– Что? О нет, там скучища, – ответила Джоани. – Я говорю о музее с костями динозубров.

– Динозавров, а не динозубров, – поправила Лоретта.

Джоани нахмурилась:

– Но я так и сказала.

Пока они шли к парку, Джоани болтала про динозубров, их огромные кости и длиннющие зубы. Я не припоминала, чтобы когда-либо бывала в музее динозавров, поэтому заподозрила, что Джоани просто все выдумывает.

Сестра Берт впереди нас обернулась и крикнула:

– Поторапливайтесь! Мы должны успеть в музей вовремя, чтобы не опоздать на обед.

Сестра Джорджина только одарила всех сердитым взглядом, говорившим о том, что они жестоко пожалеют, если она опоздает на обед.

– Она хуже нацистов, – прошептала Джоани.

Впереди возвышалось необычное, но интересное здание.

– Что это? – спросила Фрэнки у Лоретты.

– Туалет? – предположила Джоани. – Надеюсь, да, потому что мне правда туда нужно.

– Не думаю, что туалет, – ответила Лоретта. – Смотрите, как тут красиво. Все эти маленькие деревья и прочее. О, погодите! Вот табличка.

– Не хочу читать никакие вывески, кроме тех, которые говорят, что это туалет, – сказала Джоани.

Они все же остановились, и Лоретта прочла:

– «Павильон Хо-о-Ден. Копия знаменитого Зала Феникса в Удзи, Япония». – Она покачала головой. – Он построен здесь задолго до войны.

– Что там насчет Японии? – спросил мальчик позади них.

На нем были надвинутая на глаза серая кепка и синий шарф, замотанный до самого рта.

– Вообще ничего, – ответила Лоретта, когда мы двинулись дальше. – Это строение – копия какого-то здания в Японии. Весь этот участок должен выглядеть как японский сад.

– Правда? – Мальчик в серой кепке схватил красивый кустик и выдернул из земли. – Я считаю, нам сейчас не надо в Чикаго ничего японского, так, ребята?

Мальчишки вокруг него закивали и тотчас принялись вырывать растения и кидать камни в прудики. Волк завыл и заскреб когтями землю, но его никто не слышал.

Одно растение упало к ногам сестры Джорджины, и она развернулась. Фрэнки была уверена, что она закричит на мальчишек, может, даже подойдет к ним и схватит кого-нибудь за ухо. Но сестра Джорджина только посмотрела на них, потом на растение у своих ног так, как птица смотрит на червяка, которого только что расклевала надвое.

Она только и сказала:

– Вы слышали сестру Берт. Мы должны попасть в музей до обеда.

Подняв растение, сестра разорвала его и принялась топтать так яростно, что все уставились на нее.

Подождав, пока монахиня отойдет подальше, Фрэнки сказала:

– Забудьте про парней. За море следует отправить ее.

Слишком холодно снаружи, слишком холодно внутри.

– Я запарилась в этом свитере, – сказала Джоани, уже расстроенная, потому что сестра Берт заставила ее терпеть, пока не закончится обед, и ей уже опять хотелось в туалет. Кроме того, она сердилась, что здесь не было ни динозубров, ни костей. Сестра Берт увела группу сирот от подвешенного к потолку старого самолета к детали старого маяка. Даже если бы детям довелось на нем работать, им и то не было бы так скучно.

– Эта линза снята с очень старого маяка в заливе Барнегат, – сказала она, – что на побережье Нью-Джерси.

Она бубнила и бубнила, а сироты перекладывали свои плащи с одной руки на другую.

– Ее привезли в музей в 1934 году. И она стоит пятнадцать тысяч долларов.

А вот это мы услышали.

– Пятнадцать тысяч долларов! – воскликнула Джоани. – За этот старый хлам?

– Это не хлам, мисс Макнейлли, и если бы ты обратила внимание… О!

Внезапно сестра Берт ахнула и прижала руку ко рту.

Сначала мне показалось, что она смотрит на самолет, но нет. Она уставилась на мальчишку в серой кепке, который каким-то образом залез в этот самолет и махал из кабины.

– Даниэл Конекки! Слезай сейчас же! – закричала сестра Джорджина.

