Переминаясь и чуть поеживаясь от утренней свежести, горнисты взывали к небу и солнцу. Пусть небо будет сегодня синим и чистым! Солнце — сияй изо всех сил! Ребята, довольно спать! Самые распрекрасные сны ни черта не стоят по сравнению с тем, что вы сможете увидеть, изучить и сделать сегодня! Вставайте же, лентяи, и вы не пожалеете об этом!

Я быстро оделся, помылся и выбежал из дома. Потом мы с Маргарет стояли вместе с Мишей под мачтой и, застыв в салюте, следили, как медленно карабкается по скользкой мачте темный матерчатый комок и как он, добравшись до самого верха, разглаживается и на мгновение беспомощно повисает и вдруг раскрывается и трепещет на ветру, как алое крыло невиданной птицы.

После завтрака и распределения нарядов я предложил Маргарет удрать хотя бы на часок. Она не возражала, и мы, кое-как оторвавшись от Миши, в котором единоборствовали гостеприимство и обязанности начальника лагеря, занятого выше головы, отправились на прогулку.

— Вот что, ребята, — кричал нам вслед Миша, — вы идите на речку! Она у нас хоть и узенькая, но купаться можно. Жаль, что я не могу с вами. А впрочем… — Миша задумался, а я мысленно послал его к чертовой бабушке. Совсем ты недогадливый, начальник пионерского лагеря!

— Пойдем, Миша, пойдем, — сказала Маргарет и остановилась, поджидая эту каланчу в трусах и розовой майке.

— Да ему же некогда, — пробовал возражать я.

— Миша! — завопил крепыш мальчишка, появившийся как из-под земли. — Это что же получается? Моему звену за продуктами ехать, а коллонтаевки Вороного не отдают, им вода для поливки понадобилась.

— Какая еще вода? А где Клава? — И, оглянувшись на нас, резанул себя ладонью по горлу: — Вот! Вы уж как-нибудь одни. Может, потом прибегу.

И мы пошли одни.

За домом белая лестница с балюстрадой и четырьмя пролетами круто падала вниз, к маленькому прудочку, окруженному плакучими ивами. На склоне обрыва дубы-великаны с почти синей листвою перемежались с кудрявыми кленами и ничем не примечательной ольхой. И сквозь узорчатую зелень деревьев поблескивала речная гладь, полосатая, как змея, — коричневато-зеленая полоса, потом серо-голубая, цвета утреннего неба, и опять зеленая, отражающая крону и ствол дерева, вросшего в берег.

За рекой луга расстилались до самого леса, и с холма казалось, что до него рукой подать, — надо лишь хорошенько разбежаться и прыгнуть. За этим близким лесом начинался другой, а затем третий, и лесные валы накатывались на самый горизонт, сначала многоцветно-зеленые, потом просто темно-зеленые и, наконец, почти черные, с сизо-голубым отливом на гребне.

— Давай выкупаемся, — предложил я. Маргарет замотала головой:

— Я не приготовлена. Не взяла костюм. Но ты купайся.

Мы сбежали по лестнице, постояли у пруда, настолько заросшего ряской, что он казался изумрудной лужайкой, и, толкнув маленькую, ворчливую калитку, проникли в царство густой и еще влажной от росы травы.

Маргарет сбросила сандалии и, размахивая ими, побежала к реке. Я догнал ее возле самого берега, схватил за плечи и повернул к себе:

— Ты здо́рово бегаешь!

Маргарет сбросила со лба густую прядь волос:

— Пожалуйста, пусти… Как мне хорошо здесь!

— Значит, ты довольна, что мы сюда приехали?

— Я очень довольна. А ты?

— Угу, — буркнул я поспешно, так как не мог больше выдержать ее открытого ласкового взгляда. — Ну, попробуем, какова здесь водица!

Разделся, пробежал по траве, затем по уже теплому песочку, и сразу — бултых! Вода обожгла ступни, колени, живот. Я ухнул и нырнул. Выплыл и, чтобы разогреться, стал выбрасывать вперед руки, поворачиваясь при каждом гребке.

— Хорошая вода! — заорал я, подплывая к противоположному берегу.

— Я тоже хочу, — не выдержала Маргарет. — Отвернись, пожалуйста.

Нащупав ногами дно, я встал, повернувшись к Маргарет спиной:

— Не бойся, я не смотрю.

И вот уже легкий всплеск, восхищенное восклицание, и Маргарет плывет в мою сторону.

— Эх, да ты же классно плаваешь, Маргарет!

— Я выросла на реке. Только Клайд темный и вода не очень хорошо пахнет.

Мы плавали наперегонки, плескались, хлестко ударяя по поверхности воды ладонями, и отдыхали, лежа на спине и полузакрыв глаза под горячими лучами солнца.

Накупавшись вволю, выбежали на берег и блаженно растянулись на траве, густой и мягкой. Голубые штанишки и лифчик Маргарет потемнели и прилипли к телу. Она лежала совсем близко, закинув руки за голову и вытянув в струнку длинные стройные ноги. И опять я боялся сказать что-нибудь такое, что могло бы вспугнуть доверие Маргарет ко мне, — мы были одни на берегу, совсем одни, и только что купались вдвоем в маленькой, задорно журчащей речушке, и капли одной и той же воды высыхали сейчас на моем и на ее теле. И смотреть-то мне на Маргарет было страшновато. А вдруг всё это привиделось мне во сне! Я отвернулся и положил щеку на ладонь.

Большая бронзовая стрекоза доверчиво села мне на плечо, и я осторожно взял ее за жесткие, как пергамент, крылья и поднес к голове Маргарет:

— Смотри! Совсем как твои волосы.

— Пожалуйста, не надо. Сомнешь ей крылья.

Я выпустил стрекозу, и она, посверкивая на солнце, полетела вдоль берега.

— Почему ты молчишь всё время, Тмитрий?

— Я думаю.

— Это большая тайна?

— Нет. Я думаю, что́ будет, когда ты уедешь.

Маргарет попробовала улыбнуться:

— Эта река будет продолжать бежать, и ты будешь купаться с какой-нибудь девушкой… И, может быть, поймаешь для нее другую стрекозу.

— Ну, это как сказать!.. А ты?

— Я буду работать. Много работать для нашей революции. И, наверное, вспоминать этот день.

Защемило сердце. Я приподнялся на локтях:

— Маргарет!

— Что? Почему ты не хочешь говорить — Маджи? Не нравится так?

— Маджи, — шепотом сказал я. И еще: — Маджи, Маджи!

— А как будет по-русски маленькая Маргарет?

— Рита. Можно — Марго. Но Маджи гораздо лучше. Милая Маджи!

— Я — милая для тебя?

— Очень! — И я коснулся кончиками пальцев ее плеча, чуть порозовевшего на солнце.

Маргарет вздрогнула. По лицу ее пробежала тень.

— Пойдем, Митья. Мы провели здесь много времени. Теперь не смотри на меня, Митья.

Она быстро оделась, и мы пошли через луг. Я всё же не удержался и спросил:

— Почему не приехал Морис? Вы поссорились?

— Тебе жалко, что он не приехал? — в свою очередь спросила Маргарет.

— Как бы не так! — воскликнул я. — Мне он знаешь как надоел, твой Морис. Он такой занудливый, что от него молоко киснет.

— Я это не поняла.

— Ну, в общем, очень скучный. Понимаешь?

— Друга нужно брать со всем, что у него есть. Хорошее, плохое, скучное. Иногда это очень трудно.

— Ты очень с ним дружишь? — ревниво спросил я.

Маргарет промолчала. Запела какую-то песенку, оборвала ее на полуслове и вдруг крикнула:

— Теперь побежим!

Мы промчались по лугу, ворвались в жалобно скрипнувшую калитку, обежали с левой стороны пруд и, запыхавшиеся, остановились под большим кленом, что стоял на часах возле лестницы. Сразу стало зелено и прохладно, и я прислонился спиной к толстому и гладкому стволу. Маджи была рядом и смотрела на меня широко открытыми, сейчас ярко-коричневыми глазами. Мне показалось, что ее взгляд о чем-то спрашивает. Я обнял ее и услышал, как торопливо и сильно бьется ее сердце, — должно быть, от быстрого бега. Я наклонился, а она всё продолжала смотреть на меня.

— Маджи…

Теперь я слышал только свое сердце. Оно гулко билось в груди, в горле, в висках. И уж не знаю, как это получилось, но только я поцеловал ее в губы, и еще раз, и потом в ухо, потому что она вдруг резко повернула голову.

— Не надо… Пожалуйста, не надо… Пусти.

Я тотчас же разжал руки, но не удержался и зло бросил:

— Опять Морис!

Она покачала головой:

— О, ты не можешь всё понять. Я сама очень виновата.

— В чем ты виновата?

— Не надо… Не надо говорить… — В голосе и глазах Маргарет были слезы.