— На кого это ты там сердишься, Согомон? — крикнул Давид-Бек.

— Кто его знает? — с прежней злобой ответил Согомон. — Говорит, вардапет, черт его возьми…

— Пусть войдет, — сказал Бек.

Согомон нахмурился. Вардапет Овасап зло покосился на него и поднялся наверх.

Бек был не один. У него сидели Мхитар спарапет, Тэр-Аветис и инок Мовсес. Мовсес и Тэр-Аветис тотчас узнали в запыленном, запыхавшемся человеке эчмиадзинского вардапета. Мовсес весь передернулся. Вспомнил все, что говорила Арусяк об этом охальнике, и кровь ударила в голову. Только то, что он находится в доме Давид-Бека, удержало Мовсеса. А так хотелось наброситься на этого дэва и собственноручно удушить его!..

Мхитар посмотрел на гостя и, взяв со стола кружку с мацуном, опрокинул ее, залпом все выпил и заел свежим огурцом. Не порадовал его приход вардапета. Спарапет не жаловал чернорясников. И скрыть этого никогда не умел.

Вардапет Овасап широко перекрестил присутствующих. На минуту скользнул взглядом по лицу Мовсеса и, не зная, который из военачальников Давид-Бек, обратился ко всем сразу:

— Святейший католикос всех армян моими устами приветствует вас, армянских полководцев!

— Католикос уже дома, отец Овасап? — спросил Тэр-Аветис.

— Милостью господа он на своем престоле, — ответил вардапет, а сам все силился вспомнить чем-то очень знакомое лицо Тэр-Аветиса, даже повернулся к нему.

Тэр-Аветис понял его и усмехнулся.

— Наш гость, — сказал он, обращаясь к Беку, — вардапет Овасап — местоблюститель святейшего владыки Эчмиадзина. Похоже, у вардапета короткая память, не узнает меня. Что ж, садись.

Несколько смущенный Овасап сел на предложенный Тэр-Аветисом стул… От усталости он готов был где попало растянуться и захрапеть. Ему дали холодного мацуна. Он выпил его и тоже заел огурцом.

Давид-Бек, сжимая зубами трубку, испытующе оглядывал тучного гостя. Сейчас Беку не столь важно было знать, что нужно от него католикосу, куда важнее разведать, чем дышит Абдулла паша. Овасап проглотил последний кусок огурца, положил руки на колени, вздохнул и сказал:

— Вы, конечно, знаете, что Ереван пал.

У Мовсеса опять зачесались руки. Только чудо удерживало его.

— Знаем, как же не знать, — ответил Давид-Бек. — Черная весть доходит быстро.

— О боже праведный, — простонал вардапет. — Горим в огне.

— Отчего же? — удивился спарапет. — Ведь святейший вымолил пощаду Эчмиадзину. И сам он не в обиде. Говорят, он всегда желанный гость у Абдулла паши?

— Это не тайна, — подтвердил вардапет. — Он бывает в гостях у паши. Другого выхода нет, братья. Мы — пленники Абдуллы. Каждый день, того и гляди, бросит нас в тюрьму и дотла разорит святую обитель. Вы должны понять, что вынуждает святейшего любезничать с пашой.

Давид-Бек иронически улыбнулся, глянув на спарапета, дал ему понять, чтобы не останавливал вардапета. «Пусть, мол, говорит, посмотрим, куда гнет».

Овасап тем временем, из страха, что военачальники, может, недовольны его появлением и, чего доброго, постараются от него отделаться, торопился изложить, что привело его сюда.

— Знайте, уважаемые военачальники, — продолжал он, — что я прибыл по поручению святейшего, и все, о чем скажу, — это его богоугодные слова. — Он умолк, гневно посмотрел в сторону Мовсеса и, обратившись уже к Давид-Беку, сказал: — Тебе, несомненно, известно, Верховный властитель Сюника и Арцаха, что сила османов неиссякаема. Только в этом году султан завоевал земли от Кафлан-Тивена до Еревана и наводнил всю занятую территорию своими войсками. А теперь он собирается идти к большому морю, но прежде намерен овладеть и вашей горной страной. Велик гнев султана на вас за то, что вы подчинились московскому царю и открыли ему дорогу во все страны, что расположены по эту сторону моря. Не мудро ты поступил, тэр Давид-Бек! Зря разгневал султана. Но еще не поздно и не все потеряно. Святейший просит тебя: не упрямься, пойди на поклон к Абдулла паше с драгоценными дарами, умоли его, чтобы взирал он на тебя и на твою страну добрым глазом и незлобивым сердцем. Знай также, Верховный властитель, что того, кто является к нему с повинной, сераскяр принимает с любовью. Не убивает, не бесчестит, не неволит. Напротив, чтит такого, наделяет богатыми дарами и разрешает господствовать в своей стране. Паша ждет тебя. И католикос своими, вещающими божественную волю, устами просит тебя, тэр Давид-Бек, во спасение народа твоего поспешить на поклонение паше. Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше…

