Р у д о л ь ф. Ви знает мой брат Вилли? Он живой?

М и х а и л. А вы не читали его обращение?

Р у д о л ь ф. Какой есть обращение?

М и х а и л. Он обратился ко всем немцам с призывом — пора кончать с бесноватым Гитлером, пока он не привел Германию к национальной катастрофе.

Р у д о л ь ф. Это не есть мой брат.

М и х а и л. Вот его подпись.

Р у д о л ь ф. Не скажите мне, подпись легко подделай. Майн брат ни при каким обстоятельствам не изменит идея.

М и х а и л. При некоторых обстоятельствах даже ваш брат смог изменить идее. После Курской дуги и нашего наступления по всему фронту. Когда рушатся укрепления, рушатся убеждения.

Р у д о л ь ф. Игра не есть проиграна, нет финальный свист! Война нет кончен. Я не зналь, кто победит. Лючше оставаться честни зольдат своей государство.

М и х а и л. Вы не солдат, а просто убийца. Нам известно все о вашем лагере военнопленных.

Р у д о л ь ф. Война надо убивай. Ви тоже убивай. Мы равны.

М а р и я. Заткнись, чума болотная!

Михаил пытается ее остановить.

С кем себя равняешь! Раскаркался, ворона! Сейчас заткну тебе глотку пулей.

Р у д о л ь ф. Видит, у вас даже фрау хотель убивать.

М а р и я. А это вы виноваты, что у нас война! Кровь за кровь! Ты убивал в лагере беременных женщин и детей.

Р у д о л ь ф. А я не зналь, кому есть хуже — кто есть убит или кто убиль.

М и х а и л. Ладно, хватит!

Р у д о л ь ф. Не надо хватить меня. Я даю показаний. Тот, кто убиваль, он есть жив и переживал, а убитому уже есть все равно. Я не убивай, но наша команда для экзекуций мне жалко.

Входит  К у з ь м а.

К у з ь м а (вздрагивает. Сжимает кулаки). Ах ты, сатана, поймали! Не узнаешь? Да где тебе узнать, ты ведь нас тысячами убивал. Он меня собственными руками два раза казнил.

Р у д о л ь ф. Не говорите, ви есть жить.

К у з ь м а. Жив! Я тот самый, кто брился каждый день осколком стекла. Ты стал надо мной издеваться, вывел в поле. Ты слышишь, Миша! Товарищ майор! Он мне поставил на голову кружку и полчаса стрелял с пятидесяти метров по кружке. Твои дружки хохотали, а ты хвастался, что у тебя рука не дрогнет. Не дрогнула, потому что тебе все равно, по живому стрелять или по жестянке. А я поседел за эти полчаса. Я было хотел дернуться, чтобы ты промахнулся, но я ищу сына, мне нужно еще жить.

Р у д о л ь ф. Что ви так волнуйся, я вас не знай.

К у з ь м а. Потом опять вывели нас, человек пятьдесят, на расстрел. А ты фотографировал, когда нас расстреливали. Я упал раньше твоей пули, притворился убитым. А ты потом ходил и добивал. Три раза ты выстрелил в меня. Одна пуля попала в левую руку. Вторая в плечо. Третья в воротник ватника. (Взглянул на фотографии, лежащие на столе.) Вот он я! Это мы расстрелянные лежим. А он целится в меня. Вот я сейчас тебя буду расстреливать, а вы, товарищ майор, фотографируйте. Хочешь? Струсил, подлюга? А не трусил, когда фотографировался? А не трусил, когда в день рождения Гитлера ты построил пятьдесят четыре человека пленных, по числу лет Гитлера, и расстрелял их, истратив пятьдесят четыре патрона? И над ямой приказал поставить щит: «Любимому фюреру, в день рождения…»

М и х а и л. Да, Рудольф Бюхнер, убитым все равно, а вам пришлось страдать, вы же палач. Теперь он будет решать, жить вам или нет.

Р у д о л ь ф. Я есть зольдат. Он есть майн фюрер, я исполняй. Я честни зольдат, я не курю, не пить алкоголь, не гуляй. Фюрер мне сказать, я расстреляй свой жена и детки, сожгу муттер унд майн фатер.

В и к т о р. Отец! Ставь его к стенке. Не то я его сам расстреляю.

Кузьма останавливает Виктора.

Или не трать на него пулю, я придушу его, как кошку.

К у з ь м а. Вот тут ты не прав. Мы не они. Мы же не звери.

В и к т о р. Тебя же он два раза казнил!

