«Ты преобразилась?»

«Ты не так остроумна, как себе представляешь», – ответила она.

«Ты не знала, что у него есть этот магазин? Как ты могла не знать?»

«Я никогда его не искала».

«Никогда не искала?»

«Все не так, как ты думаешь, – сказала Маргарита. – Он меня не убивал».

«А кто убил, ты знаешь?»

«Не он. Он… любил меня».

«И кто теперь лжет самой себе?» – спросила я.

«Что ты знаешь об этом? – вдруг рассердилась она. – Те истории, что я тебе рассказывала? Истории, которые мне рассказывала мама, а ей – ее мама? Я записала их, сделала их своими. Он поощрял меня. Я собиралась стать писательницей, как Фрэнсис Харпер. Ты не знаешь, что это значит, что это… значило для меня».

«Жил да был один парень», – начала я.

«Парень», – бросила она.

«Слушай: жил да был один парень. Другого слова для него нет, он еще не был мужчиной. Моя семья не одобрила. И я…»

«Ты его любила?»

Помедлив, прежде чем ответить, я сказала: «Он поглотил меня».

«А он тебя любил?»

Я подумала о том, как он произносил мое имя, словно у него под языком перекатывались жемчужины. Подумала о роще и об озере, о его руках и о моей необходимости в них. Была ли необходимость любовью? А голод?

«Не знаю», – ответила я.

«Тогда это не то же самое!» – воскликнула она.

«Давай я отведу тебя в одно место и кое-что покажу».

Я попыталась взять ее за руку, но, разумеется, не смогла.

«Пожалуйста», – промолвила я.

Она неохотно поднялась со стола. Мы оставили антикварный книжный магазин и бесстрашную кошечку и пошли, побежали, полетели к голубому домику среди моря кирпичных. Волк обогнал нас и уже заглядывал в черное окно.

«Что это за место?» – спросила Маргарита.

Я подвела ее к окну, на которое Волк опирался передними лапами. Мужчина с телосложением боксера сидел на краю кровати и надевал ботинки. На нем были брюки на подтяжках и белая майка.

«Это он?» – спросила Маргарита.

Она обшарила взглядом его мускулистые плечи, гладкую кожу.

«Не может быть, – сказала она. – Слишком молод».

Я приложила свои «неруки» к стеклу, когда в спальню вошла девушка с блестящими волосами и губками-ягодками.

«Мы пришли не к нему, а к ней», – пояснила я.

«Зачем?»

«Просто смотри».

Маргарита смотрела.

«Ну, она хорошенькая, как ты. – Она закрыла глаза. – Хорошенькая, как ты».

«Да, – ответила я. – Посмотри еще».

Маргарита прижалась к стеклу и проникла в него, окунулась в него, словно это была вода. Она отошла от окна, от меня с Волком и сказала: «Она кажется белой, но…»

«Вот почему он не назвал мне своего имени. Своего настоящего имени, – произнесла я. – Он говорил: я его перевру, даже сама того не желая. Говорил, что из моих уст его имя будет звучать некрасиво, а он не хочет, чтобы его имя звучало некрасиво. Он не хотел, чтобы я произносила что-то некрасивое».

«Ты о чем?»

«Он был китайцем, развозил по городу почту на велосипеде. Думаю, у его родителей был бизнес где-то в городе: прачечная или бакалейная лавка».

«Ты… ты… и тот парень?»

Она попыталась взять меня под руку, но схватила только воздух. Ее «неруки» сцепились.

«Не получится», – сказала я.

«Китаец… и белая девушка? В 1918 году? Его могли убить из-за тебя. О боже! Так и было? Его убили из-за тебя?»

«Нет, он… пострадал, – ответила я, вспоминая Фредерика, вспоминая Уильяма. – А умерла я. Я родила ее, отказалась от нее, а потом подхватила грипп и умерла».

Маргарита приложила руку ко лбу, расхаживая по крохотному двору. Волк бежал за ней по пятам.

«Думаю, поэтому я все еще здесь, – сказала я. – Я расплачиваюсь за то, что натворила. Или потому что не могу все бросить. Или что-то в этом роде. Но…»

Она остановилась передо мной, ее грудь вздымалась, словно она пыталась отдышаться.

«Но?»

«Но даже при всем при том, даже…»

«Что?»

«Я бы опять так поступила, будь у меня такая возможность».

