— Да, — хрипло ответил Тэр-Аветис, отпустив его руку.

— И эчмиадзинский католикос советует покориться султану. А вы оскорбили посла, бросили ему в лицо истлевший трех. А этот нищий Есаи надругался над послом самым дерзким образом, принудил его на берегу Аракса съесть письмо паши. Потерпит ли это властелин всех стран, султан?.. Он пошлет на нас столько войска, сколько в море песчинок, и мы погибнем, от нас не останется и пепла.

«Значит, не один я понял это, — слушая его, подумал Тэр-Аветис. — А выход? Да, единственное спасение — покориться. Пусть часть народа будет уничтожена, уведена в плен, но большая часть уцелеет; не погаснет огонь армянского очага». Ему захотелось сказать Миграну, что и сам думает так, что он даже готов менять веру, принять ислам, дабы спасти народ, но сдержал себя и, показав рукой на дверь, сказал строго:

— Уйди со своими дьявольскими мыслями. И чтобы больше рта не раскрывал, не то разрублю и тебя и твоих детей. Уйди.

Он закрыл лицо обеими руками, а когда открыл глаза, Миграна уже не было.

На дворе неистовствовал теплый весенний ветер.

Золотистый конь, мерно покачивая головой, взбирался вверх по тропинке. Горги Младший ехал в селение Аза навестить сестру. Легко и радостно было на душе. Пышная зелень леса, колыхающаяся на тихом ветру, трава, яркие горные цветы — казалось, все звали, манили его в свои объятия. Как бы хотелось ему взять хорошо отточенную косу, сбросить с себя амуницию и косить вот эту траву, поваляться в ней и ночью долго смотреть на звезды, слушая веселую перекличку лесных сверчков.

Он вспомнил отца. Вместе ходили в поле косить хлеба. Отец работал от зари до наступления темноты. И когда последний сноп улаживали на коня и уходили, отец благоговейно опускался на колени на краю нивы и целовал землю.

— Пусть пойдет впрок твой дар, сестра моя!

И он повелевал сыну делать то же самое, благодарить землю, дарующую им хлеб.

— Пусть не гневается наша кормилица.

Лошадь шла медленно. В хурджине, перекинутом через седло, Горги Младший вез подарки сестре, зятю, сватам. Как обрадуется Маро, увидя его. И оттого, что он доставит радость сестре, приятно щекотало в горле.

Он поторопил коня. Вечером доедет до ущелья Цав, переночует у знакомого гончара, а на рассвете продолжит путь.

Спустя два дня показался возвышавшийся среди тополей церковный купол Аза, завиделись желто-красные воды шумного Аракса. На берегу было расположено старое кладбище с хачкарами и могильными плитами. Брызги долетали порою до одного из покосившихся хачкаров и смывали с него вековую пыль.

У аробщиков, встреченных на краю села, Горги узнал, где дом свата Гичи. Аробщики поклонились ему. Он хотя и удивился, но был польщен. И с благодарностью вспомнил слова Мхитара, подарившего ему перед отъездом из Алидзора роскошную одежду: «Едешь к сватам, оденься понаряднее».

Проехав мимо покосившейся изгороди и гигантского тутового дерева, он остановил коня во дворе дома сватов. Старый пес бросился ему наперерез, но не то со страха, не то из почтения не залаял. Горги спешился, хотел было уже крикнуть кого-нибудь, но тут из сада выбежала его сестра… Узнав брата, от радости растерялась, выпустила из рук уголки фартука, и на землю посыпались пучки зеленого кресс-салата и киндза.

— Брат! Горги! — вскрикнула Маро. Она стремительно бросилась в объятия брата и прижалась головой к его широкой груди.

— Маро!.. Маро!.. — только и мог выговорить Горги.

В воротах показался сват Гичи, которого Горги помнил еще с тех пор, когда он продавал в их деревне вино. Освободившись от объятий сестры, он подошел к виноторговцу.

— Эге!.. Сват! — воскликнул Гичи. — Добро пожаловать. Наконец-то ты вспомнил о нас. Ну, слава богу! Как поживает мать? Сам как?

— Мать шлет вам низкий поклон.

Они подали друг другу руки. Маро не двигалась с места. От прилива чувств она словно забыла, что должна делать, и только изумленно смотрела на брата.

