— К Вирге! К Вирге! — завопила Дайва, у которой была страсть к перемене мест. — Тут недалеко! Недалеко! Я знаю!

— Все знаем, детка!.. — осадил ее Тедди. — Нашла чем хвалиться…

— А я и не хвалюсь!.. — Дайва оттопырила губу. — Я только говорю…

Идти было недалеко; Тедди небрежным жестом светского льва и завсегдатая этого дома толкнул массивную и необычайно скрипучую дверь — да так сильно, что та чуть не сорвалась с петель; кажется, проректор по хозчасти в этой хате был не из рачительных…

— Здесь ожидаю вас… — произнес Танкист тоном прокурора былых времен и притулился широченной спиной к шершавому тополиному стволу; его тусклый взгляд, быть может как некогда у Наполеона, лениво скользил по воздушным очертаниям костела святой Анны (хотя навряд ли Танкист мог знать, что Наполеон облюбовал себе этот костельчик); кажется, ему все надоело и он рад был вообще смыться. — Давайте в темпе…

Оказалось, Шалнайте уже несколько дней здесь не появлялась.

— Кажется, болеет… — равнодушно промямлила какая-то девица, ковылявшая мимо с целой охапкой кистей в руке. — А вообще… кто ее знает, эту Шалнайте!

В ее голосе прозвучало нечто вроде зависти, в том, с какой интонацией она произнесла это Шалнайте…

— Значит, не знаете? Как это так, ягодка?..

— А если я еще цветочек?

— Ответить все равно можно. Язык не отсохнет.

— Пожалуйста… Она ведь не живет здесь постоянно.

— А где же, позвольте узнать, она может быть сейчас?

— Например, у Дапкуса.

— У какого еще Дапкуса?

— Дапкуса не знаете? У профессора Дапкуса… нашего… ну… — Девица с большим подозрением и, как показалось Эме, свысока посмотрела на всех, особенно на Тедди, который дознавался как на экзамене: где, кто, как; возможно, эта нимфа с малярными кистями в руке даже в глубине души позавидовала удалому братству. — За «Нарутисом» третий двор. Там мастерская Дапкуса. Усек что-нибудь… а?

— Секу… А сколько ж тебе годков, милая?

— Тедди… — Дайва дернула его за рукав.

— Узнаешь там же. Чао!

И ушла, помахивая кистями и слегка поигрывая обтянутыми джинсовой тканью бедрами; «кодла» направилась к выходу.

— Пошли туда! Пошли скорее! — заторопилась Дайва; они потопали. Дайва с великой радостью схватила бы Тедди под ручку, не будь это допотопным пережитком — разгуливать под ручку. — Скорей!

— Пойдемте, пойдемте! — последовала за ними Эма, ускоряя шаг и поспешно отворачиваясь: в коридор вышел человек — друг папани, художник, он иногда заглядывал к ним, иногда иллюстрировал папане книгу; надо же…

Толкаясь и перебрасываясь колкими словечками, по узким улочкам времен барокко выбрались они снова на Горького, откуда с час назад ушли, и, к великому изумлению всей компании, без труда отыскали мастерскую Дапкуса — в узейшем, как новая калоша, дворике красного кирпича; Вирга была здесь. Она даже сама открыла дверь, за которой толпилась ее родная команда шобыэтта во главе с Эмой. Вирга была в ярко-алом бикини с желтой бархатной розой на груди (как будто с Таити) и вид имела скорее глупый, чем экзотический, хотя этот Дапкус, видимо, считал иначе; щеки у Вирги багровели. Похоже было, что ей вовсе не холодно.

— Вот молодцы! Вот молодцы! — затараторила она восторженно, будто целое утро только и мечтала о том, как к ней завалится славное общество шобыэтта. — Потрясно, братцы, ну, потрясно… Вызволили!.. Освободили!..

— От чего это, а, Лизи?

— От работы! От идиотского торчания на табурете! «Позирование»!

Больше она ничего не сказала, впорхнула в дом (сквозь щель промелькнул белый гипсовый конь и угол какой-то большой, убийственно красной картины) и сразу же выпрыгнула обратно, держа в руках свою одежду.

— Надоел мне этот старикан! Честное слово, сдурел! Чурбан! — фыркнула она. — Раз уж сыплет монету, так думает — все пожалста… Э, нет, папаша милый, не все и не пожалста… Дружба дружбой, а служба службой. Правда, Эма?.. Откуда чешете? — Она торопливо натягивала желтую юбку. — Постойте, я сейчас! — крикнула она, быстро надевая блузку и накидывая на плечи синий заграничный жакет с металлическими пуговицами. Расческа! Зеркальце! Плащ!

