– Уильям? – переспросила я.

– Чарльз Кент! – бросила мама.

– Имеешь в виду, что он богаче Мидаса? – сказал Фредерик, который был уже немного навеселе.

– Чарльз Кент, – повторила я, воскрешая в памяти зализанные волосы цвета помоев, опущенные уголки рта, чересчур розовые губы на бесцветном лице, капризность, которую он источал, словно мускус, – он так на меня пялится.

Мама продернула красную нитку в своем рукоделии.

– Этим он льстит тебе, Перл.

Но это было не так.

Это было не так.

При мысли о Чарльзе от отвращения ком застрял в горле, и я закашляла. Начав кашлять, я не могла остановиться. Я кашляла, прикрываясь рукой, пока по костяшкам пальцев не размазалась кровь, как будто это я побывала в кулачном бою.

– Перл! – сказал отец. – Что с тобой, Перл?

– Перл!

– Перл!

– Перл!

Фрэнки катила тачку по коридору к столовой мальчиков. Ее сердце неистово колотилось. Но в помещении никого не было. Ужин закончился, повсюду стояли тарелки из-под каши и ложки. Подавив разочарование, она принялась собирать тарелки в тачку.

– Мы такие неряхи, правда?

Фрэнки резко развернулась. Вот он, стоит в дверях и, как обычно, мнет в руках кепку.

– И не говори, – отозвалась она.

– Нечестно, что мы устраиваем такой беспорядок, а прибирать приходится тебе.

– Монахини твердят, что жизнь несправедлива.

– Помочь?

Его голос звучал хрипло, словно он редко им пользовался. Фрэнки никогда не видела человека, который бы так нервничал. Но ведь и ее сердце угрожало выскочить из груди.

– Конечно, – сказала она. – Я просто складываю тарелки на эту тачку.

– На тачку?

– На тележку. А потом отвожу на кухню.

Он сунул кепку в задний карман и, подойдя к Фрэнки, стал помогать.

– Наверное, они будут тяжелыми.

Она кивнула. Именно это она и написала в записке. «Тарелки точно будут тяжелыми». Фрэнки решила, что, если записку подберет кто-то другой, даже монахиня, эта фраза ее не выдаст.

Смотреть на него было трудно. Фрэнки с ее ростом пришлось запрокинуть голову. Она пыталась придумать, что сказать, о чем поговорить, но ее отвлекали легкая щетина и небольшой порез у него на подбородке.

– Похоже, сестра Джорджина была не слишком тобой довольна там, во дворе, – произнес он. – Тебе не влетело?

– Она только ущипнула и толкнула. Бывало и хуже.

Он подал Фрэнки еще несколько тарелок, и девочка поставила их в тачку.

– Это она обрезала тебе волосы?

Ее руки взметнулись вверх, прежде чем она успела их остановить.

– Да.

Он покраснел, краска расползлась от шеи к щекам.

– Я вовсе не имел в виду, что ты плохо выглядишь! Совсем не плохо. Очень даже мило теперь, когда они немного отросли.

Она заставила себя опустить руки на стол. Взяла еще несколько тарелок и ложек.

– Спасибо.

– Сестра Джорджина не самая плохая из монахинь, которых я видел.

Фрэнки чуть не выронила тарелки.

– Она не самая плохая? Тогда кто же?

– Как-то раз одного парнишку вырвало от этой еды. И старая монахиня, забыл ее имя, собрала рвоту обратно в тарелку и заставила его съесть.

На этот раз руки Фрэнки взметнулись ко рту.

– Нет.

– Да. Нам всем стало дурно при виде этого. Но, наверное, это случилось очень давно, я был маленький. Ничего подобного с тех пор не было.

– Да, ужасно, – проговорила Фрэнки. – Вито мне об этом не рассказывал.

– Вито… Я его помню. Твой брат?

– Да.

– Но его здесь больше нет. Ушел в армию?

– Нет. Он в Колорадо.

Сэм подал ей еще пару тарелок.

– Что он делает в Колорадо?

– Отец туда переехал.

– Твой отец переехал в Колорадо и забрал твоего брата?

– Да.

– А тебя – нет…

Она не ответила.

Да и не нужно было.

– Это неправильно, – сказал он.

Она пожала плечами, как та девочка во дворе, у которой отняли скакалку.

– Что поделать.

