Сын ученого был раздавлен горем, но дочь проповедника его утешила. И хотя сын ученого задавался вопросами, как искусительница оказалась в церкви в то воскресенье, как могла молодая здоровая женщина упасть замертво, выпив чая, и даже при том, что он обнаружил в камине остатки сгоревшей подушки, всю ночь не спал, глядя на безмятежное персиково-сливочное лицо своей прелестной молодой жены, спрашивая себя, на ком он женился, – он ничего не сказал.

Он ничего не сказал.

Он ничего не сказал».

Почему мир требует от девушек быть красивыми, но если они красивы, то наказывает их за это? Почему он наказывает девушек в любом случае? Почему мир хочет, чтобы девушки были несчастными, а некоторые – даже больше, чем другие? Несчастными, несчастнее, самыми несчастными?

В день собеседования Фрэнки, проснувшись, причесывалась перед зеркалом. Теперь ее волосы были длинными, длиннее, чем до того, как их обрезала сестра Джорджина, длиннее, чем ей бы разрешили носить, если бы она жила в приюте.

Красивые волосы. Волосы Иезавели. Она хотела, чтобы Сэм был здесь, расчесывал их пальцами и никогда не прекращал.

Она надела свое лучшее платье и перчатки. Тони помогла ей нарисовать сзади на ногах швы, чтобы казалось, будто она в чулках. Затем Тони водрузила на только что завитые волосы Фрэнки шляпку, которую когда-то принесла ей тетя Марион.

– Вот теперь, – сказала Тони, – ты выглядишь как леди или вроде того.

– Или вроде того, – подтвердил Дьюи, младший сын Ады, которому оставался еще год до призывного возраста.

У него были глаза цвета наждачной бумаги и жесткие очень светлые волосы, торчащие как у куклы. Дьюи доставал Фрэнки и Тони своими горчично-карими глазами, кривой ухмылкой, тем, как ел с открытым ртом, плюясь непрожеванной едой. Они старались держаться от него как можно дальше, но достаточно далеко не получалось.

Когда Фрэнки вошла в кухню, там были только ее отец и Ада. Они выглядели так, словно ожесточенно спорили и она явилась в самый разгар ссоры. Отец сказал, что посадит Фрэнки на трамвай, и ушел за плащом. Ада не предложила завтрака, что было даже хорошо: Фрэнки от переживаний кусок в горло не полез бы. Ада, нахмурившись, уставилась на ее шляпку.

– Все будет хорошо, – сказал Фрэнки отец. – У тебя все получится.

Он вытащил из кармана мелочь и отсчитал на проезд.

– Дашь это водителю и скажешь, что тебе надо до «Бермана». Туда многие девушки едут на работу, так что они всегда останавливаются.

– Всегда останавливаются, – повторила Фрэнки. – Ясно.

Разумеется, ей доводилось ездить на трамваях, но сейчас все иначе. Если она получит работу, ей придется ездить на трамваях каждый день, ходить на работу, и все самой. В приюте у нее было много дел по хозяйству, но она ничего не делала одна, разве что в наказание. А что, если она заблудится? Что, если не сможет разобраться в своих обязанностях? Что, если другие машинистки ее возненавидят? Улицы никогда не казались таким широкими, а трамваи – такими большими, когда один из них остановился перед ней.

– Папа!

– Да?

– Что, если я не получу работу?

Он осмотрел ее сверху вниз и одобрительно кивнул.

– Я делаю тебе хорошие туфли. Ты получишь работу.

Она чувствовала себя так, словно ее сейчас стошнит на опрятное платье.

– Но что, если я ее не получу? Я хочу сказать, можно ведь и в других местах работать, правда?

– Твоя мама все устроила, – сказал отец, сдвинув брови. – Ты должна получить работу, да?

Фрэнки не поняла, о чем он, пока до нее не дошло, что он имеет в виду Аду. Он назвал Аду ее мамой.

Ада не была ее мамой и никогда ею не будет. Что за человек ее отец, раз говорит такое?

В ней мгновенно вспыхнул гнев. Все кости в ней словно размягчились, как пудинг, когда она попрощалась с отцом и нетвердо поднялась на ступеньку трамвая. Сунув водителю мелочь, Фрэнки сказала:

– «Берман».

– Что? – переспросил он. – Громче, девочка!

– «Берман». – Она чуть повысила тон.

– Не слышу. – Водитель наклонился к ней.

