Когда они укладывались спать, Гекль спросила:

– Так что ты будешь делать?

– С чем?

– С ним, – как дурочке пояснила Гекль.

– А что я могу сделать?

– Ты должна с ним поговорить.

– Где?

– Во дворе, – сказала Лоретта.

– Во дворе? – взвизгнула Фрэнки.

Другие девочки уставились на них, потому что работало радио.

Фрэнки понизила голос:

– Я не могу говорить с ним во дворе. Если монашки увидят, что я зашла за желтую линию, меня непременно выпорют.

– А разве он того не сто`ит? – сказала Гекль. – Кому нужен парень, который не стоит порки?

Лоретта пожала плечами.

– Ты можешь заработать порку и за гораздо меньшую провинность.

– Не знаю, – произнесла Фрэнки.

Но они были правы. Она должна что-то сделать. Что, если в следующем месяце ему исполнится восемнадцать? А если на следующей неделе? Что, если он отчалит завтра, и Фрэнки больше никогда его не увидит? Как можно скучать по человеку, с которым на самом деле никогда не общалась?

В самое ближайшее время Фрэнки взобралась на горку, откуда раньше высматривала брата Вито. Поскольку многие старшие мальчики покинули приют, она быстро нашла Сэма. Вон он, пинает мяч другому мальчику, пониже ростом. Сэм поднял голову и помахал. Фрэнки огляделась, убеждаясь, что он машет именно ей, и помахала в ответ. А потом вдруг поняла, что Сэм – именно тот мальчишка, который был с Вито в его последний день в приюте, и это он схлопотал подзатыльник за то, что помахал ей. Может, Сэм подумал, что она сто`ит побоев. От этой мысли у нее потеплело внутри, словно она хлебнула горячего шоколада, придя с заснеженной улицы.

Фрэнки слезла с горки. Она вспотела и не знала, сможет ли это сделать, сможет ли подойти к желтой линии. Но она подошла. В кармане лежал клочок бумаги – короткая записка карандашом, никаких сердечек или цветочков. Лоретта и Гекль предлагали написать «Фрэнки + Сэм», но она не стала: это казалось слишком смелым и ребяческим. У нее тряслись коленки и дрожали руки, и она не хотела, чтобы записка показалась пошлой.

Фрэнки долго стояла у ограды, так долго, что решила: он не придет. Почему-то опять вспомнился Вито. Интересно, привлекала ли его внимание какая-нибудь девочка, стоял ли он когда-нибудь у ограды, рискуя навлечь на себя порку ради нее? Может, он много раз совершал то, что сейчас делает Фрэнки. Просто она никогда не спрашивала.

Ей на туфлю упал камешек. Фрэнки не стала оборачиваться, не стала смотреть. Она присела на корточки и одной рукой потеребила пряжку туфли, а другой уронила записку на желтую линию. Увидела, как чья-то рука схватила бумажку, услышала удаляющиеся шаги.

– Что ты делаешь?

От неожиданности Фрэнки плюхнулась на асфальт, словно ее толкнули. Сестра Джорджина заслонила солнце, как в затмение.

– Застегиваю туфлю. Кажется, пряжка сломалась.

Сестра Джорджина схватила ее за воротник и вздернула вверх.

– С твоей туфлей все в порядке.

– Теперь да, – ответила Фрэнки.

Сестра сильно ущипнула ее за руку.

– Не умничай.

Фрэнки терпеть не могла, когда сестра это говорила. Терпеть не могла, когда любая монахиня так говорила. Они что, хотят, чтобы девочки были тупыми как пробки?

– Я и не собиралась… – Фрэнки осеклась, потому что сама не вполне понимала, чего она не собиралась.

– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь?

В голове у Фрэнки замельтешили мысли. Неужели сестра видела, как Фрэнки уронила записку? Неужели она только что навлекла на Сэма неприятности? И неужели сестра опять обрежет ей волосы?

– Я ничего не делала.

– У этих мальчиков хватает забот и без девчонок, которые крутятся рядом и строят из себя шалав.

Эти слова привели Фрэнки в ярость. Она ничего из себя не строила, особенно шалаву.

– Какие еще мальчики? – спросила она.