Склонив голову набок, он посмотрел на девочку. Она увидела свое крошечное отражение в его больших карих глазах.

– Я Сэм, – произнес он.

– Знаю. То есть… я Фрэнки.

– Я знаю. – Он слегка улыбнулся. – Если это имеет значение, Фрэнки, я рад, что отец не забрал тебя.

Он протянул несколько ложек, как букет, и опять покраснел; румянец залил щеки, но он удержал ее взгляд.

– Я тоже, – сказала она.

Фрэнки протянула руку за ложками. Когда он коснулся ее пальцев, ложки выпали из его рук, с грохотом рассыпавшись по столу и полу. Оба отдернули руки, словно обожглись.

«Огонь есть всегда», – сказала я.

В том, что произнесла имя Господа всуе, до того как Чик-Чик успела шлепнуть ее полотенцем или бросить в нее помидор. Что украла ложку сырого теста для пирога, перед тем как поставила его в печь. Что оставила во дворе ту записку Сэму. Что он приходил после ужина в столовую мальчиков. Что они соприкоснулись руками. Что ей хотелось и других прикосновений. Что с тех пор он каждый день приходил с ней повидаться. Что она все время о нем думала. Что мысли о нем вытесняли все другие из ее головы, словно остальной мир больше не имел значения. Что Гитлер мог бомбить Чикаго, а она и не заметила бы.

В чем она призналась: что в коттедже Тони стало слишком многолюдно, и монахини перевели ее к старшим девочкам, в коттедж Фрэнки. Что Тони из кожи вон лезла, чтобы взбесить Фрэнки и всех остальных, и это срабатывало. Что Тони следовало бы послать в Германию шпионить на Америку, потому что после десяти минут в одной комнате с ней Адольф раскололся бы как яйцо.

– Кто тот парень, с которым ты разговаривала?

Фрэнки и Тони шли за сестрой Берт последними в строю. По субботам днем сестра Берт любила около часа гулять с девочками по городу, позволяя им смотреть на витрины, а тем, у кого была мелочь, – покупать в кондитерской сладости. Обычно на таких прогулках Фрэнки болтала с Лореттой. Сегодня же на нее набросилась с вопросами Тони.

– А? – переспросила Фрэнки. – Кто?

– Тот высокий парень, с которым ты разговаривала. Кто он?

– Я не разговаривала ни с какими парнями.

– Нет, разговаривала. Я тебя видела. Во дворе у желтой линии.

– Ты чокнулась? Я никогда бы не зашла за желтую линию, – сказала Фрэнки.

– Я не говорю, что ты за нее зашла, я сказала, что ты стояла у линии.

– Это теперь преступление?

– Кто был этот парень?

– Какой парень?

– Который стоял за желтой линией, – ответила Тони громче.

– Если ты не заметила, все мальчишки находятся за желтой линией. В «Хранителях» так заведено.

– Разумеется, я это заметила, – не унималась Тони. – Мне просто интересно, когда это заметила ты. Непохоже, что раньше замечала.

– Что ты можешь знать о том, что я замечаю? – спросила Фрэнки.

– Ты – моя сестра.

– И что?

– Это значит, что я знаю тебя лучше, чем ты сама себя.

– Ты ничего не знаешь.

– Я знаю, что ты разговаривала с высоким парнем с каштановыми волосами в серой кепке. Как его зовут?

– Святой Антоний. Я спрашивала его, где ты потеряла свой разум.

Сестра Берт резко остановилась, и все девочки врезались друг в дружку. Монахиня развернулась и стала всматриваться в строй.

– Франческа! Антонина! Ваша болтовня скоро привлечет всю антигитлеровскую коалицию!

– Что? – переспросила Тони. – Я не…

– Простите, сестра, – произнесла Фрэнки.

– Но… – начала Тони, однако Фрэнки ткнула ее локтем так сильно, что та упала на витрину мясной лавки. За ее спиной завертелись сосиски.

Послание до нее дошло.

– Простите, сестра, – промолвила Тони.

– И? – поинтересовалась монахиня.

– Постараемся держать рты на замке, – заверила Фрэнки.

– Хорошенько постарайтесь, – сказала сестра Берт. – От этой жары у меня разболелась голова.

Она развернулась и повела нас к кондитерской.

– Она не должна была так рассердиться, – пробормотала Тони, потирая ребра. – Мы просто разговаривали.