– «Берман!» – прокричала Фрэнки.

Он нахмурился.

– Ладно, «Берман» так «Берман». Зачем кричать?

Она уселась впереди и стала смотреть в окно. Теперь живот казался твердым как бетон. Она подумала, что если бы ее сейчас ударил в живот Супермен, то сломал бы руку.

Ехали они всего двадцать пять минут, но казалось, что прошли часы. Когда Фрэнки вышла из трамвая и прошла пешком квартал до «Бермана», ее глаза были горячими и сухими. За столом в приемной сидела женщина и подпиливала длинные красные ногти. Фрэнки прочистила горло, надеясь, что та ее заметит, но женщина не отрывалась от своего занятия. Фрэнки прокашлялась еще раз, но секретарша по-прежнему не поднимала головы.

– Прошу прощения, – произнесла Фрэнки.

– Да? – Женщина все так же пилила ногти.

– У меня назначена встреча с мистером Гилхули.

Женщина отложила пилочку.

– Ты новая девушка?

– Что?

– Новая девушка в машинописное бюро?

– Ага. То есть да, думаю, это я. Я Фрэнки. Франческа Мацца.

Секретарша взяла телефонную трубку и кому-то позвонила.

– Да, это я. Пришла новая девушка. Да. Да. Да.

Она положила трубку.

– Ванда сейчас подойдет. Она руководит машинописным бюро.

– Хорошо, – сказала Фрэнки. – Спасибо.

Она села на стул. Сообразив, что сидит раздвинув ноги, скрестила их, как подобает леди. Потом скрестила по-другому. Забеспокоилась, что размажет швы, нарисованные Тони, и опять выпрямила ноги. Положила сумочку на соседний стул и тут же переставила на колени. Поправила позаимствованную шляпку.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила секретарша.

– О да. Хорошо.

– Шикарное платье.

Фрэнки вцепилась в воротник и бросила сердитый взгляд, но увидела, что женщина мило улыбается. Может, платье ей и в самом деле понравилось?

– Спасибо, – сказала Фрэнки.

– Ты не очень-то разговорчивая, да?

Фрэнки не знала, что на это ответить, поэтому промолчала. В приюте она говорила много, но не знала, как разговаривать здесь, в большом мире.

Позади стола секретарши отворилась дверь, и появилась еще одна женщина.

– Франческа Мацца?

– Да.

– Иди за мной.

Фрэнки прошла за ней в офисы. В воздухе струился табачный дым: мужчины курили сигары и сигареты, крича в телефонные трубки.

– Специалисты по продажам, – пояснила Ванда, покрутив пальцем вокруг уха.

На одном глазу, на радужке у нее была крапинка. Фрэнки не знала, куда смотреть, как будто это не точка, а целая дыра в глазу, в которую Фрэнки могла провалиться и пропа`сть.

Ванда подвела девушку к пишущей машинке и велела заправить лист бумаги. Фрэнки начала стягивать перчатки, но Ванда остановила ее.

– Не снимай. Я не найму тебя, пока не пойму, что ты умеешь печатать. Предыдущая девушка сказала, что умеет, а получилось у нее так, будто по клавишам прыгала кошка. Просто печатай то, что я говорю. Готова? Дорогой мистер Гилхули, ГИЛ-ХУ-ЛИ, мне нужно заказать набор отверток, комплект гаек и болты. Пожалуйста, пришлите эти детали как можно скорее…

Ванда диктовала очень быстро, и Фрэнки пришлось сосредоточиться, чтобы пальцы в перчатках не соскальзывали с клавиш. Через минуту-другую Ванда остановилась и выдернула из машинки бумагу. Фрэнки скрестила под столом пальцы.

Ванда хмыкнула, переворачивая лист.

– Хорошо. А теперь проверим стенографирование. «В Испании дождь идет над равниной». Погоди, это не надо. Пиши: «Соискательница оказалась хорошей машинисткой, но мы не знаем о ее навыках стенографистки. Если мы ее наймем, нам понадобятся еще одна пишущая машинка, стол, стул, ручки и карандаши. Кроме того, шесть стопок бумаги».

Фрэнки протянула ей лист со своим стенографированием. Ванда улыбнулась и подмигнула глазом с крапинкой.

– Чудесно. Думаю, ты принята. Плата семьдесят пять центов в час, не считая перерыв на обед. Приходи завтра ровно в девять утра.