Когда впервые вышла за них, я не могла понять, что вижу. Все было причудливо нечетким, расплывчатым, туманным, нерезким и в то же время ярким. Как будто я долго смотрела на солнце, а потом попыталась различить очертания и цвета окружающих предметов: цветка, собаки, птицы, человека. Ничего не складывалось: люди, животные, растения и предметы разбрызгивались и искрились, плоть и дух отлетали с них, как хлопья пепла из дымовой трубы. Должно быть, я долго кричала – трудно сказать точно. Мне потребовалось некоторое время, прежде чем я поняла, что не могу просто полагаться на ощущения так, как когда была живой. Пришлось призвать воображение, сосредоточиться, сконцентрироваться, силой воли собирать воедино людей и предметы, заполнять их содержанием и цветом. Теперь они выглядели почти реальными, словно я могла к ним прикоснуться.

Я могла прикоснуться к ней.

Допив пиво, она поставила бутылку среди фотографий на журнальном столике, откинула назад голову и закрыла глаза. Я не стану проникать в ее разум, не буду копаться в ее мыслях, как вор, которым я была, как преступник, но я хотела… Чего я хотела? Чтобы она увидела меня, дух, исходящий от меня, словно искры из огня? Чтобы она закричала? Нет. И тем не менее…

Я хотела, чтобы она знала.

Я шагнула к ней. Она не шевельнулась. Я сделала еще шаг. Несколько блестящих прядей выбились у нее из-под косынки. Если бы только я могла убрать их с щеки, я…

Она открыла глаза и ахнула, схватившись за сердце. Мое «несердце» забилось и зачастило. «Не бойся, – сказала я. – Я не причиню тебе вреда, никогда. Если хочешь, расскажу тебе сказку. Слушай, слушай, слу…»

Она подалась вперед, уставившись на меня:

– Откуда ты взялась?

От потрясения, что она меня увидела, что она меня слышит, слова полились из меня потоком: «Я уже была здесь, была здесь дольше, чем ты помнишь! Я не могу держаться в стороне, хотя и хотела…»

– Чего ты хочешь?

«Однажды дочь благородного семейства влипла в неприятности, и родители выгнали ее из дома. Она бесцельно бродила, потому что ей некуда было идти. Понимаешь, мир холоден, сер и мертвее мертвеца, поэтому девушка в итоге оказалась в лесу одна-одинешенька. Она нашла пень с тремя вырезанными на нем крестами и села передохнуть, ибо что еще ей было делать? Внезапно из-под деревьев выскочила фея размером не больше кошки. За ней по пятам гнались охотники, все в красном, все на яростных красных лошадях, которые острыми клыками грызли удила. Демонические охотники на демонических лошадях, явившиеся убивать все доброе, все волшебное, в том числе фей. Девушка спрятала фею за спиной, чтобы демоны ее не заметили. Они промчались не оглянувшись. Фея поблагодарила девушку за спасение и спросила, чем может помочь в ответ. Девушка сквозь слезы поведала о своих бедах, а фея сказала, что все будет хорошо. Фея отвела девушку в маленький домик в лесной чаще. В домике были крошечная кровать, теплый очаг и веретено. Фея велела девушке изо дня в день прясть мох и сказала, что каждый день за работу ей будут платить едой и дровами для очага. Она никогда раньше не трудилась, эта дочь благородного семейства, потому поначалу пряжа получалась не очень хорошей, но работа ей все больше нравилась. Каждый день она пряла, каждую ночь в очаге весело горел огонь, и на нем кипел полный котелок. Однажды вечером пришедшая фея обнаружила на коврике перед очагом хорошенького спеленатого младенца. Малыш был такой спокойный и прелестный, что фея спросила, нельзя ли ей оставить его в обмен на то, что она отведет девушку домой. Та согласилась. Фея отвела девушку обратно к пню с тремя крестами и оставила там три веретена ее чудесной пряжи. “Малыш никогда не будет знать нужды, – сказала фея. – И ты – тоже. Если тебе что-нибудь понадобится, просто размотай немного пряжи с веретена. На веретене всегда будет столько же пряжи, что и раньше, она никогда не закончится”».

«Понимаешь? – спросила я. – Ты меня ненавидишь?»

