— Послушаться, чтобы попасть к нему в рабство? — воскликнул Давид Мирзеджанян. — А не кажется ли вам, что Бек хочет притянуть к себе в горы сокровища Еревана, чтобы завладеть ими? Он только того и ждет, чтобы ввести нас в свое войско. Вот чего домогается Бек. Поимейте разум, не дайте себя одурачить.

Монаху Григору так и не удалось убедить рассвирепевших ереванцев. Он знал здесь каждого. Знал, что все они дорожат своей жизнью, но еще больше богатством, которым владеют. К тому же по странной наивности не могут поверить, что турки на самом деле готовы идти на Ереван.

Но вот поднялся Ованес Хундибекян, и гости неожиданно смолкли.

— Слушайте, безумцы! Кто вы, наконец, почтенные люди или базарная голь? Успокойтесь! Мы отвергаем предложение Давид-Бека…

— Да, да, отвергаем, — согласно закивали со всех сторон.

— Но пренебрегать его советом не следует! — продолжал паронтэр. — Имейте терпение выслушать меня, я же старший среди вас. Итак, значит, мы готовы и ждем. Да? Если турки на самом деле нападут на наш город, мы тоже не лыком шиты. У нас под ружьем десять тысяч человек, остановим врага, переправим наших детей и имущество в сторону Севана и станем на защиту города. Коли турки потеснят нас, отступим. Согласны, горячие головы?

— Умно говоришь, паронтэр Ованес! Это дело! Мы согласны!

— Согласны! Согласны! — неслось со всех сторон.

— Чего торопиться? Подождем. Если и правда турки придут с такой силой, о которой говорил этот священник-тысяцкий, тогда и переберемся в горы.

— Верно, так и сделаем.

— Подумайте хорошенько! — умолял монах. — Потом будет поздно, поздно!..

— Мы не черноризцы, что кормятся жертвенным мясом, святой отец! У нас есть оружие. Надо будет, постоим за себя, а увидим, что не хватает сил, тогда и уйдем.

На том и порешили. Турок пока не видно. Из Лори и Ширака ни слуху ни духу. Мирали хан спокойно сидит в своем дворце. Персидские купцы курят кальян на базарах, и цены на товары все те же, что вчера, позавчера и три года назад.

Договорились ни при ком рта не раскрывать о встрече с тысяцким. Для верности поклялись на евангелии монаха Григора. Кроме того, решили, пусть Ованес Хундибекян и монах Григор съездят к Мирали хану. Вдруг да вызнают у него какую-нибудь новость. После чего, мол, можно и ответ дать посланцу Давид-Бека.

Ованес Хундибекян проводил гостей и пошел искать Тэр-Аветиса. К своему удивлению, нашел он его в кухне за чаркой вина.

— Ты бесчестишь меня, Тэр-Аветис, — обиженно сказал паронтэр. — Неужели в доме нет более подходящего места, что ты сидишь в кухне?!

— Напрасно сердишься, — мрачно ответил Тэр-Аветис. — Тот, кто не оценит одного куска, не сможет оценить и тысячи. Говори лучше, на чем вы порешили?

Паронтэр помялся.

— Да пока, — сказал он наконец, — не пришли ни к какому соглашению, почтенный брат. Все думаем.

— Ну думайте. Рассудите, как найдете нужным.

Гостей провели в отведенную для них комнату. Слуги помыли им теплой водой ноги и бесшумно удалились.

— Понял, к чему они клонят? — спросил, ложась, Тэр-Аветис у Горги Младшего.

— Чего уж тут не понять. Ну и черт с ними! — сердито бросил Горги.

— Эх!.. — вздохнул Тэр-Аветис. — Мальчик ты еще, Горги. Напрасно сердишься. Ереванцы храбрые воины. Они нужны нам. У них десять тысяч войска. Будь они с нами, мы обязательно одолели бы турка. Останутся одни, пропадут: разветвленная река высыхает скоро, как бы она ни была многоводна. Наше несчастье в том и состоит, что испокон веков мы разобщены.

Было раннее утро. Дорогу, ведущую из города в крепость, развезло после ночного дождя. Лошади с трудом тащили карету пароптэра князя Ованеса Хундибекяна. Хотя крепость расположена не очень далеко от города — не больше часу ходьбы, — паронтэр и монах Григор сочли, что для большей важности, подобающей случаю, лучше поехать в карете.

