— Это все Лейбрандт! — обиженно выпалил я.

— Неважно кто. И согласись сам, Митя: приходит некий молодой сотрудник агитпропа, а у него нос на сторону… А через несколько дней — синяк или губа вздулась… И при этом молчит. Кто он? Драчун? Хулиган? Приходят ко мне: поговори с Муромцевым, Рудольф, с ним что-то неладно… А теперь вот что скажи: ты не мог бы переключиться на какой-нибудь другой вид спорта? Ну там гребля или гимнастика… Чтобы на лице следов не оставалось.

— Но у меня же первый разряд! Два-три удачных выступления, и можно стать мастером спорта.

— А так ли для тебя важно быть мастером по боксу? Ты же на международной работе.

Странно, что Рафик, отличный мужественный человек, не понимает главного: я совершенствуюсь в боксе именно потому, что решил посвятить себя международной работе. В конце концов, поеду в страну, и бокс мне может пригодиться. Но я не забыл иронической улыбки Вартаняна, когда я объяснял ему, для чего занимаюсь боксом. Быть может, лучше на этот раз промолчать. Однако Рафик словно бы прочел мои мысли.

— Насколько я понимаю, — сказал он, покусывая верхнюю губу, — первый разряд уже большое достижение в спорте. В случае необходимости ты можешь нанести сокрушительный удар.

— У меня сильная правая. Лусталло — это мой первый преподаватель-тренер — говорил, что у меня в правом кулаке спрятан нокаут, — не ко времени расхвастался я.

— Вот, вот! — подхватил Хитаров. — Так что при встрече с шупо или каким-нибудь фашиствующим молодчиком ты вполне можешь постоять за себя.

— Пожалуй…

— Что и требовалось доказать. А карьера профессионального боксера, надо полагать, тебя не привлекает?

— Нет, конечно! Да ведь у нас, Рафик, и нет профессионального бокса.

— Тем более. А теперь прошу тебя, Митя, выполнить мою просьбу. Прекрати, пожалуйста, свои бои и перестань пугать немецких товарищей. И вот еще что: мы решили тебя загрузить — вводим в организационную комиссию по подготовке конгресса. Договоришься с Цекамолом о проведении встреч с зарубежными товарищами, возьмешь на себя культурное обслуживание делегатов… И нажимай на язык… Пусть Венцель занимается с тобой как можно больше.

— Спасибо, Рафик… Вот это живое, настоящее дело. Черт с ним, с боксом!

— Значит, договорились по всем пунктам? Ладно. А теперь давай посмотрим письмо.

Я ушел от Хитарова окрыленным. Скоро начнут съезжаться делегаты. Я буду постоянно с ними. Узна́ю, как они там живут и работают. Не по книгам, а от них самих. И обязательно подружусь с кем-нибудь из приехавших. Крепко подружусь, на всю жизнь. Скорее всего — с французами. Вот отличные ребята! Веселые, остроумные, смелые… Вспомнился Фернан Бертло — мальчик из Сен-Дени, участник первой делегации зарубежных пионеров. Когда делегация приехала в Ленинград, мы с Фернаном сразу же стали друзьями. Обменялись галстуками и значками. Некоторое время переписывались. Потом он почему-то замолчал. Что, если среди французской делегации окажется и Фернан Бертло! Ему сейчас восемнадцать лет, и он, наверное, давно уже стал комсомольцем. В общем, это очень здорово, что меня ввели в организационную комиссию.

А Лейбрандт, конечно, уверен, что я получил от Хитарова здоровенную нахлобучку. Когда я вернулся в агитпроп, он некоторое время разглядывал меня с плотоядной нежностью, как свиную отбивную котлету с зеленым горошком, а потом осведомился, зачем меня вызывал Хитаров.

— Оказывается, меня ввели в организационную комиссию по подготовке конгресса. Он объяснял, что я должен делать, — спокойно сказал я.

— Зер гут, — пробурчал Лейбрандт и на целый день оставил меня в покое.

После завтрака Черня подсел к моему столу:

— Слушай, старик… Ты сейчас у нас в некотором роде начальство. К нашему отделу прикрепляется одна юная особа для прохождения практики. Так ты введи ее в круг наших забот. Должна прийти с минуты на минуту.

— А кто такая? — спросил я.

Сам пожал плечами:

— Видел Горкича, он сказал: пришлем вам в отдел девушку, помогите ей, окружите вниманием и всё такое… Окружим вниманием? — Черня весело подмигнул.

