Кажется, официант слегка расслабляется. Валентина недовольно морщит нос, но молчит, а я давлю в себе желание встать и высыпать содержимое тарелки на ее дурную голову.

Но вместо этого снова разглядываю закат в панорамном окне.

А на периферии зрение маячит алое пятно. Искушает обернуться и еще раз оценить стройную фигуру и обалденные ножки. Наверняка под платьем чулки. Едва только про это думаю — и тело реагирует весьма однозначно. Приплыли, блин. Теперь из-за стола не встать.

Тем временем зал уже полон, а ведущий начинает программу.

Приходится повернуться и принять заинтересованный вид.

— Ой, интересно, будет ли Елена Николаевна поздравлять? — опять вякает моя соседка. — Обычно она стихи читает или классиков цитирует… Скучно, правда?

— Неправда, — злюсь уже по-настоящему.

А сам смотрю, как чета Бесстужевых подходит к микрофону. Артур Романович шпарит совершенную ерунду про работу, целеустремленность и другие «полезные качества». Не вникаю толком — мое внимание сосредоточено на стройной фигуре в алом платье.

Аленка не слушает мужа — вцепилась в клатч, а взгляд куда-то в сторону выхода. Отлично ее понимаю. Я бы и сам свалил.

Наконец Бесстужев заканчивает. Микрофон переходит Елене Николаевне.

— Дорогой Арнольд Денисович, — произносит негромко. — Прежде всего, присоединяюсь к словам мужа. Он уже все сказал и поэтому позвольте мне быть немногословной и процитировать Шекспира. Жизнь человеческая — это ткань из хороших и дурных ниток. Так пусть же первого у вас будет гораздо больше, чем последнего. С праздником вас.

Зал аплодирует, изменники прикладывает руку к сердцу, а дура-Валечка шепчет что-то про банальность.

На мгновение наши с Аленой взгляды встречаются, и мир вокруг блекнет, выжженный сочным цветом ее приоткрытых губ. Какие же они обалденные. Я помню, как сладко и долго Алена умеет целовать. И не только…

Девушка вздрагивает и отворачивается, словно понимает, о чем я сейчас вспомнил. Сбегает обратно к столику, а за ней Бесстужев.

Кажется, он ни черта не заметил. Вот и хорошо. Я действительно не хочу усложнять Алене жизнь. И так уже сделал все, что мог.

Еле дожидаюсь первой смены блюд и, проигнорировав сахарное: «Ой, а куда вы?», направляюсь к выходу.

Все, хватит. Пора ехать домой, а гости пусть дальше развлекаются.

Но, спустившись на первый этаж, все-таки решаю заглянуть в туалет. Он как раз под лестницей, чтобы в глаза не бросался.

Но только подхожу к умывальнику — телефон вибрирует. Вот черт, звонок от тестя. Лучше ответить сейчас, а то по дороге достанет… Но если он опять про Юлию — брошу трубку.

А через секунду жалею, что вообще поднял.

— Привет, зятек, — тянет Оболенский. — А почему же ты мне не сказал, что с Еленой Николаевной знаком?

Вот же… черт! Только этого мне не хватало…

***

Ястребовский ушел.

Как только поняла это — и дышать легче стало. Но в груди все равно ноет, дергает неприятно. И кожа до сих пор горит от тех взглядов, что бросал на меня Демьян.

Ну конечно! Дурочка Алена ведь вся такая из себя, прямо модель с обложки. А ведь это платье даже не я выбирала — Артур попросил! Зачем согласилась? Очень нужно мне убеждаться, что Демьян все такой же падкий на обертку. Да уж, Алена Николаевна… Красилась бы ты поярче семь лет назад — глядишь, и не собирала бы сердце по кускам.

— Милая, ты в порядке? — обеспокоенно шепчет муж. — Хочешь, уйдем?

— Арнольд Денисович обидится, — возражаю вяло. — Давай лучше выйдем на пять минуточек… Хоть от музыки отдохну. Ужас какой-то.

Не фанта я молодежной эстрады, совершенно. Все эти «тыц-тыц», «хоп-хоп» только головную боль вызывают.

Артур ведем меня в холл. Он выполнен в виде смотрового балкона на первый этаж, где гардероб и служебные помещения. Людей немного, веселье в самом разгаре, так что мы с Артуром легко уединяемся в самом дальнем углу, на диванчике, что за кадкой с пальмой.