Я потянулась к ней, к выбившемуся локону. Мне показалось, что она меня видит и слышит. Когда она встала с кресла и двинулась ко мне, я подумала, что она может спросить мое имя, и я его назову; подумала, что расскажу ей все, что она захочет. Она прошла сквозь меня, и это было так, словно я бросилась с крыши небоскреба, или спрыгнула с самолета, или утонула в озере, и это озеро было ею. «Неслезы» потекли по моим щекам, но она шла дальше, сквозь меня, потом позади меня, направляясь к окну, где в раме виднелась маленькая пушистая мордочка, словно картина или рисунок Фрэнки.

– Что ты там делаешь? – спросила она пушистую мордочку, прижимая ладонь к стеклу. – Шпионила за мной?

Лисица улыбнулась, высунув язык, словно в знак признательности.

«Нет, нет, нет! – закричала я. – Убирайся!»

– Только посмотрите, какая милая!

«Ты все испортила, глупое животное!»

– Ну разве ты не прелесть?

У меня перед глазами все расплылось, затуманилось, побелело. Рамки с фотографиями на журнальном столике зашатались и с грохотом упали на пол.

Когда дверь открылась и он вошел, прихрамывая, девушка подбирала фотографии и ставила их обратно. Его бледность и усилившаяся хромота говорили о трудном дне, но светло-карие глаза загорелись при виде девушки. Они всегда горели для нее, и этот огонь никогда не погаснет.

– Что случилось? – спросил он, глядя, как она сидит на корточках со сломанной рамкой в руках.

– Я увидела… – Она показала на окно, где была лиса, и нахмурилась: – Неважно. Что бы там ни было, все уже исчезло.

«Случайность, просто случайность», – бормотала я, возвращаясь в приют. Но это не было случайностью. Я только хотела, чтобы она меня увидела. Я свалила фотографии на пол, хотя даже не стояла рядом с ними. Но почему я не могу понять, как это у меня получилось?

Вместо того чтобы найти в приюте уют, спокойствие, строгость, серость, уныние, суровость и, так сказать, благочинность и застой, я наткнулась на парад в честь праздника Тела Христова. Июньское солнце было таким же ярким, цвета сливочного масла, что и новые платья девочек-сирот, сшитые ими собственноручно.

– Это твой цвет, – сказала Лоретта.

– Какой? – спросила Фрэнки.

Лоретта приподняла подол платья, открыв коленку, красную и в ямочках оттого, что приходилось на коленях драить и начищать то здесь, то там.

– Желтый, – пояснила она. – Мне больше идет голубой или розовый, но ты сейчас выглядишь как принцесса.

Шея Фрэнки залилась краской, но она была довольна. Не помешает выглядеть как принцесса, если она случайно увидит Сэма, а он увидит ее. Она оглядела мальчиков, выстроившихся в своих лучших костюмах всего в нескольких футах. Обычно мальчикам и девочкам не позволяли находиться так близко, но праздник Тела Христова – особый случай. Как повторял каждый год отец Пол и как он сказал сегодня после мессы: «Мы празднуем истинное присутствие Иисуса Христа в хлебе и вине Евхаристии, истинное присутствие Иисуса Христа в мире». Они маршировали в процессии ради Иисуса и шли все вместе. Фрэнки была не против.

Лоретта оттянула воротничок.

– В чем дело? – спросила Фрэнки.

– Ты же знаешь, что я не умею шить, – ответила Лоретта. – Конечно же, я сделала воротник слишком тугим.

– Расстегни одну пуговицу на спине.

– Уже расстегнула.

– Здо`рово, правда? – послышался юношеский голос, хрипловатый и низкий.

Фрэнки развернулась и увидела его. Сэм улыбался.

– Что? – беззвучно переспросила она, разинув рот.

Она никак не могла не вспоминать вчерашний день, когда они прокрались в оранжерею и целовались за лимонным деревом, пока у нее не онемели губы. Она все еще чувствовала вкус лимона.

– Небо, – ответил Сэм. – Хороший день.

– Э… да, – проговорила она. – Правда хороший.

Сэм показал на облако.

– Вот мой приятель Кларенс говорит, что оно похоже на сестру Джорджину, а я говорю – что на ведьму из «Волшебника страны Оз». А ты как думаешь?

– Думаю, что разница небольшая.