребята, работая на твоем московском заводе, были уверены, что стоящий за их плечом опытный рабочий в случае какой-то ошибки их поправит, объяснит как надо делать правильно. И в крайнем случае ошибку сам исправит. А в Смоленске эти ребята оказались без такого прикрытия, мера ответственности у них резко повысилась — и из-за этого они стали нервничать и, как следствие, допускать уже грубые ошибки. А если их за это еще и наказывать… Ты знаешь, я где-то прочитал, что в период первой и в особенности второй пятилетки на заводах молодые рабочие просто ломали чуть ли не каждый пятый станок. Ну не умели они еще на станках работать — но вот пока рабочих за порчу станка жестко наказывали, процент таких поломок лишь увеличивался. А наказывали их очень жестоко, ведь большую часть станков закупали за валюту, к тому же и заменить сломанный станок на новый часто было практически невозможно. Но вот когда по особому распоряжению Сталина вместо срока за саботаж рабочим стали лишь вычитать из зарплаты, причем в рассрочку, затраты на ремонт этого станка, станки буквально за год ломаться перестали. То есть на самом-то деле они ломались, но и самим рабочим, и руководству заводов стало не то что невыгодно, а даже бессмысленно на этом внимание всяких вышестоящих органов заострять. А стало выгодно быстренько станок починить и продолжить работу — тем более сам рабочий уже на собственном кармане понял, как делать не надо…
— То есть ты предлагаешь…
— Нет, я не предлагаю не обращать внимание на брак, но могу предложить ввести какие-то значимые поощрения за работу без брака. У меня на экспериментальном именно такая система работает и при освоении какого-то нового изделия у многих рабочих зарплата может и утроиться — на месяц, два максимум, зато — и Катя тебе подтвердит — на заводе время именно освоения новых изделий как правило на треть, а то и вдвое получается меньше планового.
— Звучит в целом неплохо. Но когда рабочие перестанут брак гнать, то у них, значит, зарплата уменьшится? И кто на таких условиях захочет работать хорошо?
— Саш, знаешь, а занимайся-ка ты моторами. Экономика, вижу, это не твоё. У тебя на период пусконаладки какой план у Смоленского автозавода? Машин десять в сутки?
— Пять.
— А после выхода на полную мощность, если мне дочь не наврала, уже двадцать пять? Рабочие научатся работать без брака… ну, почти без брака, выпуск продукции вырастет впятеро. И кто мешает зарплату установить с корреляцией к объемам производства? У тебя же есть в министерстве плановики, экономисты. Озаботь их этой задачей, пусть поработают! Ты же, если я верно помню, у нас министр автотракторный, а не слесарь — ну так и поработай хоть немножко именно министром.
— Ну какой из меня министр…
— Тебя министром еще Лиза назначила и с тех пор тебя с должности никто не отстранял — значит ты министр и есть. Не забыл еще, как мы собирались собственные институты создавать? Нет? Ну так вот: институты — это у нас хобби такое, а по должности мы, сколь ни грустно это сознавать, всего лишь организаторы производства.
— А почему грустно?
— А потому что что-то хочется и руками поделать. Но — некогда. Так что иди спокойно руководить и больше по мелочам не психуй. И главное не забудь, что нам не требуется обгонять Америку, мы тут уже всех обогнали и навсегда. Так что если твой завод… или мой, или еще чей-то заработает на год-другой позже, от этого никто не умрет. А если за это время рабочие научатся работу работать хорошо и быстро, они отставание за пару лет компенсируют.
— А если не компенсируют?
— Значит мы отстанем на пару лет. От самих себя отстанем, а на это всем плевать. Вообще всем, запомни это…
Оля при школе, в которой она преподавала физику, основала кошачий питомник. Большой, в нем около тысячи кошек содержалось. То есть она не выстроила, конечно, какое-то отдельное заведение с загонами и клетками, а уговорила большую часть жителей Школы завести кошек — а затем составила планы по получению потомства и назначила заинтересованных людей, внимательно за этими планами (и племенной работой вообще) следящими. Впрочем, и небольшое "отдельное заведение" тоже появилось: очень хорошо оборудованная ветеринарная клиника.
Оля не потому открыла этот питомник, что появилось много беспризорных кошек, а потому что довольно неожиданно кошки стали приносить неплохой доход, причем «в твердой валюте»: котят стали активно римляне закупать. Задорого закупать, один котенок, в зависимости от породы, стоил на Русской вилле возле Рима от тысячи и до пяти тысяч денариев. За тысячу уходили пушистые потомки невского маскарадного и лесных кошек (первую из которых невский привел в Школу на второй еще год после переноса), в Школе именуемые «сибирскими» (каковыми они, по сути, и являлись), прямые потомки трехцветной Красавицы шли уже от полутора до двух тысяч, а рыжий потомок мейнкуна за пять тысяч доставался римскому владельцу после полугодового ожидания в очереди. Столько же стоил и голубоглазый невский котенок, но тут очередь могла и на год растянуться (не потому, что котят мало появлялось в питомнике, а потому что именно таких, «чистых голубоглазых» появлялось маловато: гены лесной кошки часто оказывались «сильнее»).