— Леночка, — муж берет меня за руку. — А давай ребенка заведем?

От неожиданности я давлюсь воздухом. А уже через секунду подлетаю к балкончику и, вцепившись в перила, начинаю судорожно хватать ртом воздух.

Боль накатывает волнами. Меня опять трясет, словно я там — в кабинете с холодным белым кафелем. Я помню каждую трещинку, каждый скол, и еще боль… Жгучую. Невыносимую. Страшную…

— Милая! — Артур хватает за плечи и разворачивает к себе. — Леночка, прости… Я не должен был!

А у самого лицо бледное, на виске пульсирует вена. У него ведь сердце! Страх за мужа помогает отогнать собственных демонов. Я с трудом сглатываю горькую слюну.

— А-а-артур, — спотыкаясь на каждой букве. — Ты же… Я ведь… Не могу больше. Родить… Выносить. Ну… после того случая. Ты же знаешь.

— Есть суррогатное материнство. Материал — наш с тобой, а носит и рожает другая женщина. Черт, — шипит ругательства. — Нет, я должен был не с того начать… В понедельник Ястребовский свалит из моей фирмы на все четыре стороны. Прости меня. Его вообще нужно было развернуть, как только вылез.

Вот сейчас я совсем ничего не понимаю. Муж вроде не пил, а говорит странные вещи.

— Артур, все в порядке. Мы это обсуждали.

Но мои слова совсем не успокаивают мужа.

— Нет, не в порядке! — резко взмахивает рукой. — Я пока в больнице был, знаешь сколько всего передумал? А сегодня окончательно убедился. Каждый раз, как он смотрит — ты дергаешься. Нет, хватит. Если Оболенский контрактом дорожит — сам приедет. И еще, позвоню я Вольфовичу… Даже не отговаривай.

Теперь моя очередь вздыхать и загадывать мужу в глаза.

— Я уже звонила, Артур. Прости. Мы с ним виделись некоторое время назад. На пяти углах, в кафе. Я должна была сказать, но… да, ты прав. Сейчас поедем домой и обо всем поговорим, ладно? Не надо здесь — люди ходят… Только сумочку заберу. И с Арнольдом Денисовичем попрощаемся.

Муж молча подхватывает меня под руку и ведет в зал. Слава богу, Витко реагирует вполне нормально. Его внимание занято незнакомой мне женщиной — очень эффектной.

По лестнице спускаюсь на деревянных ногах. И все про разговор о ребенке думаю… Почему Артур вдруг эту тему поднял? Для нас обоих это — табу. Ох, непростой будет разговор…

Демьян

Вжимаюсь в холодную плитку так, что спине больно.

Аленка говорила тихо. Настолько, что я не обратил внимание, если бы не громкий окрик Бесстужева. Именно он заставил остановиться, прислушиваясь к разговору.

Который лучше всякого апперкота воздух из груди вышиб!

В ушах до сих пор бьется надрывное:

«Не могу больше. Родить… Выносить»

Нервно облизываю пересохшие губы, а во рту горечь.

Что значит — «не могу больше»? Почему не может? Как? Аленка никогда не жаловалась на здоровье. И что это за Вольфович? Врач, получается? Это его я видел в кафе? И подумал, что любовник! Вот я дебила кусок…

Дергаю за удавку галстука, но пальцы срываются. А под ребрами зреет нехорошее такое предчувствие.

Выхватываю мобильный и иду обратно в туалет. Никто не должен слышать.

Номер своего ангела хранителя помню наизусть. Набираю и мучительно жду ответа. Наконец в трубке звучит хриплое «на связи».

— Привет, Март. Нужна твоя помощь, инфу пробить, — начинаю без лишнего словесного блуда.

— Ну?

Март немногословен. Издержки профессии, но следак он отменный.

— Досье на Алену Николаевну Мирославскую, — следом диктую год рождения и где проживала. — Только с медицинской картой. Мне нужно знать состояние ее здоровья.

— Подробнее.

Опять дергаю удавку галстука, но все-таки произношу:

— Бесплодие. По какой причине, когда диагностировали.

— Срочность.

— Как можно быстрее.

— С тебя двойной ценник. К врачам так просто не влезешь.

Вот сволочь. Но сейчас мне не до торгов.

— Согласен.

Март сбрасывает, не прощаясь.

А я все-таки выхожу из туалета и иду на стоянку. Машины Бесстужева уже нет.