Вот и разрушенный Алидзор. Только Агарон заметил, как вздрогнул отец и как по его лицу скатились две слезинки.
Город своим безмолвием походил на кладбище. В нем не оставалось ни одного живого существа. На полуразрушенных домах лежал снег. Улицы полнились посиневшими, раздутыми трупами, обглоданными костями, нечистотами. На крепостных стенах застыли пушки.
Мхитар остановился на площади. Сорвавшийся с Капуйтджига несильный ветер зашевелил листья деревьев, кое-где сдул снег, и белая пелена затрепетала над развалинами. Мхитар приказал привести к нему мелика Муси. Его тотчас приволокли. Предатель повалился в снег, затем приподнялся на одно колено и сказал удивительно чистым голосом:
— Будь великим, Мхитар, пощади меня и на этот раз, я понял, что победить тебя невозможно, что ты прав! Отныне буду верен тебе и народу армянскому. Пощади…
Жестокая улыбка скользнула по бледному лицу Мхитара. Мелик Муси задрожал, ноги подогнулись, и он снова медленно погрузился в снег. Попытался схватить ногу Мхитара, облобызать ее, но почувствовал что-то вроде ожога на голове, и через миг все почернело… Это кто-то из армян ударил его и выстрелил. Пошел легкий дымок, и запахло гарью…. Труп предателя бросили на свалку.
Ветер усилился, начиналась горная метель.
Пленные паши не давали покоя Верховному властителю. То и дело просили через Баяндура освободить их из плена. И чего только не обещали при этом. «Скажите, — говорили они, — князь, Мухитару паше, что мы убедим Абдулла пашу навсегда забыть дорогу в Сюник. Упросим его освободить из плена жену и сына Мухитара, с большими почестями и подарками доставим их в Алидзор. Пусть он только отпустит нас».
Мхитар молча выслушивал все, но ответа не давал никакого, однако и не запрещал ходить к нему с просьбами пашей. Спарапет тянул время. Он ждал возвращения гусана Етума. Хотя и не верил, что доведется вновь увидеть дорогих сердцу жену и сына, но искра надежды в нем все же теплилась. Кто знает, может, они и живы, тогда вдруг удастся обменять их на пленных пашей…
Разрушенный Алидзор стали приводить в порядок. Очистили от трупов и нечистот здание Армянского Собрания, водворили на место церковные колокола, над многими кровлями вновь завились дымки. А скоро небольшими группками стали возвращаться алидзорцы. Это были те немногие из горожан, кому удалось бежать от резни и укрыться в горах. Они возвращались с детьми, навьюченные тюками жалкого скарба. На улицах зазвучали ребячьи голоса. Кто-то привел за собой стельную корову. Ее мычание прозвучало особенно странно в руинах разрушенного города. Но жизнь брала свое. Мирские заботы выводили людей из состояния страха и напряжения. Дружно взялись за дело: привели в порядок свои жилища, натаскали из лесу дров, развели огонь в очагах, извлекли упрятанные в ямах вещи, семена, мешки с мукой.
И наступило такое утро, когда Мхитар вдруг втянул носом земной, и удивительно приятный в эту минуту, дух свежеиспеченного лаваша. От радостного волнения у него чуть слезы не навернулись.
Мхитар отправил в Пхидзакар своих воинов, велел привести всех, кто там есть из алидзорцев.
— Как ни разоряют нас, сколько ни убивают, а она опять живет, Армянская земля! — радовались воины.
Мхитар ждал меликов и военачальников, когда к нему вдруг вошел Агарон. Впервые отец всерьез рассмотрел, что это уже не прежний юнец. Перед ним предстал настоящий мужчина. Ростом высок, как и сам Мхитар, смуглолицый, глаза умные, материнские глаза! И весь он больше в нее. Благороден, прекрасно держится…
Поклонившись отцу, сын сказал:
— Гусан Етум вернулся из Персии.
Мхитар от радости было рванулся к сыну, но, глянув ему в лицо, застыл на месте. Агарон был мрачен, на опущенных ресницах блестели слезы. Все было ясно. Гусан вернулся ни с чем. В сердце Мхитара погасла последняя надежда, и с ним вдруг случилось неладное: внутри все оборвалось, ноги подкосились, как у старца, а ведь не было еще и сорока лет.
Он упал в объятия сына и безутешно зарыдал.