— Придется окружить, — согласился я. — Только скажи, пожалуйста, как же это ты о ней никаких сведений не раздобыл? Ты же всегда и всё знаешь. Прохлопал?

— Она в ленинской школе училась. Это нечто вроде закрытого монастыря. Пусть пока за твоим столом сидит. А когда Фриц вернется, что-нибудь придумаем.

— Ладно, — сказал я.

Не прошло и получаса, как пожаловала практикантка. Ее привел Милан Горкич.

— Муромцев, встречай пополнение, — сказал он, старательно и твердо произнося русские слова.

Я встал из-за стола и… обомлел. Это была она. Девушка в юнгштурмовке с золотистыми глазами.

— Познакомьтесь. Товарищ Мак-Грегор. А это товарищ Муромцев.

В ее глазах цвета гречишного меда вспыхнуло недоумение. Она смотрела на мой заработанный вчера синяк.

— Здравствуй… бонжур… гут морген… — пробормотал я, протягивая руку.

Всё-таки она быстро прогнала из глаз недоумение. Теперь в них только веселое любопытство. Рука у нее легкая и теплая.

— Здравствуй. Не надо бонжур. Я совсем немного говорю по-русски.

Как прелестно она картавит, чуть коверкая слова.

— Ты можешь сидеть вот за этим столом. Как тебя зовут?

— Маргарет. Стол очень, очень большой.

— Он прихрамывает на переднюю ногу. Но в общем работать можно…

Маргарет напряженно свела тонкие черные брови:

— Прихрамывает? Это мне непонятно.

Я пошатал стол:

— Видишь? Сейчас подложу бумагу… А меня зовут Дмитрий.

— Тмитрий, — повторила она.

И лишь только Горкич ушел, я пустился в объяснения:

— Понимаешь, Маргарет… Я тебя один раз видел. Ты шла в Коминтерн. С тобой был один парень… Ну, словом, молодой человек. Вот такой. — Я вытянул руки полукругом, словно собирался обнять медведя.

Лицо Маргарет порозовело.

— Это Жансо́н. Он мой друг.

«Плохо дело, ох как плохо», — подумал я.

— Но я не помню той встречи. Другую помню. — Она надменно вздернула маленький прямой носик. — Вчера. Вы шли и громко пели.

— «Бандьера росса», — быстро вставил я. — Те ребята тоже комсомольцы. Я должен тебе всё объяснить. И я, понимаешь, очень рад, что мы с тобой встретились.

— Да-а… — неопределенно протянула Маргарет.

— Увидел тебя тогда с этим… Ну, в общем, с твоим другом, и мне ужасно захотелось увидеть тебя еще раз.

— Почему? — спросила Маргарет.

На этот поставленный прямо в лоб вопрос трудновато было ответить. И я сманеврировал:

— Но попробуй-ка найти незнакомую девушку в Москве! И вдруг идем вчера, а ты как раз навстречу.

— Я тебе понравилась? — без тени кокетства спросила Маргарет.

Ах, черт! Никогда еще никто не нравился мне так, как она. Но сказать ей об этом здесь, вот сейчас.

— Я очень хотел с тобой познакомиться… Ну, а ты испугалась…

— Не испугалась, нет… Удивилась. Вот это. — Ее тоненький палец показал на синяк под моим левым глазом.

— Это пустяки. Вчера у меня был трудный бой с одним парнем. Я ведь боксер.

— О, как интересно!.. Ты — боксер? Мой брат тоже боксер. Лесли Мак-Грегор — чемпион Глазго.

Маргарет смотрела на меня с явным интересом. Ну какой же прозорливец Витька Шурыгин! Всё наперед знал.

— Ну вот видишь! Возвращались мы после соревнования, и я, по правде сказать, забыл совсем об этой гуле.

— Гуле? Не понимаю.

Я ожесточенно ткнул себя под глаз:

— Хук левой.

— А-а-а…

Глаза Маргарет потемнели, она словно бы прищурилась. Лучики тончайших морщинок поползли к вискам, а пос и верхняя губа стали забавно подрагивать.

— Теперь-то, конечно, смешно… Но когда Витька мне врезал, ей-богу, не до смеха было.

— Врезал? Это слово я не знаю.

Я объяснил, что такое «врезал», а потом признался, что проиграл бой.

— Мне жаль, — сказала Маргарет. — Но ты не должен потерять дух. Ты вызовешь его еще раз на матч и победишь.

Я покачал головой: