– Кто она? – спросила тетя Марион.

– Мы называем ее просто ангелом, – ответила Тони. – Монахини говорят, что она присматривает за нами.

Тетя Марион подняла сумку повыше и нашла скамейку возле статуи.

– Давайте сядем.

– Разве мы не шли куда-нибудь поесть? – спросила Тони.

Тетя Марион нахмурилась.

– Разве вы не обедали? Уже полтретьего.

– Обедали, да, – проворчала Тони. – Если можно так назвать серое мясо и радужную картошку.

– Что такое радужная картошка?

– Такая помятая, что в ней миллион цветов. Как радуга, – объяснила Фрэнки.

Тетя Марион хмыкнула и кивнула. Она по-прежнему таращилась на ангела, словно ждала, что статуя запоет или заиграет на арфе. Она поставила свою огромную сумку на землю, но тут же передумала и опять взяла ее на колени. Сумка походила на чемодан – как будто тетя Марион путешествует. Фрэнки вспомнила, что она и правда по меньшей мере один раз путешествовала.

– Когда вы сюда приехали? – спросила Фрэнки.

Тетя Марион удивилась.

– Почти в два. На трамвае.

– Нет, я имею в виду, когда вы приехали в Америку?

– А, вон что. В двадцатом. Через два года после брата – вашего отца. Давно.

– Вам было страшно?

– Ты имеешь в виду, страшно ли плыть три недели на судне с толпой вонючих мужиков? Страшно ли ехать в страну, где никто не говорит на твоем языке?

– Да. Было страшно?

Она скривила губы.

– Нисколько.

– А почему вы говорите на английском лучше папы, хотя он прожил здесь дольше вас? – спросила Тони.

– Иногда так бывает. Некоторые очень быстро учат новый язык, а некоторые никак не могут отказаться от старого.

– Я когда-то говорила по-итальянски, – заметила Фрэнки. – По крайней мере, так уверяет Вито. Я не помню.

– Да, – подтвердила тетя Марион.

Она открыла рот, словно собиралась сказать больше, но тут же его захлопнула.

– Папа еще что-нибудь говорил? – спросила Фрэнки.

– О чем?

Фрэнки пожала плечами, а Тони сказала:

– О нас.

– Он скучает по вам, – ответила тетя Марион.

Фрэнки видела только ее профиль, потому что сидела на скамейке рядом.

– Он вам это говорил?

Тетя Марион уставилась вверх, на ангела.

– Да.

Тони встала и начала катать камешек носком туфли. Фрэнки прекратила расспросы. Она не стала говорить, что тете Марион придется признаться во лжи на следующей исповеди. Фрэнки полагала, что та уже знает об этом. Или ей все равно.

Тетя Марион открыла сумку.

– Я сегодня не могу остаться надолго, но у меня есть кое-что от вашего отца.

Она достала из огромной сумки что-то завернутое в папиросную бумагу и протянула Тони.

– Это тебе.

Тони оставила в покое камешек и взяла сверток. Отодвинув Фрэнки, она села на скамейку и принялась разворачивать бумагу.

– Шляпка! – воскликнула она, трогая мягкий голубой фетр и блестящие черные перья. Надев шляпку, она повернулась ко мне. – Как смотрится?

– Шикарно! – ответила Фрэнки.

Шляпка и в самом деле шикарно смотрелась на темных волосах девочки. Фрэнки подумала о письмах Вито, о том, что дочки Ады все время хотят новых шляпок. Много ли у них таких, как эта? И не их ли это шляпка? Обноски?

– А это тебе, Фрэнки.

Фрэнки ждала, что тетя Марион вытащит еще одну шляпку, но та вручила ей плоскую металлическую коробочку без надписей.

– Что это? – спросила девочка. – Сигареты? Я не курю.

– Открой.

Внутри оказались цветные мелки. Нет, не совсем мелки. Фрэнки взяла красный.

– Осторожнее, – предупредила тетя Марион. – Не испачкайся.

Это было что-то среднее между мелками и такими густыми красками, что из них сделали палочки.

– Это пастель, – сказала тетя Марион. – Ею рисуют художники.

Этим набором уже пользовался какой-то художник, по крайней мере немного. От черной палочки осталась только половина, некоторые другие тоже были стерты. Набор, побывавший в употреблении. Но для Фрэнки он годился. Мне стало интересно, что за художник был вынужден продать краски. До какой степени голода и отчаяния он дошел?

– Отец хотел, чтобы вы купили это для меня? – спросила Фрэнки.

– И это. – Тетя Марион достала небольшой альбом для рисования с самой плотной и красивой бумагой, какую когда-либо видела девочка. – Он прислал деньги и сказал, что ты любишь рисовать. Они подержанные, новых мы не могли себе позволить. Но они еще сгодятся.

– Да, конечно, – сказала Фрэнки. – Это… это…

Она замолчала, пытаясь точно определить, что чувствует.

В этот момент мимо прошел высокий мужчина в коричневом пальто. С ним был мальчик. Тот мальчик. Ее мальчик.

Фрэнки застыла посреди фразы. Он – Сэм – взглянул на нее.

– Привет, Фрэнки, – произнес он, коснувшись кепки, с такой широкой улыбкой, что у него на щеках появились ямочки.

Его голос, более низкий, чем она ожидала, скользнул под кожу, вызвав вибрацию, словно кто-то провел смычком по струнам виолончели и оставил тосковать по всей симфонии. Мужчина и тетя Марион обменялись приветствиями. Затем мужчина положил руку на шею Сэма, и, обойдя ангела с другой стороны, они исчезли из виду.

Тони смотрела им вслед, поглаживая перья своей новой шляпки; лукавая усмешка делала ее старше на тысячу лет. Тетя Марион кивнула ангелу, словно они вели мысленную беседу и у них не было времени на мальчишек с ямочками. Фрэнки сидела, позабыв про них всех, с теплой пастелью в руках, думая о том, что Сэм знает ее имя; о том, как изогнулась его нижняя губа, когда он произносил это имя; думая о его губах, зубах, волосах, костях и других частях тела, которые кажутся такими заурядными, если тело твое, и такими чарующими, если тело чужое.

Фрэнки разгладила лист в альбоме и нарисовала яблоко: круглое, красное и аппетитное.

Я отправилась в голубой домик среди моря кирпичных и наблюдала, как Ягодка со своим Боксером молча обедали за кухонным столом. Они не разговаривали, но весь обед держались за руки. Они ели сандвичи с сыром и консервированный томатный суп. Глядя на этих двоих, уютно устроившихся в тихой убогой кухне, я размышляла над новой главой «Хоббита», которую прочитала через плечо блондина с кривыми зубами. При помощи волшебного кольца Бильбо Бэггинс убежал от гоблинов и Голлума, перешел через Мглистые горы и встретил волшебника Гэндальфа с гномами. Но Бильбо никому не рассказал о волшебном кольце, которое может делать его невидимым. У хоббитов тоже есть секреты. Когда их настигли волки, а потом и гоблины, прилетели орлы и унесли хоббита, волшебника и гномов на своих крыльях. Но никакие орлы на помощь не прилетели, когда меня опять разыскал рыжий лис.

«Брысь!» – крикнула я.

Он понюхал мои ноги, как собака. Лис унижает собственное достоинство, обнюхивая ноги человека, у которого на самом деле нет ног. Я ему так и сказала.

Он прекратил нюхать и поднял голову. В его глазах, похожих на янтарь из браслетов моей мамы, сквозил упрек.

«Хорошо, – согласилась я. – Я тоже унижаю собственное достоинство, заглядывая в чужие окна».

Разумеется, это не так. Но смотреть, как Ягодка и Боксер весь обед держатся за руки, было больно, как от занозы, булавки, осколка стекла. Поэтому я отлетела к соседнему двору, а лис потрусил за мной – глупое, но прекрасное создание. Люди в соседнем доме тоже собирались обедать, каждый по-своему: бледная женщина что-то разогревала на плите, а еще более бледный мужчина стоял сзади, одну руку держал на ее бедре, а другой усиленно мял ее грудь, словно тесто. Наверное, это происходило каждый день. Он приходил домой обедать и мял ее грудь, как тесто, пока она помешивала еду в кастрюле и старалась не закатывать глаза. Но сегодня она все же их закатила.

«Она закатила глаза», – сказала я лису.

Лис улыбнулся своей лисьей улыбкой, ибо ничто не ново в этом мире.

Я переместилась к следующему окну, за которым усталая женщина кормила четырех детишек лет шести. К следующему, где одинокий мужчина сидел с единственным сандвичем за единственным столом с единственным стулом. К следующему, где мальчишка тискал полосатого кота, а тот вырывался. К следующему, где на домотканом коврике свернулась девушка и горько плакала. К следующему, где мужчина надел платье и аккуратно красил губы красной помадой. К следующему, где двое целовались так страстно, что было трудно определить, где один, а где другой. Я полетела быстрее от окна к окну – женщина, мужчина, девушка, мальчик, кот, едят, и кормят, и мнут, и тискают, и царапаются, и плачут, и красят, и целуются, – глядя на всю эту жизнь с радостями и горестями, я хотела сандвича с сыром и салатом и тарелку горячего супа. Хотела, чтобы кто-нибудь держал меня за руку, пока я ем, чтобы мне мяли грудь, чтобы кот, отчаянно вырываясь, расцарапал меня до крови. Хотела иметь крылья, чтобы прилететь и спасти саму себя.