Лоретта внимательно изучала лицо Фрэнки.

– Сын Ады сказал, что у тебя красивые волосы?

– Да.

Лоретта нахмурилась.

– Он тебе почти брат.

– Нет, не брат.

– Он противный, да?

– Можно и так сказать.

– Тебе следует держаться от него подальше.

– Я тоже так думаю, просто не знаю, как это сделать. Квартира маленькая, мы практически едим, спим и живем друг на друге, окон нет и слишком много открытых дверных проемов, и…

Лоретта взяла вилку, которую принесла ей Фрэнки, и вложила в ее ладонь.

– Может, следует держать ее под рукой.

Дорогая Фрэнки,

поверить не могу: неделями от тебя ни весточки, а потом ты рассказываешь, что вас с Тони вышвырнули из приюта и вы живете с папой! Прямо как на войне. Стоит на пару минут отвернуться, и уже все изменилось.

Я правда не могу поверить, что ты устроилась на работу с платой 75 центов в час! Ты меня не слышишь, но я сейчас присвистнул! Сестренка совсем взрослая! Что ты делаешь с такими деньгами? Готов поспорить, что копишь на «линкольнчик»!

Не могу дождаться, когда вернусь домой и тоже устроюсь на новую работу. Все ребята так устали уставать, если ты понимаешь, о чем я. Мы просто хотим домой, впервые за тысячу лет принять горячую ванну и наесться до отвала. В любом случае вот чего я хочу – наесться до отвала. Ты приготовишь для меня хорошие итальянские спагетти? Я так на это надеюсь.

Ты останешься там, пока я не вернусь домой. Знаю, что ты имеешь в виду, говоря об Аде: она только лает, но не кусает. И Бернис с Корой точно такие же, дальше болтовни не заходят. Странноватый только Дьюи, но, возможно, он вырос и худшее позади. По возможности не становись у него на пути – и все будет хорошо. Впрочем, такая хорошенькая девушка, как ты, наверняка скоро встретит хорошего парня. Ты моментально выскочишь замуж, уйдешь оттуда, и тебя больше не будут беспокоить Ада и ее дети.

Ну, на сегодня все. Если все будет хорошо, скоро вернусь домой и буду ждать спагетти.

Люблю,

Вито

– Что там у тебя?

В кухню, где Фрэнки за столом читала письмо, притащился Дьюи со своими горчично-наждачными глазами.

Она положила письмо в карман.

– Ничего. Письмо от моего брата.

– Что, от твоего брата? И что он пишет?

– Ничего особенного. Хочет домой.

Дьюи что-то промычал, не слушая, только пялясь, и облизнул полные губы.

Вошла Тони и застыла как вкопанная, увидев Дьюи. Он удостоил ее своей тошнотворной улыбки и тронул грязную шляпу.

– Привет, Антонина. Какое у тебя милое платье.

Тони не ответила, а лишь скрестила на груди руки и пристально смотрела на него, пока он не пожал плечами.

– Доброго вам дня, леди, – с этими словами он вышел из кухни.

– Фу, – проговорила Тони, когда хлопнула входная дверь, – я ему не доверяю.

– Я тоже. – Фрэнки потеребила уголок письма Вито и протянула его Тони. – Будь осторожна с Дьюи, хорошо? Не становись у него на пути.

– Стараюсь, но он шныряет повсюду. Как таракан, только большой.

– Где таракан? – В дверях стоял их отец, держа ботинок, на который ставил подметки. – Я его убью.

Тони и Фрэнки переглянулись.

– Нет, папа, – сказала Фрэнки. – Нет тут никаких тараканов. Тони просто шутит.

– А, да.

Он подошел к раковине и налил себе стакан воды.

Тони уселась за стол читать письмо Вито, а Фрэнки изучала спину отца. Спина была большая и сильная, и даже по одному виду отца Фрэнки знала, что он гораздо сильнее Дьюи. Но легче от этой мысли не становилось. Порой, когда она говорила с отцом, тот смотрел ей не в лицо, а на волосы или на лоб, а то и вовсе куда-то позади нее. И когда они собирались за кухонным столом ужинать, отец говорил ей: «Передай картошку, cara mia» или «Bella, ты такая леди», – но глаза его были устремлены только на Аду. И деньги у него были только для нее, и комнаты – только для нее и ее детей.