И опять кинулась туда, в дом, что-то с грохотом отодвинула, крикнула: «Ладно, ладно, ладно!» — видимо, этому Дапкусу; выскочила, вся сияя, с каким-то свертком, запихнутым в мешок «Лорд».

— Думаете, не знаю, что требуется? Закусь! Всегда пригодится. Да еще какая — скиландис[49]! Настоящий, деревенский, из Шакяй. Старик не обидится… не нищий!

— Ты, Лизи, тут как у себя дома…

— А что? — та повела плечами и старательно затолкала «Лорд» в другой мешок, холщовый, с польской надписью «Лен» и гремучими кольцами у горловины, такого Эма еще не видывала. — Я тружусь… Без тебя, Лизи, без тебя, Мона Лиза, то есть без меня, значит, говорит старец, никакая современная молодежная тема… особенно спортивная и, ясно, монументальная… невозможна… Про твою малютку Лизи, понял? — Вирга стрельнула в Танкиста озорным взглядом. — Слышишь, косолапый медведь киртимайский?

Лизи тут же поддела Танкиста под руку — она не боялась ветхозаветных пережитков.

Шумно всей гурьбой высыпали на улицу — из узкой калоши с красной изнанкой, где, отгороженная средневековыми стенами от городского шума, затаилась мастерская профессора Дапкуса; затем вынырнули на площадь с собором и колокольней и очутились на проспекте… знакомых не попалось ни единого. Куда-то они все сгинули, их знакомцы, а ведь у них могли заваляться кое-какие рябчики, — что ж, кто учился, кто вкалывал, а кто еще чем-нибудь занимался…

Таким образом, здесь, на «Бродвее», делать было нечего (без рябчиков всякая деятельность лишена смысла), и они, поглазев на витрины киосков, безнадежно повздыхав (как назло, продавались дефицитные сигареты «Каститис»), обозрев анонсы кинотеатров и прочую рекламу (вроде бы ничего клевого, в смысле — сто́ящего), ощутили острое желание куда-нибудь зайти — хотя бы и к Дайве… которая, к тому, и жила поблизости. «Что вы! Что вы! — как умела, отбивалась та, давая понять, что не смеет показываться на глаза своему родителю, так что идти к ней сегодня просто небезопасно. — Братцы, ну никак, честное слово», — и она состроила такое покаянное лицо, что и слепой мог видеть, как ей больно, обидно; пришлось дивную идею отставить.

Тодди вспомнил: где-то он приметил бутылки.

— Бутылки? — ахнула Лизи.

— Да, королева красоты. Только пустые.

— И где же? — деловито осведомился Танкист.

Все дружно двинулись за Тедди — куда-то в леса Антакальниса, к садам, к замусоренному оврагу, где среди выкинутого из тех же садов хлама поблескивали там и сям бутылки из-под вина и пива, залепленные грязью; их набралось достаточно.

— Примут ли? — усомнилась Эма; дома ей казалось, что мыть бутылки, а тем более волочь их на пункт приема стеклотары (крохоборствовать!) — занятие плебейское.

— А речка на что, дорогая? Матушка Нерис? — Идея показалась Дайве увлекательной. — Засучим рукава — и за работку! Эт-то мы можем! А ну-ка, ну-ка!

Лизи исподтишка посмотрела на свои лакированные ноготки; Танкист скривился; Чарли присвистнул, особенным манером сунув пальцы в рот; все было яснее ясного…

И снова катили в троллейбусе (у Эмы обнаружилась пачка билетов), тащились пешком, волокли эти грязные бутылки, точно драгоценную добычу, погрузив их в сумки поверх пудрениц, лака для ногтей, сигарет «Таллин», спичек, карт, маникюрных щипчиков, надушенных (у Вирги, ясно, «Диором») носовых платочков, поверх записных книжек с адресами и телефонами, конвертов с индексами самых разных городов и в/ч, где отбывали службу их знакомые, и поверх прочего добра, какое только можно обнаружить в сумках девятнадцатилетних особ; ребята, поминутно сменяясь и остервенело дуя на ладони, поднатужившись, волокли обмотанный алюминиевой проволокой картонный ящик, набитый брякающими бутылками; ящик был от венгерских консервированных перцев, отменная тара.