Не желая без особой надобности подогревать соперничество в начальствующих на Кавказе лицах, Чернышев передал высочайшее благоволение на исполнение плана через Головина. Однако командира Отдельного Кавказского корпуса такой оборот дела не обрадовал. Формальности были соблюдены, но козырные карты были теперь у Граббе.
В посланной отдельно записке Чернышев извещал Граббе, что письмо генерала было выслушано его величеством с особенным удовольствием и что государь император изволит ожидать дальнейших успехов под его благоразумным предводительством.
Глава 44
Ставрополь утопал в весенней слякоти. Солнце уже пригревало, и на деревьях начали распускаться почки. По улицам ездили казаки, обдавая грязью редких прохожих и распугивая гусей, которые важно разгуливали со своими выводками.
Губернский город все еще являл собой захолустье, хотя кругом стучали топоры и возводились новые здания. Пока же единственным украшением города была небольшая церковь с хорошими певчими. Но ванн с минеральными водами или грязями, к которым привык Граббе, и даже приличной бани в городе не было.
Будни командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории понемногу вошли в размеренный ритм. В штабе дел было немного, больше – пустых хлопот и незначительной переписки. Суетились только дежурные офицеры, интенданты, вагенмейстеры и прочие штабные чины, да и то больше для виду. На самом же деле все замерло в ожидании большой военной кампании.
Зато в доме у Граббе было шумно. Дети росли, и проказы их порой выводили генерала из себя. К тому же вокруг носилась дворня, а возвращенный на службу старый денщик Иван изводил генерала своими заботами.
Семейство Граббе жило в казенном доме, где до них помещался покойный генерал Вельяминов. По вечерам, уложив детей, Граббе с супругой садились пить чай. В эти спокойные вечера они подолгу разговаривали, будто восполняя долгие месяцы разлуки. В последние дни Граббе все больше говорил о своем великолепном плане, утверждения которого ждал со дня на день.
– И чего Шамиль бунтует? – удивлялась Екатерина Евстафьевна.
– Смирился бы с неизбежностью да вкушал себе от императорских щедрот.
– Глядишь, и генералом бы сделали, – соглашался Граббе.
– Да разве можно абрека – генералом? – возражала Екатерина Евстафьевна.
– У нас все можно, Катенька, – уверял Граббе.
– Я вот к государственным преступникам причислен был, и то в генералы вышел.
– То – ты, Павел Христофорович, из благородного семейства и орденов вон сколько заслужил, – не соглашалась Екатерина Евстафьевна.
– А Шамиль-то – кто?
– Простой горец.
– Из черни, выходит? И чтобы из грязи – в князи?
– Князей-то он разогнал, – сообщил Граббе.
– А те дворяне, что убежать не успели, у Шамиля теперь наравне с простыми людьми.
– Да как же это можно? – всплеснула руками Екатерина Евстафьевна.
– А очень просто, – пожал плечами Граббе.
– Сами себе хлеб добывают. А Шамилю титулы не надобны, ему свободу подавай!
– Так он вроде революционера? – испугалась Екатерина Евстафьевна.
– Можно и так рассудить, – ответил Граббе.
– Только у революционеров хоть идеалы какие-то, а у горцев что? Одна дикая вольность на уме. И чтобы все были равны. Слыханное ли дело?
– А Лиза-то как там? – вспомнила Екатерина Евстафьевна.
– Письма пишет – сплошные слезы и отчаяние. Жаль мне ее.
– Жаль… – поморщился Граббе.
– Но в горы-то зачем соваться? Как будто без нее муж эполеты не получит.
– Помог бы ты ей, – попросила Екатерина Евстафьевна.
– Лизе уже лет сколько, а деток нет. Тяжело это.
– Помог бы! – негодовал Граббе.
– Она же в горы просится, в Хунзах, через немирные аулы. А если украдут? Или, того хуже, убьют глупую?
– Ты уж проследи, Павел Христофорович. Дай женщине сердце успокоить. А то она уже сама не своя.
– Лучше бы сюда приехала, пусть себе у нас живет.
– Теперь уже без Михаила не вернется, – вздохнула Екатерина Евстафьевна.
– Я ее знаю.
– Женщинам на войне не место, – сказал Граббе.
– А у горцев жены, они что, тоже дерутся?
