Турецкие аскяры, разорившие и разграбившие множество городов и сел, смотрели хищными глазами на красивый Агулис, о богатстве которого слышали легенды. Они начали было хватать разостланные на улицах ковры, вырывать их друг у друга. Но слуги паши избили их и отняли добычу. Воины сердились на сераскяра — на то, что он не велит начать священный грабеж. Юзбаши с трудом сдерживали их.

Мелик Муси привел пашей к своему дворцу. Абдулла в присутствии ходжей приказал военачальникам воспретить войску грабить и беспокоить агулисцев.

В честь паши купцы устроили роскошный пир. Они уплатили назначенную пашою дань и взяли на себя обязательство удовлетворить все потребности войска, пока оно будет стоять в Агулисе.

— Мы с любовью исполнили твою волю, справедливейший паша, но только не разоряй уже принадлежащий султану наш город, — попросили они.

— Я знаю, что нахожусь в доме моих друзей, и их честь дорога мне, — успокоил Абдулла паша. — Будьте спокойны: за вашу безопасность отвечаю своей головой.

Паши всю ночь провели в пиршестве, развлекаясь и бесчинствуя со служанками мелика Муси. Купцы делали вид, что не замечают этого и того, как паши и главный мулла войска засовывали в карманы серебряные тарелки, ножи, вилки и чаши.

Рассеивался голубой туман. Наступало утро в Алидзоре. Над ущельем парил пробудившийся орел. Со склона горы, покрытого редким лесом, неслась песня пахаря… С балкона своей комнаты тикин Сатеник с тоской смотрела на извивающуюся по ущелью дорогу.

Неделю назад Мхитар спешно отправил Агарона к начальнику гарнизона Ернджака с распоряжением укрепить крепость и усилить надзор за действиями турецких войск, засевших в Нахичеване и в опустевших армянских деревнях, расположенных вокруг Одзнасара. Отец настрого приказал сыну не задерживаться в Ернджаке и, собрав сведения, немедленно возвращаться в Алидзор. Однако прошла уже неделя, а Агарона все не было. Мхитар ходил разгневанный.

— Оба вы упрямые и непослушные, — сказал он супруге. — Почему сопляк прохлаждается там? Ведь я велел ему пробыть не больше одного дня…

Сатеник тайно отправила человека в Ернджак, чтобы вызвать спешно сына домой, и теперь с нетерпением ждала его возвращения. Она знала, что Мхитар не простит сыну его поведения, накажет, изобьет. В последнее время он стал несдержанным и жестоким, часто сердился, ругался даже из-за пустяков. Военачальникам не давал покоя, не позволял уходить из казарм домой. Со всеми говорил повелительно и не желал слушать никаких советов.

«Ах, боже мой, чем все это кончится?» — думала с горечью Сатеник, ломая пальцы.

Дорога оставалась пустынной. Не было видно ни одного всадника.

Дверь на балкон тихо скрипнула. Сатеник обернулась и увидела стоявшую на пороге полуоткрытой двери Цамам.

— Агарон приехал, — сообщила девушка равнодушно; казалось, она была чем-то недовольна.

— Слава богу! — вздохнула с облегчением Сатеник. — Где он, почему не идет повидать меня?

— Переодевается, он в грязи и… пьяный… Смотреть противно…

— Неужели, — забеспокоилась госпожа. — Он пьяный? С каких это пор он пьет?

— Не знаю. Когда мы были на охоте возле Навса, он тоже напился.

Тикин заметила в ее глазах непонятную горечь. Она чувствовала, что с этой всегда веселой, неунывающей и смелой девушкой приключилось неладное. Но что? Пытаться узнать бесполезно. Все равно Цамам не скажет. Если бы могла, сказала бы сама.

— Пойдем, — сказала Сатеник и почти побежала в комнату сына.

Агарон стоял посреди комнаты и кричал на слугу, который не мог отыскать в платяном сундуке нужную ему рубашку.

— Я раздроблю тебе скулы, развалина! — кричал Агарон. — Ослеп, что ли?

Увидев вошедших в комнату мать и Цамам, Агарон крепко сжал губы, исподлобья сердито взглянул на мать. Он был бледен. Лицо обросшее.

— Ты только что приехал? — не желая возбуждать и без того раздраженного сына, спросила мать.

— Да, — недовольно ответил сын. — А что?