К у з ь м а. Вот если бы тогда мне дали в руки оружие, я бы с ним расквитался. А нам с тобой незачем его расстреливать, сейчас не только я один имею право его расстрелять, нас таких много. Пусть его судят.

М и х а и л. Решение справедливое, Кузьма Александрович, ты остался человеком даже в этом аду. Товарищ Кравцов, пленного сдать в штаб.

В и к т о р (Рудольфу). Шагай!

Р у д о л ь ф. Заявляй протест, (Показывает на штаны.) Это есть оскорбление! Я есть честни зольдат! Зольдат без штани не мог!

М а р и я. Иди, иди, а то вообще спущу с тебя штаны. Топай!

М а р и я  и  К р а в ц о в  уводят  п л е н н о г о.

К у з ь м а. Товарищ майор, я пойду с ними: чего бы не вышло, боюсь. Потом будут оправдываться — мол, при попытке к бегству. (Уходит.)

Вой самолетов, взрывы. Входит, хромая, К р о ш к а.

М и х а и л. Крошка? Опять с тобой что-то случилось?

К р о ш к а. Товарищ майор! В дом прямое попадание, но я опять остался живым. Вот и объясни мне, Миша, товарищ майор: есть бог или нет? Может, он есть? Я, как пошел на войну, все думаю о боге: то считаю, что его нет, то думаю, вроде есть. Когда спасаюсь, думаю, есть. Сколько раз я уже спасался, только царапало меня, а сейчас и боя не было, а ранило. Товарищ майор, я пошел в лазарет, подлечусь когда, снова вернусь.

М и х а и л. Я провожу тебя.

К р о ш к а  и  М и х а и л  уходят.

З а т е м н е н и е.

Пулеметная очередь. Трассирующие пули выписывают «1944 год». Разоренное кладбище. Разбитые мраморные ангелы, обезглавленные памятники, вывернутые могильные плиты. Среди них вырыты окопы. Слышна немецкая песня. У передвижной радиостанции  М и х а и л  и  В и к т о р. М а р и я  чинит гимнастерку. К у з ь м а  наводит порядок в вещмешке. Вынул сухарь.

В и к т о р. Отец, это все тот сухарик?

К у з ь м а. Живой надеется. Сегодня день рождения Ермолая. (Вынул фляжку.) Товарищ майор, выпей за моего старшего мальчика.

М и х а и л. Я тоже надеюсь. За Ермолая. (Пьет.)

М а р и я. Война, кто может знать. (Пьет.)

В и к т о р. За его здоровье.

К у з ь м а. Я его часто вижу во сне, снится мне, что он жив. Никак не верю, что он умер. Или что изменил. Двадцать четыре года назад я узнал, что у меня родился сын, кто-то прибежал ко мне на завод… (Смотрит на сухарь.) Где ты ходишь, сынок? Ну, будем здоровы! (Чокается колпачком с флягой.) А теперь спрячем его паек… Не выкидывать же. Все-таки надежда. (Аккуратно заворачивает сухарь и плачет.)

М и х а и л (в микрофон). Немецкие солдаты и офицеры! Вам не выйти из окружения. Румыния перешла на нашу сторону, освобождена Польша, война идет на немецкой земле. Город окружен, сопротивление бессмысленно.

К у з ь м а (смотрит в бинокль). Немецкий солдат тащит к нам раненого красноармейца. Сбегай посмотри, сынок!

В и к т о р  уходит и возвращается с  н е м е ц к и м  с о л д а т о м.

К у р т (с акцентом). Я рабочий. Я люблю землю и ненавижу войну! Нас одурачили, запугали, сказали: они пленных расстреливают. Я принес вашего раненого солдата, чтобы мне поверили. Я принес вам листовку, ее раздали всем нашим в окружении. Читайте: «Кто сдается врагу, его родители, жена, дети и все родственники будут расстреляны». А у меня жена и дети погибли во время бомбежки… Мне ничего не страшно…

М и х а и л (подает ему микрофон). Говори сюда. Чтобы они тоже слышали. Боишься?

К у р т. Я уже ничего не боюсь. (В микрофон.) Я обращаюсь к соотечественникам, попавшим в окружение. С вами говорит Курт Зеелер. Спасайте ваши души! Бросайте оружие, сдавайтесь в плен! Сейчас это самое лучшее для нашей страны. Ради кого вы жертвуете собой? Ради Гитлера, который, как сатана, принес Германии одни только беды и разрушения? Фюрер сам сумасшедший и нас свел с ума. Пока не поздно, опомнитесь.