— Все мы с тобой потеряли, сын мой! — говорил он плача. — Потеряли твою мать, брата. Твою Цамам. Ах, боже ты мой…
Сын поцеловал руку отца, погладил ее. А тот вдруг выпрямился и уже без слез гневно крикнул:
— Но землю нашу отстояли! Ценою крови близких своих отстояли. Пусть утешением нам будет то, что живет и жить будет вечно наша страна, наш народ! Будем мужественны. Зови гусана! — закончил он.
Вместе с Етумом вошли мелики и военачальники. С ними была и Гоар, величественная и загадочная. Вошла молча и покорно опустила ресницы. Кланяясь, все смотрели на Мхитара с большей, чем обычно, теплотой. Верховный пристально вгляделся в людей и понял, что все они уже знают о его горе.
— Рассказывай, Етум! — попросил Мхитар.
Гусан низко поклонился и проговорил:
— Погибли… Требовали, чтобы отступились от своей веры, но они не согласились!..
Мхитар потемнел. Перед ним встало лицо жены, похожее на лик святой.
— Похоронены все вместе, во дворе армянской церкви в Тавризе. Я по твоему приказу…
— Не продолжай! Не могу больше! — поднял руку Мхитар, задыхаясь.
Наступила тяжелая тишина. Мхитар повалился навзничь на тахту. Как ни старался быть мужественным, жена не шла из головы. А сын! Казалось, вот он, сейчас вскарабкается и повиснет на плечах у отца, потом станет играть его оружием. Так всегда бывало, когда Мхитар возвращался домой… Вспомнил родных, потерянных в горниле войны отца, мать. Вспомнил брата, которого собственноручно обезглавил. Вспомнил Давид-Бека, мудрого Мовсеса, самоотверженных и преданных Есаи, Товму, Зарманд. Всех! Всех вспомнил. Перед его мысленным взором пронеслись лица дорогих людей, которые, казалось, и сейчас сочувствуют ему, утешают по поводу всех потерь, понесенных им самим и всей Армянской землей, народом армянским.
Вспомнился заблудший Тэр-Аветис. Где он теперь, под каким камнем? Как бы хотелось еще разок увидеть его…
— Не верьте турку! — невольно громко повторил он последние слова Тэр-Аветиса и пришел в себя. Тряхнул головой, поднялся и, как в былые времена, уверенно посмотрел на окружающих.
— Держитесь, братья! — сказал он, распрямляя плечи. — Алидзор снова наш. Турок опять в какой уже раз потерпел поражение. Мы выстояли! Наша сила в готовности сопротивляться. Будем, если нужно, сопротивляться до последней капли крови тысячу лет! Таков путь армян, такова их судьба.
Мхитар чуть помолчал, взглянул в окно и снова заговорил:
— Даю вам два дня! После чего тронемся в Мегри, оттуда в Ордувар, Агулис и затем в Нахичеван. Абдулла уже не в Тавризе. Гнется турецкий полумесяц. В Агулисе у них лишь небольшой гарнизон. То же и в Нахичеване… Зима. Помощь к ним не придет. Ударим по ним и победим, я уверен! Что скажете?
— Воля твоя! — единодушно ответили военачальники.
— Пленных пашей повесить! — продолжал спарапет. — Не верю я лживым речам. Так и скажите им. До вечера чтобы никого не осталось в живых! Идите. И не забудьте выдать своим воинам жалованье.
Был вечер. Мхитар без предупреждения вошел в комнату Гоар. Женщина-военачальник была одна. Без доспехов и оружия она сверкала блеском женского очарования.
Обернувшись на скрип двери, Гоар увидела Мхитара. Ее неудержимо потянуло к нему, к единственному, ради которого билось ее сердце. Глаза расширились, губы задрожали. Она сделала шаг к Мхитару, чтобы, как в былые времена, броситься в его объятия, но в следующую же секунду овладела собой и с подобающим вдове смирением и сдержанностью ответила на приветствие гостя и осталась стоять неподвижно.
— Извини, Гоар, что нарушил твой покой. Я только на минуту.
Он почувствовал, что голос его прозвучал неестественно. Боясь, как бы Гоар не пригласила его сесть, Мхитар спешил договорить. Нельзя ему оставаться здесь, нельзя раздувать тлеющий под горем огонь, который может разгореться от одного ее ласкового взгляда.