Сестра наклонилась к ней. От монахини воняло луком. Фрэнки и так знала, что та ела лук, потому что помогала Чик-Чик готовить монахиням обед. Печенка с луком, картошка и вдобавок настоящий кофе с сахаром.

– Ты хочешь отправиться в ад? – спросила сестра Джорджина.

Тепло внутри Фрэнки сменилось холодом вроде того, что она ощущала, когда стояла у холодильника, когда зачерпывала целую горсть «джелло», так и норовившее утечь сквозь пальцы.

– Нет.

– Уверена?

– Да.

– Хорошо. – Сестра подтолкнула ее на девчоночью половину двора. – Тогда держись подальше от желтой линии. Если застану тебя здесь еще раз, будешь молить, чтобы тебя забрал дьявол.

Монахиня ушла прочь, по пути безо всякого повода отняв скакалку у другой девочки. Та посмотрела на свои пустые ладони и пожала плечами. Кто знает, сколько еще всего у нее отняли.

Давным-давно я была маленькой девочкой в большом доме у большого озера в большой стране. Мне исполнилось четырнадцать, когда немецкая подлодка потопила «Лузитанию», уничтожив больше ста двадцати американцев; шестнадцать – когда Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну; семнадцать – когда появились сообщения о первых случаях гриппа в Чикаго. Смерть витала повсюду, но казалось, что меня это совершенно не касается, это всего лишь страшные истории, которые родители рассказывают полушепотом, когда думают, что дети спят. Кроме того, у меня были собственные битвы, поскольку я имела напыщенного старшего брата Уильяма, в очках с толстыми стеклами и еще более толстой кожей, и младшего брата Фредерика, который был скор на улыбку и еще скорее на кулаки.

– Не знаю, зачем я нарываюсь на неприятности, затевая драку на кулаках с близнецами Дженсенами, – говорил Фредерик маме, – когда вы все переживаете за Перл. Она же не ввязывается в драки.

– Я не забыла о твоей драке, – ответила мама. – Но вот другие скоро забудут. Зато люди никогда не забывают, если девушка ведет себя как дикое животное. Не понимаю, что на тебя нашло, Перл. Ты продолжаешь…

Она резко оборвала фразу и крепко сжала губы.

Я пила у окна горячий чай, любуясь обширной лужайкой перед нашим фасадом. Мне нравилось гулять в лесу за домом, нравилось носиться по лесу и бродить по мелководью в озере после беготни в лесу. Я приходила домой мокрая и растрепанная, но не более мокрая и растрепанная, чем всегда.

Но теперь мне семнадцать, а не семь. Мама сказала, что это неприлично. И скандально.

– Меня никто не видел, – возразила я.

– Тебя все видели, – ответила мама.

– Волнуешься о моем будущем?

– Это тебе следует волноваться о своем будущем.

– Все это неважно, – сказал Фредерик. – Война и грипп уничтожат всех молодых людей, и она в любом случае останется старой девой.

– Чепуха, – вмешался отец. – Грипп пройдет, война закончится, и Перл выйдет замуж, как любая другая девушка.

– Наша Перл – настоящая жемчужина, – пропел Фредерик. Подняв бокал на свет, он повертел его, оценивая вино. – Она сокровище, которое нужно запереть в шкатулку и вынимать только по праздникам.

Уильям посмотрел поверх очков с толстыми стеклами.

– Все женщины – сокровища.

Фредерик рассмеялся.

– Уильям, мне жаль женщину, на которой ты женишься.

Он залпом выпил вино чересчур привычным жестом для шестнадцатилетнего юноши. Мама нахмурилась.

Интересно, что бы мама сделала, если бы это она нашла коробочку в самом дальнем углу шкафа Уильяма? Все те французские открытки со всеми теми лукаво улыбающимися девицами, наклонившимися то так, то этак. При виде них у меня гудели кости. Никто не станет беспокоиться, если они убегут в лес и листва будет хлестать их по пухлым голым бедрам.

Уильям закрыл газету, которую на самом деле не читал.

– Чарльз Кент не позволит Перл носиться по лесам.

– Чарльз Кент! – выплюнула я.

Уильям продолжал, словно я ничего не сказала:

– Поэтому лучше ей привыкать сидеть дома и вести себя как леди.

Настал мой через смеяться.

– Уильям, а ты знаешь о леди все.

– Он приличный молодой человек, – заметила мама.