Человек очень быстро понимает, где его место в горниле огромного мира, и Фрэнки находилась в тени Ады.

Мы были тенями: Маргарита, Волк и я, – но это не значило, что мы не можем, так сказать, оторваться по полной.

Я представила Маргариту в баре Бешеной Морин.

«Это мисс Маргарита Ирен Ноулз, – объявила я. – Мисс Маргарита была убита дочерью проповедника с помощью отравленного чая и подушки».

«Я бы порекомендовала бурбон», – сказала Бешеная Морин, шевеля для лиса своей лисицей.

«Я никогда не пробовала спиртное», – ответила Маргарита.

«Спиртное для спиритусов», – заметила я.

«Я росла в годы сухого закона, – продолжала она. – Конечно, люди гнали самогон или покупали алкоголь у бутлегеров, но в моей семье спирт использовали только в сиропе от кашля. – Она отпила бурбона и поморщилась. – Где бы я это пробовала?»

«Во славу Божию?» – спросила я.

«Во славу бурбона, – провозгласила Бешеная Морин. – Эй, умники! Что вы творите?»

Последние слова она прокричала двум мужчинам, которые катались на полу как борцы. Они ее не слышали или не обращали внимания. Один разбил о голову другого бутылку, второй вытащил нож. Они умирали на полу бара, восставали и начинали все заново. Бешеная Морин орала, но они ее игнорировали. Бармен – тот, который живой, – ходил за стойкой туда-сюда прямо сквозь Бешеную Морин. Она замирала и кричала: «Поцелуй меня туда, на чем я сижу по субботам!», – а бармен наливал очередную кружку пива.

Маргарита показала на ряды бутылок:

«Почему ты не пытаешься сбросить с полки бутылку?»

Я проглотила бурбон и закашлялась:

«А ты почему не пробуешь?»

«Я первая спросила».

«Не могу», – сказала я.

«Можешь, ты раньше это делала. Лампочка в библиотеке».

«Я ее не взрывала».

«Взрывала. Так что тренируйся. Чем больше тренируешься, тем лучше получается».

«И какой в этом прок?»

«Люди это увидят. Может, не тебя саму, но то, что ты натворила. Ты воздействуешь на мир. Это уже кое-что».

«Я так не думаю».

«Это больше, чем могут эти два джентльмена, – показала она рюмкой на боровшихся на полу мужчин. – Это больше, чем умеют они».

Я вспомнила, как Маргарита скидывала книги с библиотечных стеллажей, вспомнила фотографию на полу книжного магазина. Я тоже такое делала: щекотала детям пятки, сдергивала с них одеяла, напевала, пока они не начинали меня слышать. Я не понимала, как и почему это работает. Может, я и взорвала лампочку, может, свалила фотографии с журнального столика Мерси. Но все это казалось случайностью. Как и подхватить грипп.

«Ну и как ты это сделала? – спросила я, поворачиваясь к Маргарите. – Когда отправила в полет газету?»

«Ты меня рассердила».

«Значит, мне просто нужно разозлиться?»

«Нет, – сказала Бешеная Морин, вытирая барную стойку. – Нужно сосредоточиться и в то же время отпустить себя».

«Что это значит?» – поинтересовалась Маргарита.

«Что случилось, когда вы умерли? – отозвалась Бешеная Морин. – Когда впервые вернулись?»

«Все было как в тумане, – ответила я. – Ярким и темным, а еще размытым, словно смотришь сквозь слезы».

«И вам пришлось учиться собирать себя, обрисовывать свои контуры?»

«Да», – кивнула Маргарита.

«И чем больше вы себя собирали, чем больше обрисовывали себя, тем более реальными себя чувствовали?»

«Да», – ответила я.

«Вот, – продолжала Бешеная Морин, – нужно отпустить себя. Позволить себе рассеяться в воздухе подобно туману над озером. И одновременно, вместо того чтобы сосредоточиться на себе, сфокусироваться на том, что хочешь сделать. Обрисовываете контуры самого действия, понимаете? Падающей с полки книги. Разбивающегося окна. Взрывающейся лампочки. Плавающей по коже татуировки».

«Погоди, – сказала Маргарита. – Ты… рассказываешь себе историю?»

«Да, – улыбнулась Бешеная Морин. – Рассказываешь себе историю о том, что произошло. И тогда это действительно происходит. Попробуйте».