Аллах велик.

Я свидетельствую, что нет никакого божества, кроме Аллаха. Я свидетельствую, что, истинно, Мухаммад – Посланник Аллаха. Спешите на молитву. Спешите к спасению. Аллах велик. Нет никакого божества, кроме Аллаха.

Но отступники не беспокоились о спасении, у них были дела поважнее.

Шамиль доставал все новые книги, будто доставал из вечности крупицу своей жизни. Он вспоминал, как обрел каждую из этих книг, что она ему открыла, какую радость познания принесли с собой ее страницы.

Вот книга, которую Шамиль перечитывал множество раз. Это был сборник хадисов – преданий о поступках и изречениях пророка. Шамиль возвращался к ним снова и снова, когда ему было трудно, когда он начинал терять веру в себя, в возможность изменить мир и людей. Эта книга была для него прохладным родником в знойной пустыне. В ней он находил примеры, освещавшие ему путь даже во мраке отчаяния. А люди потом невольно сравнивали жизнь Шамиля с деяниями Мухаммеда.

Сегодня у Шамиля был счастливый день. Он бережно вынимал из тюков книгу за книгой. И воздух в библиотеке будто уплотнялся от множества воспоминаний. Ему казалось, что книги тоже помнят, как они встретились, знают, о чем думал Шамиль, когда читал их. Это были сокровенные размышления Шамиля, его радости, сомнения, несогласия… Но книги, с которыми он иногда спорил, понимали его лучше других. Они были его добрыми собеседниками и учителями. Они испытывали Шамиля, обличали его ошибки, радовались его успехам.

Вот «Начало праведного пути» Аль-Газали. Вот «Разъяснение тысячи смыслов», «Ключи от рая», «Великий источник равновесия и согласия», «Трудности следования по пути пророка», «Сад ищущих», «Дары Мекки», «Постижение знаний»…

Шамиль раскрывал очередную книгу и долго не мог оторваться. И многое понимал уже совсем иначе, чем прежде.

В книгах было столько хорошего, что чем больше он читал, тем больше ему хотелось читать. С ними можно было забыть обо всем. Он знал много людей, с которыми предпочел бы никогда больше не встречаться, но среди сотен этих книг не было ни одной, с которой он согласился бы расстаться.

Иногда Шамиль думал, что лучше бы он жил не теперь, а тогда, когда писались эти книги, или потом, когда бы все на земле устроилось и никто бы не мешал ему читать столько, сколько вмещали его душа и разум. Но сегодня он не мог себе позволить этого даже в подземной библиотеке. В дверь негромко, но настойчиво стучали. Это был Юнус, который принес тревожные вести. Разведчик Шамиля, служивший в Шуре, в штабе Апшеронского полка, сообщал об отряде, который двинулся в Хунзах. Отряд был куда больше, чем те, что обычно сопровождали транспорты. Вместе с ханской милицией он мог быть очень опасен.

– Мы ведь договорились не трогать друг друга, – сказал Шамиль.

– Наверное, они решили надежнее защитить Хунзах, – докладывал Юнус.

– К новому начальнику приезжали ханы и уговаривали его пойти на тебя.

– Пусть попробуют, – сказал Шамиль.

– Они уже пришли, – продолжал Юнус.

– Утром прибыл человек из верхних аулов. Говорит, что войска расположились на границе Хунзахского ханства. Они что-то замышляют.

Но еще тревожнее было то, что люди из верхних аулов, не спросив Шамиля, решили напасть на пришельцев.

– Я запретил нападать первыми, – говорил Шамиль, с сожалением откладывая книги и надевая оружие.

– У нас мир с русскими.

– Их мулла говорит, что мир – у тебя, а у них газават к тем, кто покушается на их землю.

– Собери людей, – велел Шамиль, закрывая библиотеку на ключ.

– Мы выступаем.

Вслед за тем были посланы приказы наибам, чтобы те явились с отрядами в указанное место. Сурхая Шамиль оставил защищать Ахульго на случай появления новых отрядов противника.

А в Южный Дагестан, к Ага-беку, полетел почтовый голубь, к лапке которого было привязано письмо имама.

– Лети, – сказал Шамиль, выпуская птицу.

– И не забудь вернуться.

К вечеру Шамиль со своими мюридами двинулся в горы.

Когда имам прибыл на место, то застал обескураженных горцев, потерпевших неудачу. Они возвращались в свое село, везя убитых и раненых.

Вдалеке, на холме, белели палатки пришельцев, горели костры и блестели металлом пушки.

Мулла, который перед стычкой воспламенял горцев проповедями, предстал перед Шамилем с опущенной головой.

– Где теперь твои призывы? – спросил его Шамиль.

– Разве я не запрещал вам выступать без моего приказа?

– Клянусь, у меня и в мыслях не было нарушать твою волю, – отвечал мулла.

– Люди сами бросились на гяуров, а я не мог их оставить.

– Если каждый начнет мерить опасность своей меркой, беда обрушится на всех, – сказал Шамиль.

– Вы решили напасть на них, а теперь они придут на вас.

– Мы будем защищать аул! – выкрикнул мулла.

– А сначала выгоним отступников!

– Отступников? – переспросил Шамиль.

– Кое-кто, увидев большое войско, послал их начальнику приглашение занять аул.

– Лучше бы вы наказали предателей.

чем бросаться на пушки их друзей.

– Но ты же не разрешаешь казнить без суда, – оправдывался мулла.

– А пушки смотрели на нас целый день. Вот люди и не выдержали.

– Если вы не смогли справиться со своими предателями, я сам с ними поговорю, – пообещал Шамиль.

Жители аула спешно готовились к обороне. А отступники заперлись в доме бека, выжидая прихода Фезе.

Имам занял позицию на гребне горы, над селом, и выставил на видном месте свой флаг.

Генерал-майор Карл Фезе, командовавший отрядом, смотрел на противника в подзорную трубу.

– Взгляните-ка, – сказа Фезе, передавая трубу адъютанту.

– Вон там, не белом коне.

Адъютант навел трубу и воскликнул:

– Шамиль!

– Вы уверены?

– Да, ваше превосходительство. Все сходится. И шашка на правом боку! Так только Шамиль носит!

– Имам! – обрадовался Фезе, приникая к трубе.

– Сам пожаловал!

Это сулило удачу. Фезе затем и пришел в горы, чтобы спасти свою репутацию. После того, как он безуспешно осаждал Шамиля в Ашильте, не смог взять имама, а затем был вынужден подписать с ним мир, начальство к Фезе охладело. Этот швейцарский наемник лез из кожи вон, чтобы выслужиться, но его употребляли на второстепенные надобности. Он рыскал с отрядом по Южному Дагестану в тщетных попытках привести его в покорность и покарать повстанцев.

Когда в Шуру прибыл Граббе, Фезе поспешил к нему. Старые счеты с Шамилем не давали ему покоя, а Граббе жгучее желание Фезе поквитаться с имамом пришлось как нельзя кстати. Тем более что ханы слали панические письма, требуя остановить Шамиля, пока он не овладел форпостом царского владычества в горах – самой Хунзахской крепостью.

Фезе убеждал, что теперь-то Шамиля не упустит, что дороги знает, а в недра гор проникнет незаметно, под видом доставки транспортов с провиантом в Хунзах, и что следует поторопиться, пока Шамиль не превратил Ахульго в неприступную крепость.

Граббе и сам был готов ринуться в горы, но Головин считал такую экспедицию преждевременной, поскольку, как он писал: «Общества Нагорного Дагестана спокойны, и они не предпринимают противу нас никаких враждебных действий». И пока Шамиль его не беспокоил, Головин главное свое внимание обратил на Черноморскую линию.

Но Граббе не терпелось доказать, кто на Кавказе главный стратег. Тем более что представился случай сделать это руками обезумевшего от служебного рвения Фезе.

– Авось, и выйдет что-нибудь? – размышлял Граббе, которому неожиданные наскоки прежде не раз приносили успех.

– А если Фезе сломает себе шею, так пусть пеняет на себя.

На просьбы Фезе дать ему отряд побольше, чем он имел сам, Граббе отговаривался недостатком в войсках и предлагал присоединить к отряду гарнизон Хунзахской крепости. Но в надежде на ретивость Фезе Граббе дал ему несколько горных пушек.