«Взорвись, – мысленно твердила я. – Взорвись. ВЗОРВИСЬ».

«У тебя новый друг?» – раздался голос.

Золотая девушка стояла на другом столе в нескольких футах от меня. В отличие от ярко-желтых платьев приютских девочек, ее наряд горел, как солнце на закате, неистово и яростно, но в то же время печально. А может, она сама была печальной.

«Привет», – сказала она.

Я хотела спросить, где она пропадала так долго. Хотела знать, чем она занималась, была ли она одинока, как и я. Хотела еще послушать ее сказки. Но вместо этого только спросила: «Что?»

«Твой друг, – пояснила она, показывая на лиса рядом со мной. – Где ты его нашла?»

Как только лопата опустилась, дух лиса поднялся и побежал ко мне, словно ничего не произошло. Не знаю, обнаружил ли он разницу. Может быть, обнаружил сразу. А если не тогда, то сейчас уже наверняка понял. Здесь единственными запахами были только запахи в воспоминаниях.

«Я его не находила, он сам меня нашел», – сказала я.

«Как его зовут?»

Я вспомнила, как настойчиво искала в роще за домом волчонка. Но Тарзан казался неподходящей кличкой для такого жалкого, глупого и прекрасного создания – в самом деле дикого, а не притворщика.

«А тебя как зовут?» – спросила я.

«Не могу тебе сказать».

«Почему?»

«Это даст тебе силу надо мной», – ответила она.

«Чепуха», – отозвалась я.

«Ну а тебя как зовут?»

«Если ты не скажешь своего имени, я своего тоже не скажу».

«Ну вот видишь».

Я закатила глаза и сосредоточилась на лампочке.

«Опять пытаешься ее взорвать?»

«Тебя не касается, что я пытаюсь сделать», – ответила я.

«Ты пытаешься ее взорвать».

Девушка перескочила на мой стол. Лис поднял нос и по привычке понюхал ее подол.

«Что ты делала в прошлый раз?» – спросила она.

«Ты о чем?»

«Что произошло непосредственно перед тем, как лампочка взорвалась? О чем ты думала?»

«Ты меня злила».

«Значит, просто нужно снова тебя разозлить. Это будет нетрудно. Ты вообще очень сердитая».

«Я уже сказала, – возразила я, – злость не помогает. Я злилась, когда… – Я замолчала и показала на лиса. – Я злилась, когда ему причинили боль. Ему все еще больно».

«Боль?»

«Ты знаешь, о чем я».

«Кто бы ни обещал тебе, что больно никогда не будет, это была ложь», – сказала она.

«Никто мне ничего не обещал».

«Да? – переспросила она. – Жалко».

«Почему? Тебе что-то обещали?»

Она поджала губы и не ответила, а потом спрыгнула со стола и вылетела за дверь. Я погналась за ней. Лис побежал со мной.

На улице было ясно и солнечно, как и в день празднования Тела Христова, только гораздо теплее. Мужчины расстегнули воротники. Женщины надели платья конфетных цветов. При виде оживленных улиц, очередей женщин с талонами в хлебную и мясную лавки не верилось, что некоторые люди по-прежнему настолько бедны и доведены до отчаяния, что продают собственных детей за пару долларов. Что чернокожие толпами записываются в армию, но их посылают на самую грязную и опасную работу и не позволяют стать офицерами. Что Америка отправила назад множество евреев, пытавшихся сбежать от нацистов, пока не закрыли границы. И если бы не плакаты с рекламой облигаций военных займов, было бы трудно предположить, что за океаном бомбы рушат здания, пули разрывают тела, люди с темными душами вскидывают руки в бездумных салютах и отправляют на смерть тысячи.

Девушку в золотистом я увидела в конце квартала.

«Ты куда?» – спросила я.

«Я иногда гуляю», – ответила она.

«Где?»

«Нигде и всюду, нигде и всюду».

«Хорошо, не говори», – произнесла я, отчаянно желая, чтобы она сказала.

«Я привыкла каждый вечер гулять с отцом, – пояснила она. – Мы жили в центре, в Бронзвилле. Двадцать вторая улица. Там стоит дом, где я родилась».

В этот момент я вспомнила одну из наших первых встреч, когда она слегка растянуто произнесла: «Я числю себя».

