Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Он бросил бурку на свою походную железную кровать и прилег отдохнуть. Пока денщик стаскивал с него сапоги, Граббе пытался вспомнить деяния Ганнибала, не было ли у него чего-то похожего, что можно было сравнить с этой экспедицией и с этим наказанием пленных. Но на ум ничего не приходило, а перед глазами стояло лицо мальчишки с горящими ненавистью глазами. Тем не менее глаза эти были ему знакомы – такие же были у его старшего сына Николая.

«Как они там? – думал Граббе.

– Что поделывают? Скучают ли по мне?»

С детьми Граббе старался быть строг, но под этой строгостью скрывались нежная отеческая любовь и беспокойство о будущем его наследников. Где они вырастут? Неужели на Кавказе? Что тут хорошего? Ни общества приличного, ни достойного образования. Одна дикость, что в природе, что в туземцах, что в армии. Кем станут его сыновья? Этого и вовсе не мог никто знать, но Граббе прочил им карьеру военную, чтобы образовалась славная династия.

Так он и заснул, мечтая о грядущем величии своего древнего финляндского рода, в котором вершиной будет он, Павел Граббе, а о его отце, всего лишь титулярном советнике, не оставившем детям ничего, кроме примера редкого бескорыстия, и о матушке, впавшей к концу жизни в ипохондрию, станут говорить с уважением.

Но приснилось ему совсем другое. Он увидел силуэт горы, вырисовывавшийся на багровом закатном небе. И гора то ли смеялась, то ли стонала, сотрясая все вокруг. А под ногами Граббе раскалывалась земля, и он с ужасом ждал, что она его вот-вот поглотит.

Когда Милютин с Васильчиковым вернулись в штабную палатку, где-то поблизости снова звонко стрекотал сверчок. Милютин, уже не спрашивая приятеля, разлил по кружкам ром. Они выпили и вместо закуски жевали изюм, думая каждый о своем.

– Не знаю, как насчет горцев, – прервал гнетущую паузу Милютин, – подданные они государю императору или нет, но мыто, брат, кто? Воины или палачи?

– Воины, – неуверенно сказал Васильчиков, на которого экзекуция произвела не менее удручающее впечатление, чем на его приятеля.

– Благородные люди не должны делать столь ужасные вещи, – качал головой Милютин.

– Война, – вздохнул Васильчиков.

– Она любого в грязи вываляет. Другой и виду не покажет, а кошки на сердце скребут и скребут.

– Это ты прав, – сказал Милютин, снова разливая ром.

– И вот ведь вопрос…

– Какой? – спросил Васильчиков, глядя на приятеля затуманенными глазами.

– Я скажу. Я читал…

– Есть ли на свете преступление, да хотя бы грех смертный, который нельзя оправдать высокими идеалами?

– Есть, – кивнул захмелевший Васильчиков.

– Какие же, к примеру? – уткнулся в плечо Васильчикова Милютин.

Васильчиков подумал немного и махнул рукой:

– Черт его знает. Ты лучше рому еще…

Расплескивая, Милютин вылил в кружки то, что осталось. Они чокнулись.

– За… За… – подыскивал достойный повод Васильчиков.

– Будь здоров, – сказал Милютин.

– А главное – жив!

Они выпили и уже не говорили ни слова, стараясь не смотреть друг на друга. А сверчок все пел свою песнь любви, зная, что на нее обязательно кто-то откликнется.

На следующий день отряд одной общей колонной двинулся к Внезапной.

Глава 58

Траскин сидел в крепости, командуя отсюда тучей казначеев, интендантов, квартирмейстеров и фуражиров. Всех их он считал прохвостами, пекущимися только о своей выгоде. Но пока они не забывали делиться барышами с начальством, на их проделки смотрели сквозь пальцы. Тех же, кто старался честно исполнять свой долг, Траскин ставил в пример другим, но не жаловал своей благосклонностью. А последнее значило многое, потому что Траскин любого мог навсегда отправить в запасные войска на четверть жалования.