Не знаю, услышал ли ее Серая Кепка или просто не обратил внимания, но он продолжал махать, и сестра Джорджина покраснела, а потом побагровела. Мне стало немного любопытно, не случится ли с ней инсульта и не будет ли ее призрак бродить в музее, вечно грозя и крича на расшалившегося сироту в самолете.

Сестра отогнала детей и стала бегать взад-вперед под самолетом, будто собираясь поймать Серую Кепку, когда тот спрыгнет. Дети захихикали, но постарались успокоиться, когда подошла сестра Берт.

– Боже мой, – произнесла она как можно мягче, – разве можно куда-нибудь водить таких хулиганов?

Музейный охранник в форме притащил лестницу. Когда мальчишку вытаскивали из самолета, он показал большой палец, и все сироты принялись хлопать в ладоши, пока сестра Берт не велела прекратить.

– Думаете, это смешно? А будет ли так же смешно, когда этому мальчику придется летать на самолете по-настоящему?

Фрэнки вспомнила письма, которые им читала Стелла. Парни рассказывали, как вокруг рвутся бомбы, осколки попадают в крылья, шрапнель режет металлическую обшивку самолета как папиросную бумагу. Фрэнки вдруг обрадовалась, что Вито не летает ни на каких самолетах, а ходит по земле, словно это могло его уберечь – словно вообще что-то могло его уберечь.

Вито завалил сестру потоком писем, но ей не приходило в голову, как мало он на самом деле писал о войне. Фрэнки было известно, что он где-то в Италии, но она не знала, что он участвует в операции «Аваланч», основной высадке войск под Салерно. Фрэнки знала, что они сражаются, но не слышала взрывов, не знала, каково это – пытаться заснуть под стоны раненых. Вито рассказывал, что они слушают радио, которое один из солдат нашел в городе, но она не знала, что слушали они Ось Салли[18], которая начинала передачи словами «Привет, олухи!» – и рассказывала солдатам, что их жены и невесты спят с первыми встречными мужиками: вы же знаете девок, девок, которые каждый раз обводят вас вокруг пальца, но все это неважно, потому что вас все равно всех сотрут с лица земли, когда Германия перейдет в наступление. Фрэнки не знала, что парни открывали каждое письмо, любое письмо так, словно это было послание из другого мира, более доброго, из дивной мечты, о которой они грезили, когда были совсем юными.

Она не знала, что они больше не были юными.

Следующий экспонат, к которому притащили сирот, был интереснее линзы и отвлек их от самолета, от неопределенности и неотвязного страха войны. Это была железная дорога Санта-Фе – крупнейшая модель железной дороги, какую они когда-либо видели.

– Дэнни расстроится, что не увидел этого, – сказал один из друзей Серой Кепки, глядя на локомотив, тянущий по рельсам вагоны.

Тут же были цементный завод, нефтяное месторождение и даже несколько зданий с электричеством, прямо как настоящие дома.

– Ты когда-нибудь бывала в Большом каньоне? – спросил кто-то рядом с Фрэнки. Сэм.

Она так удивилась, увидев его, что прослушала вопрос.

– Что?

– Большой каньон. Ты там бывала?

Он смеется над ней?

– Э, нет, а что?

– Сюда.

Он схватил ее за руку и повел к миниатюрному Большому каньону, устроенному рядом с рельсами.

– Ну вот, теперь ты тут побывала. А когда-нибудь мы съездим к настоящему. Поездим по всей стране, по всему миру.

Он говорил серьезно, она это видела. Он сжал ее руку, и она сжала его руку в ответ.

Между ними втиснулась Лоретта.

– Ну все, довольно.

– А что? – спросила Фрэнки.

– Сюда идет сестра Джорджина, – ответила Лоретта. – Она вас увидит, и что тогда будет?

Фрэнки могли выпороть. Могли выгнать из приюта. Но разве это худшее, что могло случиться? Чик-Чик покинула приют прошлой осенью и нашла работу на фабрике в Форест-Парке, где помогала делать торпеды и жила в общежитии с десятью другими девушками. По субботним вечерам они ездили на метро в город, в Христианский центр военнослужащих, где всю ночь напролет танцевали с симпатичными офицерами и моряками. «Любая может найти там себе парня, потанцевать, – рассказывала Чик-Чик Фрэнки в свой первый и последний визит. – Говорю тебе, Фран-чес-ка, вот это жизнь. Я собираюсь поступить к ним, Фрэнки. У них есть женские вспомогательные войска».