Словно прочитав мои мысли, она объяснила: «Мои родители приехали из Джорджии».

«Почему они уехали?»

«Там не было работы. И там было ужасно. Нужно сходить с тротуара, чтобы уступить дорогу белому, нельзя голосовать, нельзя свидетельствовать в суде, потому что черному никто не поверит. – Она глянула на меня искоса, словно полоснула ножом. – Мужчину или даже мальчишку могут линчевать только за то, что он посмотрел на девушку вроде тебя».

«Меня никогда не считали достойной внимания», – сказала я.

«Девушка вроде тебя может убить одного из тех мужчин, одного из тех мальчишек, – продолжала она, словно я ее не прерывала. – Тебе достаточно только заплакать».

Я не была плаксой, но не стала ей это говорить и опустила руку на лиса. Представила, что могу ощутить грубый мех под пальцами, покусывание зубов на коже.

«Мой отец был образованным человеком, – продолжала она. – Они с матерью открыли аптеку. У отца были способности к работе с цифрами, а мама разбиралась в медицине, она умела лечить. Она была…»

«Кем?»

«Всем. Она была всем».

«Ты по ней скучаешь», – произнесла я. Это был не вопрос.

«К тому времени, когда я родилась, они владели двумя аптеками. Некоторые считали их богачами. Не такими богатыми, как ты, конечно, но богаче некоторых».

«Можешь звать меня Перл».

Она опять покосилась на меня, но на этот раз задержала взгляд: «Перл? Тебе подходит».

«Меня назвали в честь любимых маминых драгоценностей».

«Значит, сокровище», – заметила она.

«Плевок устрицы», – сказала я.

Ее аккуратные брови взлетели, открывая лицо и смягчая его.

«Я Маргарита», – произнесла она.

«Приятно познакомиться».

Она грустно улыбнулась и сказала: «Я очень давно не представлялась. И даже не знаю, буду ли еще когда-нибудь. Здешний народ… – Она оборвала фразу. – Ну, сама знаешь».

«Знаю. Мало с кем можно поговорить, мисс Маргарита».

На мгновение она остановилась, пристально глядя на меня. «Неткань» ее «неплатья» парила вокруг нее золотым облаком.

«Что?» – спросила я.

Она покачала головой и полетела дальше.

«Можешь звать меня Маргаритой. Просто Маргаритой. Хотя у меня много имен – точнее, было. Отец всегда звал меня Маргарита Ирен, никогда не жалел времени выговорить это полностью. Мама называла Марджи. Братья и сестры – Мэгс или Мэгси, особенно когда дразнились».

«И часто они это делали? Дразнились?»

«Да. Я самая… была самой младшей из пятерых».

«Они?..»

Она отвернулась, проводя рукой сквозь прохожих, но никто из них этого не замечал.

«С моей семьей все хорошо, – ответила она. – Они все в порядке без меня».

Я хотела спросить, что это означает, откуда она знает, что с ними все хорошо, навещает ли она их иногда, заглядывает ли в окна, если решила за ними наблюдать. Но ведь я же уверена, что с моей семьей все в порядке без меня, они даже счастливы, что меня забрал дьявол.

«Я умерла от гриппа в 1918 году, – сказала я Маргарите. – Не удивлюсь, если моя семья закатывает вечеринки в годовщины моей смерти».

Она звонко рассмеялась: «Ты всегда все выкладываешь как на духу?».

«Никогда, – ответила я, а потом добавила: – Всегда».

«Я тоже, – сказала она. – Я тоже».

Мы гуляли по улицам Чикаго с толпами людей в одежде цветов конфетных сладостей. Время от времени очередной призрак исполнял свой ритуал, бросаясь под машину, ломая шею в канаве, поперхнувшись конфетой. Мы не пытались с ними заговорить и не упоминали в беседе между собой. Мы любовались платьями и шляпками живых леди, восхищались костюмами мужчин, такими простыми и тесными теперь, когда шерсти стало мало. Поскольку все молодые мужчины ушли в армию, парочек гуляло мало, но мы обратили внимание на видного пожилого джентльмена, помогающего своей хорошенькой светловолосой жене выйти из такси.

«Интересно, знает ли она?» – проговорила Маргарита.

«Что знает?»

«Этот мужчина умирает».

«Что, прости?»