Нет ничего проще валить с больной головы на здоровую, орать на всех перекрестках о «красной опасности», «руке Москвы», о завоевании всего, мира Кремлем и в то же время посылать целые армии для подавления свободолюбия чужих народов, расстреливать из скорострельных пушек и давить танками портовиков Шанхая или текстильщиков Бомбея.

Всемирная революция готовится трудящимися каждой капиталистической страны. Исподволь. Постепенно, с учетом собственных условий и конкретных возможностей.

А пока что Советский Союз — одно-единственное государство, где власть принадлежит рабочим и крестьянам. И потому-то вопрос об угрозе войны, об опасности вооруженного нападения империалистов на СССР находится в центре внимания Всемирного конгресса.

Я не мог посещать все заседания. Ведь предполагалось, что VI конгресс закончит свою работу не ранее сентября. Целых полтора месяца! И сразу же, в том же Колонном зале, должен открыться наш конгресс — V конгресс Коммунистического Интернационала Молодежи.

Правда, многие вожаки зарубежного комсомола, избранные делегатами на конгресс Коминтерна, уже находились в Москве, жили в «Люксе» и «Большом Париже».

Я уже познакомился с Билом Рэстом, Конрадом Бленкле, Эмилем Хршлем и многими другими. Но приезжали всё новые и новые товарищи. Надо было встречаться с ними, просматривать привезенные материалы и выискивать данные, необходимые Лейбрандту для предстоящего его доклада «Методы нашей агитации и пропаганды».

Черня, тот умел отлынивать от новых заданий, ссылаясь на свою исключительную загруженность по обслуживанию чехословацкой делегации. Фриц Геминдер запускал пальцы в свою пушистую рыжеватую шевелюру и стонал: «Ты должен помнить, товарищ Черня, что работаешь в агитпропе. Я не могу всё делать за вас, не могу, не могу! Я тоже человек, а не чапековский робот». Черня обворожительно улыбался: «Я был бы рад, но Илек… Илек не отпускает меня ни на шаг. Может быть, если ты поговоришь с ним…» Сам отлично знал, что Геминдер не захочет портить отношения с чехословацкой делегацией и, следовательно, не станет надоедать Илеку. И, вполне довольный собой, уносился выполнять мифические поручения товарища Илека.

Естественно, что все своё ревнивое внимание Фриц переключал на меня: «Нам с тобой, Дмитрий, предстоит…», «Сегодня мы обязательно займемся…», «Лейбрандт настаивает, чтобы второй раздел доклада был закончен к завтрашнему дню. Придется, дружище, засучить рукава…»

Что ж, я засучивал рукава, заваливал свой стол протоколами и информационными отчетами, вздыхал, думал, что уже много дней вижу Маргарет только издали, вспоминал, что так и не успел дописать корреспонденцию для «Комсомольской правды», и принимался за дело. А Фриц, постояв несколько минут возле меня, вдруг вспоминал, что именно сегодня и именно сейчас у него важнейшая встреча на конгрессе, и исчезал, предварительно подарив мне светлую надежду, что он, может быть, еще вернется. Но так как он никогда не возвращался, я, в полном одиночестве, пропыхтев несколько часов над материалами к докладу, запирал груду взлохмаченных, исчерченных синим и красным карандашом бумаг в сейф и бежал в «Большой Париж», чтобы распределить по делегациям билеты на завтрашние спектакли, цирковые представления и киносеансы.

После программного выступления Тельмана я всё же подстерег его в комнате организационной комиссии, превращенной теперь в бюро обслуживания делегатов.

— У меня, товарищ Тельман, большая просьба.

— В чем дело, югенд? Я в долгу перед тобой. Я и мои товарищи наслаждались танцами маленькой Тао-Хоа. Прекрасный, вдохновляющий балет!

— Я достану для вас билеты на «Бронепоезд», — пообещал я.

— О! Ты уже отрезал мне все пути к отступлению. Что я должен сделать?

— «Комсомолка» — то есть наша газета «Комсомольская правда» — поручила мне провести беседу. Это очень важно.

Тельман снял кепку, вытер платком свой необъятный лоб, темный и блестящий от загара, и удобно устроился на стуле, заскрипевшем под тяжестью его огромного мускулистого тела.

— Ну, югенд, проводи свою беседу, но не забывай, что я еще не ужинал.

Я достал блокнот и отличнейший «паркер», подаренный мне одним парнем из Детройта:

— Выступая на конгрессе, ты говорил о роли пролетарской молодежи.

— Ага! Это серьезная и важная тема. Я думаю, что при нынешнем положении растущей военной опасности необходимо, чтобы все секции Коминтерна, в том числе и германская, с большей энергией использовали антимилитаристские традиции пролетарской молодежи и Коммунистического Союза Молодежи для борьбы с империалистической войной.

Я торопливо записывал.

— Если бы лидеры остальных компартий побольше уделяли внимания проблемам юношеского движения…

— Постой, постой, — перебил меня Тельман. — Запиши вот еще что: благодаря своей энергии, своему воодушевлению, самопожертвованию и инициативе молодежь является одним из важнейших революционных факторов, при помощи которых коммунистическая партия должна проводить революционную работу против империалистической войны и за превращение империалистической войны в гражданскую. Ты всё понял? Я повторяю приблизительно то, что говорил на конгрессе.

Вдруг он откинулся на спинку стула и посмотрел на меня так, будто бы увидел впервые.

— Помнится, при первой встрече (в голубовато-серых глазах Тельмана заплясали веселые огоньки)… она как будто бы состоялась в лифте… ты не был столь тверд в немецком языке. Большие успехи, югенд!

Я вспыхнул от радости:

— Я еще совсем плохо говорю по-немецки.

— Хотел бы я говорить по-русски так, как ты по-немецки. Но для изучения языка нужно время, а я всегда в цейтноте.

— Ну, когда германский пролетариат победит… Может быть, тогда ты будешь немного свободнее!

Тельман потрепал меня по плечу:

— Вот ты и утешил меня, югенд. Во всяком случае, наши дети будут знать родной язык Ленина. Мы введем его в программы всех начальных и средних школ советской Германии. Но давай продолжим беседу.

Я задал несколько вопросов, старательно записал все, что он сказал, и от имени «Комсомольской правды» горячо поблагодарил Тельмана.

— Теперь пойдем ужинать, — предложил он.

— Я бы с удовольствием, но надо бежать в редакцию. Ведь это, — я похлопал по блокноту, — должно попасть в завтрашний номер.

— Ты прав, дело прежде всего, — одобрительно сказал Тельман.

Но куда я дел свою кепку? На вешалке ее не было, на столе тоже. Вот черт! Я заглянул под стол.

— Мышь? — поинтересовался Тельман.

— Да нет… Кепку ищу. Куда она делась?!

Кепку так и не удалось обнаружить. Где же я ее посеял? Хорошая такая кепка, и почти новая, — купил незадолго до открытия конгресса.

— Так и не нашел?

— Да аллах с ней, обойдусь.

— Вот тоже неплохая кепка, — сказал Тельман и точным движением надел мне на голову свою, большую, пушистую, в мелкую сиреневую клетку. — Носи ее на здоровье, югенд.

— Да что ты! Не надо… Сейчас тепло, и вообще всё это пустяки, — растерянно забормотал я, снял кепку и протянул ее Тельману.

Он взял, но тут же вновь напялил на меня, да еще так, что козырек наехал на самые глаза.

— Великовата, ну да ничего! — И он толкнул меня к дверям.

Она и в самом деле была несколько просторна. Но это же, черт возьми, кепка Эрнста Тельмана! И мне показалось, что в ней я стал выше ростом на целую голову.

Как-то ко мне подошла Маргарет.

— О, Тмитрий, у тебя новое кепи, — сказала она.

— Это кепка товарища Тельмана. Он мне ее подарил, — гордо сказал я.

— Покажи.

Я снял кепку, и Маргарет несколько секунд подержала ее в руках. Так бережно, точно то была не кепка, а подраненный снегирь.

— Значит, ты хорошо знаешь товарища Тельмана?

— Ну, еще бы! — воскликнул я. — Недавно взял у него интервью для «Комсомольской правды».

Маргарет была подавлена моим великолепием.

— Ты очень счастливый, что знаешь такого человека, — вырвалось у нее.

— Зато ты знаешь Галлахера. Даже зовешь его дядей, — великодушно сказал я.