Впереди высились Масисы[51] с густыми витками облаков над вершинами. С правой стороны в глубине ущелья гордо шумел Раздан. Утро было спокойное. На дороге встречались одиночные персидские воины.

Карета приблизилась к раскрытым воротам Ереванской крепости. Со сторожевой вышки узнали прибывших. Персидский юзбаши попросил их спешиться, оставить карету за воротами и войти в крепость. Это требование возмутило приезжих, но сейчас было не до ссор, и, чтобы не поднимать лишнего шума, они решили исполнить просьбу и спешились.

На маленькой площади перед дворцом копошились три персидских воина, убирали грязь после переночевавших здесь конников. Главный вход во дворец сиял красным, зеленым и синим цветом кирпича — словно пестрый ковер висел на стене. Паронтэр и святой отец долго ждали у двери, пока часовой, ушедший доложить о прибывших, вернулся с наибом хана.

— Что привело вас в неурочное время ко двору хана, почтенные мужи? — спросил высокий, весь в белом, похожий на столп наиб.

— Проводи нас к хану! — властно потребовал Ованес Хундибекян. — Мы не обязаны каждому объяснять, что к чему.

Наиб снисходительно улыбнулся. И в этой улыбке сквозила плохо скрываемая ненависть.

«Улыбайся пока… Придет время, подожмешь хвост, как кошка», — подумал о нем Хундибекян.

В последнее время персияне относились с вынужденным уважением не только к армянской знати и духовенству. Они ломали шапки и перед простыми горожанами. Ничего не поделаешь. Сидят, что называется, на пороховой бочке. Персия при последнем издыхании. Русские стоят за спиной армян. В Сюнике и Арцахе Давид-Бек сколотил большое войско, а турки-сунниты не сегодня-завтра подойдут к стенам Еревана. Нужда заставляла персиян изображать миролюбие и добросердечность в отношениях с армянами.

Мирали хан принял представителей города с подчеркнутой почтительностью.

— Очень рад вам! Вы осчастливили меня в это утро! — с льстивой улыбкой на лице воскликнул он, приветствуя входящих, и долго тряс им руки, слегка даже склонившись перед гостями. — Пожалуй, кешиш-баба, пожалуй, дорогой шахап[52] Ованес. Я видел хороший сон этой ночью. Надеюсь, аллах привел вас в мой дом с добрым делом.

Хан усадил гостей на подушки, разложенные на широких тахтах его приемной, а сам остался стоять.

— Нам надо поговорить с тобою наедине, хан, — сказал паронтэр Ованес.

— Сделайте великую милость, — ответил хан и, посмотрев на наиба, указал ему взглядом на дверь. Тот побледнел, низко поклонился хану и медленно вышел. Хан сел. Он поднял тонкие полоски крашенных хной бровей и вопросительно посмотрел на гостей. Лицо его было неподвижно, глаза — холодные и пустые. И хотя душа персиянина была полна тревоги, он умел притвориться любезным и скрыть свое смятение.

— Великий хан! — заговорил паронтэр. — Ты владыка наших голов, защитник и блюститель нашего города. Ты знаешь, что мы никогда не уклонялись от выполнения твоей воли, даже самой малейшей. И мы никогда не беспокоили тебя без причины…

— О да! — поспешил польстить и хан. — Аллах свидетель, я очень доволен вами, уважаемые ереванцы. Вы, и стар и млад, — достойные люди. Поэтому скажите, что привело вас, что так взволновало?

— До нас дошла весть, великий хан, что турки собрали войско и готовятся в поход на Ереван, — ответил паронтэр. — По повелению султана — да пресечет аллах его потомство — эрзерумский Кёпурлу Абдулла паша собрал полтораста тысяч войска и не сегодня-завтра перейдет через Армянский хребет и двинется на нас. Мы пришли узнать, что думает наш защитник великий хан.

Если бы армяне как следует вгляделись в глаза хана, они заметили бы в них великий ужас, который сверкнул на миг и затем растворился в деланной улыбке.

— Кто принес эту фальшивую весть? — спросил с притворным гневом хан. — Почему вы не схватили этого человека и не посадили его на кол, армяне? Это — ложь! Вражье слово, измышление турок, с целью напугать нас. Сто пятьдесят тысяч!.. Откуда? Султана взяли за глотку сербы и мадьяры. В Эрзеруме едва наберется десять тысяч войска.