– Одного поля ягодки, – кивнул Граббе.
– Навроде амазонок?
– Не совсем, – объяснял Граббе.
– У горцев свои законы. Но за своих и дети с кинжалами бросаются.
– Господи, помилуй! – перекрестилась Екатерина Евстафьевна.
– Да уж, – кивнул Граббе.
– Не приведи господь.
– А нельзя ли этих горцев, Шамиля этого в покое оставить? – простодушно спросила Екатерина Евстафьевна.
– Что ты такое говоришь? – опешил Граббе.
– Так ведь получается, что мы в чужой монастырь со своим уставом?
– Вздор! – прервал жену Граббе.
– Ты, душа моя, ничего не смыслишь в политике.
– Каюсь, не смыслю, – грустно улыбнулась Екатерина Евстафьевна.
– Куда мне? Мое дело – детей рожать да растить их, а после на войны провожать, политикам на растерзанье.
– Не твоего ума дело, – сердился Граббе.
– Батюшка мой говорил, что войну и дурак затеять может, а политики на то и надобны, чтобы в мире жить.
– Уймись, Катенька, – зашипел на жену Граббе.
– Еще услышит кто-нибудь. Доказывай потом, что это бабья глупость, а не крамола.
– Ты ведь не молод уже, – роняла слезы Екатерина Евстафьевна.
– И мои годочки летят. А дети наши? Почитай, отца родного не видят…
– Потерпи, душа моя. Скоро уже с Шамилем покончу, – обещал Граббе, положив руку на плечо супруги.
– Мне сам государь повелел горцев усмирить. А что велено, то свято.
Было далеко за полночь, когда у дома Граббе остановилась запыленная пролетка фельдъегеря. Караульный вызвал денщика, и Иван, чертыхаясь, пошел будить барина. Впрочем, Граббе даже был благодарен денщику, что тот вырвал его из тягостных ночных видений. Генералу опять снилась чудовищная гора, которая на этот раз тянула к нему свои огромные каменные лапы.
Получив пакет, Граббе сел к столу и велел денщику принести свечи. То, что содержалось в пакете, заставило Граббе забыть тягостный сон. Это было высочайшее благоволение на исполнение дерзкого замысла Граббе.
– Что, Павел Христофорович? – спросила встревоженная супруга, входя в кабинет.
– Все! – потряс бумагами возбужденный Граббе.
– Государь нашел мой план блестящим!
– Помогай тебе Бог! – крестилась Екатерина Евстафьевна.
– Он благословил мой проект! – ликовал Граббе.
– Государь император избрал орудием возмездия генерала Павла Граббе, а не какого-то там Головина!
– А Головин как же? – не понимала Екатерина Евстафьевна.
– Ему тоже найдется занятие, – говорил Граббе, снова перечитывая письма.
– Будет прикрывать меня с юга.
Граббе лихорадочно метался по кабинету, снова и снова заглядывал в письма, затем бросился к столу и схватил перо, собираясь что-то писать.
– Поздно уже, – напомнила супруга.
– Самое время, душа моя! – отвечал Граббе.
– Ты не представляешь, сколько теперь нужно отдать распоряжений.
– Не лучше ли с утра, на свежую голову? – убеждала Екатерина Евстафьевна.
– А разве еще не утро?
Граббе посмотрел в окно, но увидел только звезды в черном небе и горящую смоляную бочку, освещавшую улицу.
– Ночью лучше думается, – объявил Граббе.
– Пойди поспи, Катенька.
– Так и не будешь ложиться? – беспокоилась супруга.
– Под лежачий камень, как говорится… – Граббе не закончил пословицу. Вместо этого он взял перо и написал, повторяя вслух: – Ганнибал у ворот!
– Который Ганнибал? – не поняла супруга.
– Ты это про генерал-аншефа? Который при Петре состоял? Который Пушкину прадедом приходился?
– Я про другого, – терпеливо объяснял Граббе, выпроваживая супругу.
– Который через Альпы перешел и Рим сокрушал.
– Ах, вот что, – сказала Екатерина Евстафьевна.
– А все же лучше бы тебе выспаться перед Римом-то.
Закрыв, наконец, за супругой дверь, Граббе велел подать чаю и принялся снова перечитывать письма, находя в них все больше комплиментов своему полководческому гению.