— Поздравляю, невестушка, с приездом брата, — сказал ей свекор и, обращаясь к Горги, добавил: — Во всем Аза одна Маро и есть, о ней только и разговору.

Горги был польщен. Он обхватил сестру за плечи, и они направились к одноэтажному просторному дому. Переваливаясь, приковыляла свекровь — маленькая, сморщенная старушка, обняла и поцеловала Горги.

— Благословен твой путь, — приветствовала она голосом, который, казалось, исходил из иголочного ушка. — Бедная моя невестушка все глаза проплакала. Все по тебе страдает. Осуши ее слезы. Порадуй дитя.

Гичи оттолкнул ногой торчавшую перед ним собаку и повел гостя к стоявшей на балконе тахте. Маро разостлала на ней ковер, принесла две подушки. Горги восторгался сестрой. Она выросла, пополнела. Но взгляд, как и прежде, оставался покорным, затуманенным печалью. Гичи и гость уселись.

— А где же наш зять, что же он не показывается? — спросил Горги, лишь бы что-нибудь сказать.

— Уехал в Мегри, приедет в конце недели. Там у нас замужняя дочь. Родила сына.

— Поздравляю вас!

— Спасибо тебе. — Гичи обратился к старухе и к Маро: — Ну, чего уши развесили? Разведите тонир, да поскорее. Ты, дорогой сват, посиди, а я пойду зарежу барашка. — Сказал и поднялся с места.

— Не надо, сват.

Гичи замахал рукой:

— Ну, ну! Я сносил больше рубах, чем ты, я знаю, что мне делать. Если скука берет, пойдем со мной.

Зарезали барашка. Собака слизала загустевшую кровь и потащила к изгороди кишки. Гичи просунул вертел меж сухожильями задних ляжек, свесил барашка в раскаленный тонир, закрыл его каменной плитой, залепил края и, скатав из глины несколько шариков величиной с орех, положил их на крышку.

— Эй, хозяюшки, присматривайте за тониром, — поручил он женщинам. — Как только высохнут шарики, скажите мне. Мы идем в погреб за вином.

Горы по ту сторону Аракса заалели, узкая полоса заката мелькнула на вершинах и померкла. Солнце, опустившись на Малый Масис, подтягивало свои фиолетовые косы, чтобы отправиться на покой, Аракс засверкал на миг и закутался в голубой туман. Только изредка слышался его шум. Два аиста, шурша крыльями, сели на верхушку тополя.

Когда на балконе зажгли свет, Гичи достал из тонира обжарившегося барашка. Пришли соседи, родственники. Они здоровались с Горги и поздравляли хозяев. Затем усаживались на тахту и начинали бесчисленные расспросы.

Гичи разливал золотистое вино, все чокались с почетным гостем, затем каждый, сказав какую-нибудь здравицу, медленно, с наслаждением осушал чару. Больше всех пил Гичи. Когда заговорили о турках, он поднял голову к небу и воскликнул:

— Господи, всели им в душу тоску, чтобы вернулись они обратно в свои дома, в свою страну. Что они потеряли здесь, что ищут? И по ним ведь плачут близкие. Отведи их, господи, подальше от наших ворот и домов.

— Аминь! — вздыхали азанцы.

До полуночи ели и пили.

Утром, когда Гичи повел коня Горги на водопой, тот позвал Маро и ее свекровь и достал из небогатого хурджина подарки. Сестра таяла от восторга. Старуха без конца благословляла Горги. Вернувшемуся свекру Маро с радостной улыбкой на лице положила на колени подарки брата — материю на архалук и бухарский мех.

— Бог да воздаст тебе сторицей, сын мой! — взволнованно поблагодарил Гичи.

За стол завтракать сели только мужчины. Большая деревянная миска была чуть не до краев наполнена мясным отваром, другая — душистым дымящимся мясом. Гичи накрошил в миску с отваром лаваш, помешал, посыпал перцем, нарезал чеснок и, весело подмигнув Горги, сказал:

— Ну, посмотрю, как ты умеешь есть. — И, зачерпывая полную ложку, он начал есть, заливая жиром подбородок и ворот рубашки.

— Что говорят в Алидзоре? — спросил Гичи.

— О чем?

— О турках.

— А что говорить? Будет война — повоюем.

— Как это — будет? Война за порогом. Боюсь, что султан доберется и до наших скал, и пропадем ни за что.

— Мхитар вешает трусов, сват, — пошутил Горги.