— А если я пошлю твоего католикоса и его «милосердного» пашу в объятия сатаны? — не сдержавшись, прервал речь змеи Давид-Бек.

— В таком случае на тебя и на несчастный армянский народ падет новая страшная беда, — ответил вардапет. — Паша явится со своим несметным войском и сокрушит вас.

— И проводником ему в наши горы будет сам католикос, не так ли? — кинул спарапет.

Бек укоризненно посмотрел на него. Вардапет вздохнул:

— Э-эх, заблудшие люди! Католикос денно и нощно молится за армянский народ. Он старается спасти ту небольшую горсточку армян, что еще топчется на этой жаждущей крови земле. Не осуждайте обманутого и покинутого всеми царями мира вехапара-вседержителя святейшего престола господня. Не клевещите на него!

Вардапет умолк. Он сказал то, что должен был сказать.

— И это все, что желает передать нам католикос? — спросил Давид-Бек.

— Все! — тяжело ответил Овасап. — Святейший смягчил гнев паши. А тебе, Верховный властитель наш, Давид-Бек, остается идти к паше с повинной.

В глазах Бека вспыхнули грозные искры. Мовсес заметил, как нервно задергалась его правая щека.

— Согомон! — обернувшись к двери, едва сдерживая гнев, позвал Бек. Согомон тотчас вошел. — Отведи этого почтенного вардапета куда следует, хорошенько покорми его, укажи постель — пусть отоспится — и проводи в путь, когда он того пожелает.

Обернувшись к Овасапу, Бек добавил:

— Передай вехапару наш смиренный привет и скажи ему, чтобы впредь не вмешивался в наши дела. Эчмиадзин глух к армянскому горю, и его католикос мертв для армянского народа! Да будет счастливым твой путь…

Ранним утром разгневанный вардапет удалился.

В конце июня в Алидзор прибыл Нагаш Акоп. Даже Бек с трудом узнал своего любимца. Акоп был весь в лохмотьях, исстрадавшийся, какой-то потерянный. Еще из Агулиса Давид-Бек отправил его в Европу, в Амстердам, за армянской типографией. И вот после долгих мытарств Акоп вернулся с полпути.

Войдя в комнату, Нагаш снял шапку и, поклоном приветствуя Давид-Бека, сказал:

— Вот и я, тэр Давид-Бек. Скорблю, что вместо радости принес тебе тяжелую весть.

— Случилось несчастье, Нагаш? Ты вернулся с пустыми руками?

— С пустыми руками и к тому же обманутый! — воскликнул живописец и без сил упал в кресло. — Все погибло…

Давид-Бек позвал Согомона, приказал ему сходить за главным лекарем. Но живописец замахал руками:

— Не нужно, не нужно! Знай же, Верховный властитель, нас предали, подрубили сук нашей надежды. Оказывается, мы спали и не ведали, что творится вокруг.

— Говори яснее, да без криков и воплей! — попросил Бек. — Ограбили караван, что ли?

— Ограбили караван армянского народа! Предали нас, продали в рабство! — твердил живописец. — Европейские лисы угрозами вынудили русских, и двенадцатого июня они заключили мир с султаном.

Давид-Беку показалось, будто под сводами комнаты разразился гром. Дышать стало нечем. Он побледнел, глаза налились кровью, невольно сжал в кулак правую руку. В нервном тике задергалась щека.

— А ну, Нагаш, — сказал он угрожающим голосом, — спокойно расскажи все, что знаешь. Все, слышишь?

— Расскажу, — перевел дух Нагаш Акоп. — Горько, но что делать, расскажу. Разве горечь не сопутствовала нам вечно? Нам, народу, умеющему создавать богов, но за века не удостоившемуся и крохи добра от этих богов.

Нагаш попросил воды, уже несколько успокоившись, продолжал: