— Будь спокоен. У нас всё по-настоящему, так что лицом в грязь не ударим.

Предполагаемые пятнадцать минут пути по самой короткой тропинке растянулись этак минут на сорок, не меньше. Сумерки стали темно-лиловыми, я уже не различал фигур впереди идущих — только белые пятна, — сова бесшумно пронеслась над нашими головами, когда мы подошли к высокой каменной ограде и мальчишеский голос строго спросил пароль.

— Эдинбург, — негромко назвал Миша.

— Проходите.

— Только она из Глазго, — сказал я.

— Всё же Эдинбург — столица Шотландии, — возразил Миша.

Мы шли по широкой аллее, ступая по пятнам всё более сгущающихся теней и вдыхая запахи трав, нагретых за день, всё вверх и вверх. Но вот аллея оборвалась на крутом подъеме, и мы увидели полукружие темных безмолвных палаток, спускавшихся по холму, а в центре на самом верху двухэтажный дом с башенками и террасами, тоже неосвещенный и как бы впаянный в серо-лиловое вечернее небо.

— Уже ужинают. Пойдемте скорей, — сказал Миша, и ми пошли за ним на отдаленный стук множества ложек.

Столовая располагалась на открытом воздухе, под легким навесом, защищающим ее от дождя. За длинными узкими столами сидели пионеры и трудились над вкусно пахнущей кашей. Лампы-молнии, по две на каждый стол, разливали вокруг себя ровный желтоватый свет. Ночные мотыльки и бабочки суматошно бились о накалившиеся ламповые стекла.

— Ребята! — закричал Миша. — К нам приехала гостья из далекой Шотландии, товарищ Маргарет Мак-Грегор, и член Международного детского бюро Митя Муромцев.

Пионеры грянули «ура» и изо всех сил застучали ложками по алюминиевым мискам.

Нас посадили за стол, поставив полные до краев, дымящиеся миски с кашей и граненые стаканы с компотом.

А после ужина был костер. В самом центре лагеря высилась заранее приготовленная пирамидка хвороста.

— Пусть наш сегодняшний костер зажгут гости, — предложил Миша.

Кто-то из пионеров сунул в руки Маргарет пучок длинных и сухих лучинок. Я достал спички.

— Надо зажечь костер одной спичкой, — шепнул я Маргарет. — Как бы нам не осрамиться!

Мы присели на корточки, и я чиркнул спичку, ладонями обороняя робкий огонек.

— Давай сюда лучинки.

Сухие и тоненькие, они вспыхнули как порох; Маргарет подержала их несколько секунд наклоненными вниз и, когда они хорошенько разгорелись, сунула под низ пирамиды. Костер загорелся, и пламя его взметнулось толстой оранжевой струей прямо вверх.

— Хорошо, что нет ветра, — сказал я.

— Как хорошо, что мы сюда приехали!

— Ты довольна?

Маргарет счастливо рассмеялась.

— А ну, потише, ребята, — властно сказал Миша. — Сейчас беседу о международном детском коммунистическом движении проведет Митя Муромцев.

Это вовсе не входило в мои планы. Я собирался лишь сказать несколько слов о Маргарет. Но что тут поделаешь, когда на тебя выжидающе смотрят горящие интересом глаза, когда ты со всех сторон окружен этими глазами, и костер хорошо разгорелся, и такая наступила тишина, что слышно, как потрескивает скрючившаяся в огне маленькая березовая веточка.

И я стал говорить о кострах, которые загораются во всем мире, объединяя вокруг себя маленьких французов и маленьких норвежцев, немцев и англичан — самых смелых ребят в красных галстуках, давших торжественное обещание всю жизнь бороться за дело рабочего класса. И всё разгорающийся огонь нашего костра свидетельствовал о правде моих слов, и красные и желтые искорки вспыхивали в ребячьих глазах и в небе над нами.

А потом начала свой рассказ Маргарет. О мальчишках и девчонках рабочих окраин далекого большого города. О том, как они в дни всеобщей забастовки распространяли «Дейли уоркер» и листовки компартии, выполняли разные, порою опасные, поручения стачечных комитетов, выставляли свои пикеты и осуществляли связь. О ребятах, которые не имели двух-трех пенсов, чтобы приобрести лоскут красной материи для пионерского галстука, но были настоящими пионерами, прилагающими путь в красный Глазго завтрашнего дня.

Конечно, Маргарет нелегко было говорить по-русски. Ее мягкий грудной голос звенел и срывался от волнения, и мне даже показалось, что глаза ее блестят не от всполохов костра, а от слез. Но как слушали ее ребята! Затаив дыхание, подавшись вперед, точно готовые мгновенно вскочить на ноги и без оглядки мчаться туда, где нужно отважное пионерское сердце.

Потом Маргарет забросали вопросами. Ей даже пришлось рассказать о таинственном чудище, обитающем в глубоких водах озера Лох-Несс, и спеть старинную гельскую песню.

Ну, а ребята спели «Картошку» и «Взвейтесь кострами» и страшно вознегодовали, когда горн своим медным голосом потребовал: «Спать, спать! По палаткам!»

— Миша, можно посидеть еще немного?

— Правда, давайте побудем, пока костер не потухнет.

— Ну, пожалуйста, Миша! Ну разреши!

— Ребята, уже одиннадцать часов, а по распорядку мы ложимся в десять. Завтра тоже большой день, — уговаривал Миша и поглядывал на меня, ища поддержки.

— Таких интересных, как сегодня, уже не будет!

— Миша, ну пожалуйста…

— Ну Миша!

— Миша!.. Миша! Ми-ша!

— Вот что, братцы, — сказал я. — Подумайте и о Маргарет. Она устала.

— Зачем ты так говоришь, Тмитрий! — возмутилась Маргарет.

Она как раз обменивалась галстуками с длиннокосой девочкой, которая получала по-английски только «отлично». Кроме того, десятки рук протягивали ей записные книжки — по-видимому, все сто восемьдесят пионеров решили стать корреспондентами Маргарет.

— Давай не будем нарушать пионерскую дисциплину, — негромко сказал я Маргарет.

— О, дисциплину надо охранять! Я поняла. — И обратилась к ребятам: — Адреса вы будете давать мне завтра. А я — вам. Теперь нам всем нужно спать.

Вожатые стали заливать костер водой. Огонь с шипением сник, со всех сторон надвинулась и сомкнулась вокруг нас темнота, а на небе проступили яркие зеленоватые звезды.

Пионеры, построившись по звеньям, побежали к умывальникам.

— Комнаты для вас приготовлены, — сказал Миша. — Пойдемте, я покажу.

— А можно мне ночевать в палатке? — нерешительно попросила Маргарет.

— Конечно можно! — почему-то обрадовался Миша. — Я тебя устрою в палатку коллонтаевок. К Клаве. Это та, с которой ты поменялась галстуками.

И он закричал: «Клава! Клава, скорее сюда!» Зажег электрический фонарик и сделал им несколько зигзагов.

Из темноты вынырнула Клава:

— Я здесь, Миша.

— Маргарет будет ночевать в вашей палатке. Устрой ее, как…

Но Клава не дослушала. Схватила Маргарет за руки и закружила, приговаривая нараспев: «Ох, как чудесно! Прямо и сказать невозможно. Идем, идем к нам!» — И тут же уволокла Маргарет.

А я пошел с Мишей в дом, и он провел меня в просторную комнату, где стояли две кровати и изящный письменный стол красного дерева на ножках в виде дремлющих грифов. Только черная кожа на столе была совсем содрана, а вместо письменного прибора и всяких безделушек стояла клетка, прикрытая рубахой.

— Певчие дрозды, — пояснил Миша. — Ты ложись, а я еще обойду лагерь.

Я разделся, лег и погасил лампу. И тотчас же кто-то сердито фыркнул и застучал по паркету — топ, топ, топ… Пришлось зажечь спичку. Матерый еж пробирался к блюдечку, стоявшему под столом.

На всякий случай я поднял подушку, — а что, если там сибаритствует уж или медянка! По-видимому, эта комната была не только штабом лагеря, но и уголком живой природы. Но под подушкой никого не оказалось, а чавканье ежика, добравшегося до молока, меня не очень тревожило, и я заснул, не дождавшись возвращения Миши.

Разбудила меня веселая песня горна. В комнате было солнце. Кровать Миши пустовала. В клетке, освобожденной от ночного покрывала, лениво пощелкивали два жирных черных дрозда.

Я подбежал к окну. Возле мачты для государственного флага стояли два босоногих пионера в трусах и, задрав к небу блещущие раструбы горнов, играли побудку. Здорово трубили ребята! Не знаю, как для кого, а для меня утренняя песня пионерского горна звучит призывом к действию, влечет вперед и обещает интересный, полный неожиданностей день.