— Ты кажешься усталым, дитя мое, — погладила его волосы мать; она почувствовала острый запах вина, но ничего не сказала.

— Ты так меня заторопила, словно в доме покойник, — заговорил злобно сын. — Лошадь до смерти загнал, мчал как сумасшедший. А тут все живы. Зачем звала?

— Тебе было хорошо в Ернджаке? — спросила мать.

— Да уж. Пировали днем и ночью. Пили как жаждущие верблюды. Ха, ха, ха… Из Шорота привозили гусанов.

— Ради создателя, не говори отцу ничего, — испуганно предупредила мать. — О боже, почему так наказываешь нас? Ты нехорошо делаешь, что пьешь, дитя мое. Не дай бог, узнает отец… Он и без того гневается на тебя. Умойся, побрейся и выспись. Пусть отец не видит тебя в таком виде. Сейчас я пришлю цирюльника.

Мать убедила сына лечь и вышла вместе с Цамам. Послала за цирюльником, настрого приказала слуге не отходить от дверей комнаты и никого не пускать к Агарону.

Мхитар еще не успел повидать сына и пробрать его за задержку в Ернджаке, как ему сообщили, что из Агулиса приехали Гоар и Горги Младший. Предчувствуя недоброе, он выскочил в переднюю. Гоар и Горги скорбно стояли рядом.

— Мелик Муси изменил, сдал Агулис Абдулла паше, — медленно и гневно начала Гоар. — Коварно захватили моего мужа. Мы еле вырвались.

— Когда? — глотнул слюну Мхитар.

— Два дня назад. Сейчас турки в Агулисе.

Мхитар окаменел, даже не моргал и словно не дышал.

Изумленно глядел на скорбную Гоар. «Началось, — думал он, — распускается клубок заговоров. Куда все это поведет?.. И снова ошибся. Должен был обезглавить мелика Муси, когда он находился у меня в руках». Но тут же Мхитар очнулся от тяжелой вести, он попросил Гоар пойти к Сатеник, а Горги Младшему велел немедленно созвать военачальников.

Мхитар никак не мог простить себе, что оставил мелика Муси в живых. Ведь чуяло сердце, что изменит. Да, он чувствовал, но почему упустил? Почему побоялся нарушить единство, почему испугался находящегося в Шемахе дяди мелика Муси? Нужно было уничтожить его. Но еще больше грызла другая боль. Несомненно, мелик Муси не один. Иначе почему ходжи Агулиса не пресекли заговор? Нет, этот несчастный народ наказан богом и не вправе жить свободно, — с горечью думал он.

Мелики и военачальники пришли.

— Готовьтесь двигаться в сторону Мегри, — сказал Мхитар. — Агулис пал. Турки ворвались в нашу страну.

— Они не ворвались, тэр Верховный властитель, их пригласили в наш дом, нас предали, — сказал со злобой мелик Бархудар.

— А кто вынуждал меня простить изменника, когда он был в моих руках? — закричал Мхитар. — Вот она, цена снисходительности.

Свершилось неизбежное.

Ночью, когда мелик Муси, вернувшись от Абдулла паши, собрался лечь спать, раздался крик женщины, доносившийся со стороны крытого рынка. Голос взывал о помощи. Муси вышел на балкон. В центре города, возле рынка, царило ужасное смятение. Спасаясь от янычаров, выбегали из домов полуголые женщины, дети. Рынок горел, горели прибазарные дома. Город был освещен заревом пожара. Из верхних кварталов также послышались крики и рыдания людей. Вскоре все ущелье загудело от воплей обреченных на ужасные бедствия людей… Муси понял, что началось неотвратимое — погром Агулиса…

Охранявшие дворец слуги, разыскав Муси, с ужасом рассказали, что янычары врываются в дома, убивают людей, не щадят даже младенцев. Хватают все, что попадается под руку.

Мелик Муси вздрогнул. Хотя он и знал, что турки рано или поздно покажут свое лицо, но все же надеялся на обещание паши и не думал, что это произойдет так скоро. Выбежав из своей комнаты, Муси ринулся на половину сераскяра. Три янычара преградили ему дорогу, но рассвирепевший мелик прорвался в его спальню.

— Проснись, сераскяр! — закричал он, забыв всякую осторожность.

Паша, который спал одетым, вскочил.

— Что случилось, мелик, почему ты дрожишь? — спросил он строго.

— Не будь клятвопреступником, паша, твое войско начало резню в городе.