Она размахнулась, чтобы ударить, но ее «неруки» прошли сквозь меня, как клуб дыма на легком ветру. Так же, как было с газетой, когда я впервые увидела Маргариту. Она продолжала шлепать то левой рукой, то правой, словно верила, что сможет ко мне прикоснуться. Потом я подалась вперед, словно верила, что могу тоже прикоснуться к ней.

Позже мы лежали в траве на грязном дворе и смотрели на очертания облаков: ястреба, лису, медведя, волка.

«Моя семья очень любила меня, – сказала Маргарита. – И я их любила. Но все равно погубила их, потому что его тоже любила».

«Откуда ты знаешь?»

«Просто знаю. Я могла вынести гнев мамы, но никогда не вынесла бы ее разочарования. Я бы не вынесла ее горя».

«Но, может быть, она в тебе не разочаровалась».

«Конечно же, разочаровалась! Я погубила себя! Я погубила все! Я никогда не показывала ей мои рассказы. Ее рассказы. Мне следовало показать. Почему я не показала? – Маргарита вытерла «неслезы» с «неглаз». – Я много раз просила прощения, молилась. Но сомневаюсь, что Бог слышит молитвы мертвых и что Он прощает меня».

Я могла бы рассказать об ангеле, о горниле этого мира, о воле Господа и всей Его тайне. Я могла бы сказать, что сердиться бесполезно.

Но вместо этого произнесла: «Расскажи еще историю».

«Какую?»

«О рыжеволосой с фотографии. Той, которая выглядит безобидной, как молоко».

«Жила-была прекрасная девушка, младшая дочь проповедника. Глаза ее были как васильки, волосы – как пламя, кожа…»

«Как сливки?» – предположила я.

«Персик и сливки, – уточнила Маргарита. – И она была отчаянно влюблена в сына ученого, прекрасного молодого человека, высокого и белокурого, словно божество, сошедшее с картины. Они казались идеальной парой. Но потом появилась она».

«Она?» – переспросила я.

«Искусительница, темная и обольстительная. Сын ученого был сражен, околдован. Он сказал дочери проповедника, что не может на ней жениться, потому что любит другую. Сказал, что дочь проповедника заслуживает лучшего, чем мужчина, который думает только о другой.

Дочь проповедника не могла поверить, что сын ученого так легко увлекся, отверг желания своих родителей, своего народа. Она боялась за его душу, боялась, что ее забрал дьявол – развратная Иезавель. Дочь проповедника была полна решимости спасти его и заручилась поддержкой своего отца. Они умоляли сына ученого подумать о семье, об общине. Равенство для всех – цель благородная, но слишком уж недостижимая. Зачем им раскол в городе? Он должен оставить Иезавель. Должен.

И он наконец поддался на уговоры проповедника.

Но, оставив искусительницу, он оставил с ней свое сердце. И как бы ни старалась дочь проповедника, она не смогла заставить его полюбить ее. Поэтому она попросила искусительницу прийти в церковь после воскресной службы. Просто поговорить, как женщина с женщиной, просто понять.

Иезавель осмелилась прийти, и дочь проповедника не испугалась. Она пригласила женщину на чай. Это был особый сорт чая, он усыплял, если выпить достаточно много.

Женщины поговорили. Дочь проповедника умоляла искусительницу оставить в покое сына ученого. “Ты погубишь его, – сказала она. – Это кощунство, ты же ходишь в церковь и наверняка читала Святое Писание”.

Но Иезавель заявила, что сын ученого любит ее, а она – его, и она не собирается никому причинять вред. “Истинно так”, – сказала Иезавель. Они когда-нибудь поженятся, она в этом уверена. Любовь сотворена самим Богом, как и сама Иезавель.

Дочь проповедника пришла в ярость от такого богохульства, но не подала виду. Она подождала, пока Иезавель допьет чай, чашка выпадет из ее рук и разобьется об пол, а сама Иезавель обмякнет в кресле. Потом дочь проповедника взяла диванную подушку и прижала к лицу гостьи, удивляясь тому, как легко оказалось победить зло.

Там ее и нашел проповедник, над Иезавелью. Вдвоем они бросили подушку в горящий камин, но разбитую чашку оставили на полу. Они позвали на помощь и сказали, что Иезавель непонятно почему упала замертво. Прямо Божья загадка! Они будут молиться за нее и ее семью.