Провиант по-прежнему списывался якобы за негодностью к употреблению и спускался на базарах. Но появились и нововведения. Имущество и продовольствие начало пропадать целыми обозами. По крайней мере, так писалось на бумагах. На самом же деле кто-то давал знать неизвестным разбойникам, где и что нужно захватить. Обычно это была пара телег со старыми клячами и негодным товаром вроде муки с червями. Зато в рапортах клячи превращались в табуны удалых коней, а негодный товар – в сокровища Аладдина.

Торговая лихорадка охватила весь гарнизон крепости. Даже юный пушкарь Ефимка умудрился обменять несколько ядер на кинжал и теперь важно расхаживал по артиллерийскому парку в полном боевом снаряжении. Он ничуть не стеснялся своей сделки, другие проворачивали дела и почище. К тому же ядра были небольшие, от фальконета, которые давно лежали на складе без дела, потому что устаревшими маломощными орудиями никто уже не пользовался. Зато Магомед, пушкарь Шамиля, выменявший ядра на старый кинжал, радовался так, будто за бесценок приобрел целый арсенал.

В промежутках между виртуозными финансовыми операциями начальник штаба муштровал сводный оркестр. Впрочем, учения эти ограничивались концертами, на которых подопечные Стефана Развадовского исполняли популярные романсы, пока Траскин и его приближенные пировали за обильными столами.

Полонез, который трогательно исполнял на трубе Развадовский, Траскину нравился особенно. Он напоминал ему очаровательную польскую княжну, в которую он был когда-то влюблен.

Порядочно набравшись, начальство принималось на спор палить из пистолетов по мишеням, что тоже записывалось в разряд учений. Кутежи завершались игрой в карты с неслыханными ставками, и горе было тому, кто дерзал обыграть злопамятного Траскина.

Ахульго - i_085.jpg
Ахульго - i_086.jpg

Беспокоило Траскина только то, что придется выступать в поход. Но пока приказа не было, и Траскин молил Бога, чтобы Граббе подольше гонялся за Ташавом, а на Шамиля и вовсе не ходил. Можно ведь было и миром дело решить, переговорами. Пусть бы это было долго, пусть бы полки гуляли по горам, устрашая аулы, но чтобы не затевалось больших походов, в которых пришлось бы участвовать и Траскину. Ему этого уже не хотелось, тем более комплекция полковника к этому отнюдь не располагала. Теперь он мог выслужить генеральский чин, и не рискуя жизнью, а лишь пожертвовав малой частью нажитого на Кавказе капитала. Но что бы сказал Чернышев, если бы Траскин увильнул от главного похода, ради которого он был сюда послан?

Граббе вернулся неожиданно.

Траскин спешил поздравить его с победой над возмутителями, но генерал не был похож на триумфатора. Граббе не давала покоя мысль о том, что совершить этот рейд на Ташава вынудил его Шамиль и что результаты похода не принесут большой пользы. Ведь два года назад в этих местах побывал и Фезе, который рапортовал о приведении населения в вечную покорность и даже построил несколько укреплений, не говоря уже о сожженных аулах. Но от побед Фезе не осталось и следа. Все исчезло, как зарастает в лесу тропа, которой редко пользуются. Однако в письме военному министру Чернышеву Граббе этого не писал. Тут требовались другие слова и другие мысли. И за ними дело не стало:

«Ваше сиятельство, граф Александр Иванович!

Мая 15-го возвратился я с отрядом из экспедиции в Ичкерийскую землю против Ташава-хаджи. Троекратное поражение его скопищ и взятие штурмом двух укрепленных его притонов, почитавшихся недоступными, рассеяли ужас в крае. Главные его сообщники пали или ранены; он сам был близок к плену. Взволнованные мирные аулы, совершенно готовые уже пристать к нему, успокоились. Множество аулов, доселе непокорных, к которым послано воззвание, изъявили желание покориться. Другие же, видя судьбу, постигшую соседей на пути нашего отряда, явно отложились от партии возмутителя. С истреблением ближайших к плоскости ичкерийских селений, служивших пристанищем и сборным пунктом скопищам горцев, покорные нам племена и самая Линия предохранены от набегов. Это дает возможность моему отряду исполнить предположенное наступательное движение в Северный Дагестан, не опасаясь уже за свой тыл».

86
{"b":"848529","o":1}